Что лично меня, разумеется, не могло не радовать.

Ведь это – первый мой, исключительно мой, человек в этом мире. Человек, которого сделал таким, какой он есть, – именно я.

Не Али, не Мажор, не кто-нибудь еще.

Я.

Ведь даже абсолютно, до глубочайших слоев костного мозга преданный лично мне и сверхнадежный по этой жизни Никитос, при всем при том – человек, созданный по лекалам Али никем иным, как моим старшим товарищем Гарри Мажором.

То есть – не мною.

А этот…

– Ну ладно, – Али решительно тушит сигарету в пепельнице, встает, с хрустом потягивается. – Теперь можно и о серьезных вещах поговорить. Инга, мы больше никого не ждем?

Она отрицательно покачала головой.

– Если, – говорит, – только Степашу. Но я даже не знаю, звали вы его или нет…

За столом стыдливо переглядываются и мрачнеют.

Все, кроме Жеки, разумеется.

Он пока что не в курсе…

Али подходит к Инге и легонько касается губами ее теплой макушки.

– Я, – говорит, – и забыл, что так и не рассказал тебе эту историю. Не стал грузить. Просто у нас с тобой и без этого все достаточно хреново было. Нет больше с нами Степы. Был, да кончился, такая вот, понимаешь, дерьмовая ситуация…

– Что? – поднимает на него круглые от ужаса глаза. – Толик тоже умер?!

За столом кто-то хмыкает.

– Да если бы, – жестко говорит, глядя в пол, Гарри, – умер, нам, наверное, всем бы легче было. Ушел. Полностью. Навсегда. Так и не смог себе простить, что сладким пьяным сном проспал, когда Дэна питерское карланье на Ленинградском вокзале ломало. Говорили, что спился вроде бы как, но у меня другая информация. Мир-то узок, а Москва – город маленький.

Гарри мотает башкой, шумно звеня кубиками льда, отхлебывает солидный глоток виски из широкого толстостенного бокала.

– В порядке он, – продолжает, продышавшись. – Развелся, снова женился. Собаку завел, здоровенную. Магазинчик у него в Зеленограде небольшой. Торгует так, ни шатко ни валко, но на жизнь хватает. Но нас он из своей жизни исключил навсегда. Вычеркнул. А значит – и для нас нет больше в этом мире этого человека. Обычный трусливый обыватель, живущий исключительно своей, частной жизнью. Неинтересно.

Инга вздыхает.

– Жестокий все-таки, – поправляет упрямый черный локон, – ты человек, Игорек. Ну, совершил парень ошибку, и что дальше? Может, он в помощи вашей тогда нуждался, он же все-таки ваш друг, а не какашка какая, неизвестно куда и зачем по воде плывущая…

Гарри вздыхает, поднимает на нее глаза. Взгляд его сейчас тяжелей могильной плиты, мне почему-то так кажется.

– Он. Больше, – говорит раздельно. – Не наш. Друг. Все. Закончили. Этот выбор – сделал он сам, и не надо об этом. Я его, может, больше всех здесь любил, и что дальше?! Его нет. Все. Забыли.

– Понимаешь, золото, – тяжело вздыхает Али, – любой из нас имеет право на ошибку. Любой. Это нормально, понимаешь?! Но если за тобой косяк, то твой долг попытаться его исправить. Хотя бы просто попытаться, а там как получится. О результате тут никто не говорит, всем понятно, что не все в этой жизни возможно. Но хотя бы что-то попытаться сделать ты просто обязан. А уйти и начать себя жалеть или там винить, головой о стенки биться – это как раз легче всего. Но это – и есть трусость и слабость, а они в нашем мире – не прощаемы. Такой вот мир. Тревожный и непростой. Но мы сами его выбирали, сами строили, самим тут и жить приходится. Вот так, без соплей…

Инга кивает.

– Я, – говорит, – кажется, тебя понимаю, Глеб. И Гарри тоже понимаю. Вполне. Хоть и логика у вас какая-то… ну… не очень человеческая…

– А кто, – поправляет очки и посылает в рот очередную порцию водки мой главный редактор, – тебе вообще сказал, что мы – люди?! Вот, мы все, здесь присутствующие, да? Включая, кстати, и тебя, моя девочка. Если какому-нибудь нормальному среднему человеку со стороны рассказать, чем мы живем, какие проблемы для себя решаем, какие вопросы нас мучают, то у него просто крышу сорвет к неизвестной науке матери. А если он еще и догадается, как и что мы любим, как умеем ненавидеть, зачем насилуем свой мозг порошком и что в своей душе глушим лошадиными дозами алкоголя, то он, в лучшем случае, решит, что мы опасные сумасшедшие. Разве не так?!

