– Да, – сказал Петер. – Это все равно что пытаться остановить камнепад, вытащив из него самый первый камень, с которого началось… да и началось-то еще до нас… Я не знаю – все так перемешалось, – где есть наша вина, где ее нет… но главное – это подлость и трусость и вашего генерала, и нашего советника… и ваша, господа саперы, черт вас подери с вашими доносами и тотализатором…
Саперы зашевелились, но никто ничего не сказал.
– Ладно, дело прошлое… хотя… ладно, – решительно оборвал себя Петер. – Вот я вас спрашиваю: вы все хотите, чтобы о вас – о таких – память осталась? Или не хотите? Или – чтобы пригладить, причесать, подмазать? Как вам желательно?
Мялись саперы. Мялись, чесали затылки, подбородки, ладони, было им неловко говорить, что выбрали бы они, конечно, вариант подслащенный, чуточку сокращенный – потому что, что же… живые ж люди… жить-то хочется, правда?
– А, Карел? Ты-то что молчишь?
– Да я не молчу… В общем, так: делай как нужно. Понял? Мне, может, и не все хочется… только надо – чтобы все. Правильно, мужики?
Мужики ворчали что-то неопределенное, что, мол, грехи и прочее и жисть прожить – не поле перейти, да ты не обращай внимания, жаль, конечно, когда о нас плохое думать будут – так не надо было по-свински – ну и так далее…
– А вашего черного я все равно убью, – сказал тот, похожий на хорька.
– Толку не будет, – сказал Петер. – А себя погубишь.
– Я не для толку. Я так… для себя.
– Ваши тогда, до газов, убили?… – Петер сглотнул, так почему-то резануло это воспоминание о предчувствии, что вот этот, сидящий перед ним, и есть убийца Летучего Хрена, Эка и Шанура. – Убили полковника, оператора и шофера?
– Наши, – кивнул тот. – Оператора не убивали, неправда. Он сбежал потом.
– Сбежал? – выдохнул Петер.
– Так я же тебе говорил, что видел его потом, – сказал Козак.
– Ничего ты не говорил.
– Только что говорил – видел его и разговаривал.
– Я не понял – что после того… Где он сейчас?
– Не знаю. Ходит где-то. Говорил, что будет ходить и смотреть – и думать.
– Подожди. – Петер опять повернулся к террористу. – Если это ваши – то где киноленты?
– Раздали по рукам. На сохранение. Но это еще до газов было, теперь где и что – мало кто знает.
– Ваш же Менандр их на тушенку выменивал, – сказал Козак. – Ходил и выменивал. Штук пятьдесят, наверное, унес, а то и больше.
– Менандр? – удивился Петер. – Ничего не понимаю.
– Он тебе не говорил?
– Ничего. Ну, допрыгается он у меня. Ты тоже отдал?
– У меня не было, – сказал Козак.
– Проклятье!.. – Петер сжал пальцы так, что они хрустнули. – Ребята, если кто найдет, если у кого есть, если кто знает, где спрятано, – отдавайте мне. Тушенки у меня нет, но что-нибудь придумаем.
– Да что мы, совсем уж шкурники, что ли? – сказали саперы. – Принесем, если найдем, чего уж там…
Менандра не было, Петер перевернул весь блиндаж вверх дном, но ничего не обнаружил. Камерон и Брунгильда, матерясь, помогали ему, причем Камерон вспомнил, что дня три назад видел Менандра перебиравшим коробки с лентой, но и не подумал поинтересоваться – проклятье! – а Брунгильда высказывалась весьма произвольно по поводу всего на свете, пока Петер не сообщил ей свежую информацию о Шануре, – она ахнула, села и молча сидела очень долго, будто ждала, что вот сейчас он войдет, – никто, конечно, не вошел, а Петер вдруг ощутил страшную тяжесть во всем теле и еле дотащился до койки, оставив Камерона убирать все, что они пораскидали, – в обжитом блиндаже оказалось поразительно много вещей, – однако уснуть не смог, задремал и застонал, так заныли лицо и спина, Брунгильда разбинтовала его и, чуть не плача, стала промывать заплывший глаз и прикладывать снег к скуле, а со спиной вообще ничего нельзя было сделать, пуля сорвала узкую и длинную полоску кожи, даже перебинтовать это было трудно; наконец Камерон придумал приклеить бинт вдоль раны клеем для киноленты, и, неожиданно успокоившись, Петер крепко уснул. Во сне он видел Шанура, Шануp что-то говорил ему, но Петер не понимал ни слова, будто Шанур говорил на каком-то ином языке, а потом Шанур повернулся и пошел прочь. Петер попытался удержать его, но рука проходила сквозь Шанура свободно, как сквозь призрак…
