На тот случай, если они разминутся или Мари, не дай бог, заблудится среди длинной вереницы строек, у них было заранее оговорено место встречи, куда следовало подходить каждый час.

Если бы отец торопился, мысленно рассуждала Мари, или не имел возможности писать подробно и обстоятельно, то он наверняка поступил бы именно так, полностью положившись на мою сообразительность.

О том, что он мертв, Мари думала, но…

Странности человеческой психики не поддаются исчислению и описанию.

После того страшного вечера, окончившегося странным, необъяснимым сном и столь же загадочным звонком по выделенной линии, она не хотела мириться с его смертью, хоть и видела собственными глазами мертвое тело отца. Тело, которое сегодня должны были со всеми почестями предать земле, а она не будет присутствовать на этой церемонии, не отдаст последнего долга любимому человеку, потому что нет для нее ничего более невыносимого, чем мысль о его смерти…

Она зацепилась разумом и сердцем за этот сумасшедший звонок.

Да, придя на условленное место, она станет ждать днями, может, неделями, совершенно одна на чуждой ей планете, и, возможно, ее безумная надежда умрет, но, останься она на Земле, разве это не обернулось бы верной мукой, рассчитанной на много-много лет, – жить и спрашивать себя: а что было бы, если б я откликнулась?

Ее душа, не смея мысленно обсуждать вопрос о правомочности нынешних действий, внезапно застыла в шатком ледяном равновесии.

Мари ощущала себя канатоходцем.

Легкий толчок в ту или иную сторону неизбежно вел к роковому падению в бездну, и она, предвидя это, внутренне сжалась в комок, стараясь вести и ощущать себя как заводная механическая кукла.

Слава богу, скоро в сон, подумала она, потому что понимала: ее полет на Марс с точки зрения здравого смысла – это жестокое сумасбродное безумство.

Шли томительные минуты ожидания, а в салоне, где собрались прибывшие на челночных кораблях пассажиры, еще не появился никто из экипажа.

Некоторое время Мари сидела, уставившись в пол, потом принялась разглядывать окружающих. Большинство лиц были похожи друг на друга из-за бледности, но несколько человек отличались от общей массы прибывших.

Ее внимание привлек мужчина средних лет, черты лица которого наводили на неприятные ассоциации с какой-то хищной птицей.

Одет он был неброско, так, что взгляд оскальзывался на фигуре незнакомца, не находя в его гардеробе ни одной детали, за которую можно было бы зацепиться. Если бы не его орлиный профиль да мутноватый блеск глаз, то подобная фигура наверняка сливалась бы с любым скоплением народа, превращаясь в безликую тень.

Спустя пару секунд Мари поймала себя на том, что беззастенчиво рассматривает его, испытывая при этом странное чувство необъяснимого, идущего из глубин подсознания страха.

Ей редко приходилось кого-то бояться, жизнь в этом смысле была милостива к ней, и сейчас внезапно возникшее чувство, оказавшееся острым, щемящим, чуть ли не паническим, заставило ее вздрогнуть.

Она с трудом отвела взгляд от испугавшего ее профиля и стала смотреть на обзорные экраны, досадуя на себя за излишнюю эмоциональность.

Постепенно ее мысли успокоились, переключившись на другое. Чтобы как-то занять себя и не возвращаться при этом взглядом к напугавшему ее незнакомцу, она рассматривала изображения, предлагаемые огромными стереоскопическими мониторами, и ее мысли понемногу потекли в ином направлении. Мари задумалась о дне сегодняшнем и о тех несбыточных надеждах, которые умирали одна за другой на протяжении последних двух веков развития человечества.

На эти мысли ее натолкнула одна из сотен огромных конструкций, величественно плывущих по орбитам вокруг Земли.

Эта станция была по своей форме похожа на колониальный транспорт «Европа» – первый космический корабль, воплотивший в своих конструкциях межзвездные технологии, но так и не стартовавший за пределы Солнечной системы.