За столом все вздыхают, переглядываются и немного стыдливо отводят глаза в сторону.

Игорь, как всегда, бьет по самому больному.

По тому, что все, в принципе, и так понимают, но о чем говорить в нашей среде всегда было как-то не очень принято.

Хотя – Игорю-то как раз и простительно.

Он замечает наше смущение, жестко усмехается и продолжает:

– Ради чего, скажи, раз уж о тебе речь зашла, ты выходишь по ночам на эту чертову трассу, идешь в эту гонку, которая не принесет тебе ничего – ни славы, ни почета, ни титулов?! Ни-че-го!!! Вообще ничего, кроме, быть может, малой толики уважения в глазах таких же, по сути, отморозков, как ты сама. И не велика ли цена такой репутации с точки зрения элементарной прагматики? Так какого хрена ты раз за разом выезжаешь на старт, для чего рискуешь своей и чужими жизнями, а?! Для чего пересчитываешь и переписываешь этот отнюдь не позитивный список потенциальных покойников?!

Он задыхается, машет башкой, хлопает еще одну рюмку, снова машет башкой, закуривает, продолжает.

– Ты, красивая, обеспеченная баба, – затягивается, – у которой, в принципе, в этой жизни и так все имеется! Все!!! И – не только в материальном плане!!! С жиру что ли бесишься?! Нет, не так?! Да я знаю, знаю, что не так, успокойся!! Но это ты мне можешь объяснить и вон Глебу, хоть он каждый раз трясется от страха, что с тобой может что-то случиться, но он – поймет! И Мажору, и Даньке, и даже вон тому молодому человеку, которого я пока не имею чести знать, – ты сумеешь это объяснить! И мы – поймем!! Но поймем только потому, что мы – сами такие! А ты кому-нибудь другому попробуй все это растолкуй! Кому-нибудь в нашем с тобой мире постороннему. И он немедленно потребует твоей изоляции от своего общества! Глухой и полной! И, кстати, будет прав, по большому счету! Потому что ты для него опасна, подруга. Как и мы все, пусть и каждый немного по-своему. Даже я, хоть я из вас из всех самый социально адаптированный, так уж случилось. И не тем ты ему опасна, что по ночам выходишь на свою, непонятную для него, охоту, во время которой он может нечаянно пострадать. А уже самим фактом своего собственного существования. И от этого ни ты, ни мы все – ну никуда, блядь, уже не денемся, – понимаешь?! Даже голову в песок спрятать не получится! Потому как стоит только один раз неудачно наклониться – так сразу в задницу отымеют, это уже закон природы, не нами, увы, придуманный…

За столом все молчат.

Есть такой вид тишины.

Звенящая.

Только Лысый что-то быстро записывает в своем мобильном телефоне.

Эсэмэски шлет кому-то, не иначе.

Обычная манера.

И это, кстати, вовсе не означает, что он невнимательно слушает и не делает выводы.

Просто манера такая.

И – способность одновременно контролировать ситуацию в целой куче пространств. Вон и в ноутбуке его тоже что-то параллельно происходит, он и туда одним глазом посматривает. У кого другого, наверное, уже мозг давно бы взорвался, а ему – все нипочем.

Ну и мы – тоже привыкли, разумеется. Сколько лет уже друг друга знаем? И не захочешь, а приспособишься.

Наконец, Мажор не выдерживает.

Встает.

– Пойду, – говорит, – разнюхаюсь. А то в мозгу уже, боюсь, какой-то перегруз начинается.

– Да тащи, – машет рукой Инга, – ты эту свою гадость сюда, вон на тот столик. Кого стесняться-то, одни свои остались! А все – как девочки…

Кто-то вздыхает, кто-то хихикает, кто-то тянется за сигаретами.

Молодец, Гарри, думаю.

И Инга – тоже, какая умница.

Чрезмерное натяжение пространства при обсуждении чересчур больной для всех присутствующих темы – штука очень опасная.

Плавали, знаем.

В смысле – случалось уже такое…