Утром его разбудила короткая, но злая канонада – звук, когда-то фоновый, стал редким, а потому резким и тревожным. Через несколько минут в блиндаж влетел Армант, схватил камеру и выскочил наружу, потом медленно и разочарованно вернулся и в ответ на вопрос Петера: что случилось? – рассказал, что только что над мостом появился странный, круглый, как тарелка, самолет, завис неподвижно – зенитчики, наверное, растерялись, потому что огонь открыли не сразу, – и стал спускаться, и уже метрах в ста от земли его накрыли. Самолет оказался чрезвычайно живучим, видно было, что снаряды попадают прямо в него и взрываются внутри, а он все пытался уйти из-под огня, поднялся довольно высоко, но попал в сектор обстрела восьмидюймового дивизиона, и эти его доконали – упал в каньон. Очень живучий. Круглый такой. Никогда таких не видел…
Три дня Петер не вставал – не мог. Организм взбунтовался, ноги не держали, от малейшего усилия пробивал пот, и, втайне от себя довольный этим, он пролежал, читая какую-то ненормальную книжку без начала и конца, не зная ни автора, ни названия, – речь шла о владетеле затерянного в горах города-государства, который расчетливо и жестоко вытравлял в своих подданные все человеческое, превращая их постепенно в подобия марионеток, послушных воле и руке владетеля; вначале описывалось, как он, размышляя о жизни, жег спички и смотрел на огонек, – точно так же в конце он, размышляя, доводил своих подданных до убийства или самоубийства, не прямыми приказами, а непонятными на первый взгляд действиями, поручениями, словами, но в результате получалось именно то, чего он хотел, – причем обязательно в его присутствии. Можно было бы подумать, что он развлекается этими убийствами, но, наоборот, – с каждым разом он становился все мрачней и мрачней и, предаваясь размышлениям о человеческой природе, поджигал новую спичку… Конец был оборван, и неясно было, чем это все может кончиться.
Только в конце февраля удалось «восстановить» фильм. Господин Мархель вновь был оживлен и вновь все понимал – но теперь у него было более благодарное, чем натура, место приложения сил. Менандр стал вдруг неуловим, как Фигаро, – Менандр здесь, Менандр там – именно там, где Петера нет; Петер уже подумывал о том, не арестовать ли гада, но решил не рисковать – черт его знает, что выйдет из этого ареста, а у него вон какая семья. Саперы, хоть и обещали поискать спрятанные ленты, так ничего и не принесли.
Первого марта день был ясный, небо прозрачное, и бомбардировщик увидели вовремя, но он шел высоко, один, и огонь пока не открывали – смысла нет тратить снаряды по цели, идущей в двенадцати километрах над тобой. Крохотный светлый крестик прошел над головой в тыл, там развернулся и пошел обратно, и всем было ясно, что это разведчик и следует готовиться к налету, – как вдруг высоко, прямо в зените, раскрылся парашют. Маленький белый круглый купол. Один. Это было непонятно, и все приникли к биноклям, а парашют снижался довольно быстро, и вот под куполом, в центре его, стало видно что-то черное и круглое, это был явно не человек – бомба! Все знали уже об этих новых бомбах и потому сначала оцепенели, а бомба спускалась сверху, как по нитке, прямо на головы, и вот сейчас она вспыхнет белым – и все люди испарятся, как капли воды на раскаленной броне, и камень, размягший, потечет вниз, туда, где в немыслимом жаре, оседая, плавятся и корежатся железные балки, потом по всему этому сверху туго ударит волна и расплещет, смешивая, камень и металл, и потом, когда все остынет, никто никогда не поймет, где и что было и где кто стоял… Петер увидел это – а в это время воздух над его головой загудел от густой пулеметной струи, кто-то успел – бомба задергалась под куполом и, оторвавшись, полетела вниз, упала – Петер не мог оторвать взгляд от нее – и, расколовшись, загорелась зеленоватым и очень жарким пламенем, остывающим в густой белый дым, и несколько саперов бросились туда, к обломкам бомбы, и ломами, лопатами, прикладами, сапогами стали подталкивать их к обрыву, и Армант был среди них с камерой, потом он бросил камеру на землю и тоже, схватив руками что-то, побежал к обрыву и швырнул туда это, потом вернулся и вдвоем с кем-то, прикрываясь руками от жара, потащил по снегу горящий обломок, другие пытались снегом потушить самый большой костер, но от снега он только разгорался, но уже кто-то завел трактор и несся туда на тракторе, вспарывая снег, и вот все отошли, и в дело вступила техника. В две минуты бульдозер сгреб все в кучу и спихнул ее вниз, и саперов тут же раздели догола и голых погнали в баню – так было надо. Все побросали вниз – и одежду, и то, чем они работали, только камеру Арманта Петер подобрал и, вынув из нее кассету, бросил туда же.