Отец показывал ей «Европу» в телескоп, когда они подлетали к Марсу. Неудавшийся колониальный транспорт дрейфовал в точке своего затянувшегося на долгие годы старта, за поясом астероидов, так и не дождавшись первых пассажиров.

Френк Лаймер называл законсервированный колониальный транспорт памятником несбывшихся надежд человечества.

Действительно, думала она, глядя на схожий с «Европой», но гораздо меньший по размерам октаэдр орбитальной станции «Каллисто», – мы все любим мечтать, приукрашивая грубую реальность надеждой на будущее.

Ярким примером такой надежды могли бы стать люди, платившие в конце двадцатого – начале двадцать первого века солидные деньги за то, чтобы быть замороженными в жидком азоте. Эти мечтатели надеялись, что наука вскоре достигнет таких вершин, когда их запросто смогут вывести из подобного состояния, излечить все старческие недуги или, более того, подарить новые тела, трансплантировав в них сохранившийся в жидком азоте мозг.

Прекрасная надежда…

Более мягкой формой той самой веры в неограниченные возможности науки было стремление большинства фантастов расселить людей по всей Галактике, пользуясь туманными принципами «аномалий космоса». Приятно верить, что придет день, и кто-то гениальный вдруг отменит теорию относительности, мы прыгнем за барьер скорости света, и…

Увы, этот барьер непреодолим. Жестокое разочарование после стольких лет надежды…

Отец однажды объяснил Мари, почему столь долго откладываемый старт «Европы» так и не состоялся, с досадой оговорившись при этом, что освоение космоса должно быть делом общечеловеческим, а отдавать его на откуп финансовым группам, таким, например, как «Дитрих фон Браун» – корпорация, преследующая свои узкие материальные интересы, – значит, обречь саму идею великой экспансии людей в Галактику на прозябание и моральную смерть.

Злые языки утверждали, что старту «Европы» помешал провал всех испытаний, связанных с крионическими исследованиями. Идея о том, что процессы метаболизма в человеческом организме можно замедлять в десятки тысяч раз, делая сон похожим на временную смерть, действительно продемонстрировала свою полную несостоятельность, но скончался проект по иной, более прозаической причине – оказалось, что на перенаселенной Земле не так много энтузиастов, согласных прожить свою жизнь в тесных отсеках космического корабля ради того, чтобы их правнуки достигли звезд. Крионика, на которую возлагалось так много утопических надежд, не смогла предоставить в распоряжение проектировщиков «Европы» функциональной модели криогенной камеры, а когда идея сверхглубокого сна рухнула, выяснилось, что дураков намного меньше, чем то пыталась преподнести реклама. Большинство людей хотели жить именно здесь и сейчас, а комплектовать экипаж «Европы» из согласных на все деградировавших элементов городских трущоб, естественно, не было смысла…

– Доброе утро, дамы и господа, – нарушил течение ее мыслей незнакомый голос.

Мари подняла голову.

На пороге отсека стояли мужчина и женщина.

– Я командир космического корабля «Янус», Андрей Николаевич Дибров. Это, – он обернулся к своей спутнице, – наш навигатор и специалист по системам сна Джоана Лори. Механизмы шаттлов уже закончили разгрузку вашего багажа, так что, – он сделал приглашающий жест в сторону открывшегося межсекционного люка, – прошу следовать за мной в отсек для пассажиров.

Еще один коридор привел нестройную толпу людей, которые еще не освоились с низкой гравитацией, в длинное узкое помещение, сразу же напомнившее Мари морг.

Неприятный холодок пробежал по ее спине. Она уже дважды совершала подобные путешествия и была знакома с системами сна, но потрясения последних дней наложили неизгладимый отпечаток на ее сознание.

– Господа, прошу каждого найти камеру со своим именем на информационном табло и встать напротив. – Дибров отдавал распоряжения со спокойной вежливостью, без лишних эмоций и ненужных пояснений, которые большинство пассажиров попросту бы не поняли.