– Спасибо, старина, – сказал Ларри и положил трубку.
Телефон тут же зазвонил снова. Это был американец.
– Мистер Лавьери, – сказал он. – Вопрос о ваших остающихся выступлениях решен полностью. – И тут он отчетливо хихикнул, и Ларри представил себе, как именно проходил процесс решения. – Прошу вас сегодня на ужин – с вашим компаньоном, если желаете. Гарантирую очень хороший коньяк. Очень хороший. Как предпочитаете ужинать – с дамами или без?
– Все равно, – сказал Ларри.
– Так не бывает, – не согласился американец.
– Я хотел сказать, что оба варианта равноприемлемы, – усмехнулся Ларри.
– Вот и отлично, – сказал американец. – Я за вами заеду часов в пять – куда?
– К «Аттракциону», – сказал, подумав, Ларри.
– Хорошо. В пять в «Аттракционе».
Американец положил трубку первым, и Ларри услышал это треклятое «пам-па-па-пам», и ушедшее, казалось, беспокойство зашевелилось вновь.
А, пошло оно все к черту, подумал Ларри с накатившей ненавистью, уставясь почему-то на телефон – наверное, от телефона он и ждал новых пакостей. А пошли вы все к черту – и ты, Ник, и твои хозяева… завтра, мол, вечером… завтра вечером меня здесь собака не унюхает. И даже, может быть, сегодня вечером. Уеду – и там вы меня не достанете. А достанете – ну что же делать, ребята, пеняйте на себя…
Его опять потянуло на улицу. Тучи ушли, светило солнце, и дул ровный прохладный ветер, обещая, что и завтра будет вот так же солнечно и холодно. Было без двадцати четыре. Ярмарка продолжала кипеть, и Ларри, обогнув отель, пошел в направлении прямо противоположном, туда, где тихо и никого нет. Улочка, выбранная им, извиваясь, спускалась к реке, но переходить мост Ларри не стал, а сел на бордюрный камень и стал смотреть на дома, деревья и людей. Дома на обоих берегах были маленькие, крытые черепицей или железом, одноэтажные, изредка двухэтажные, ничего более высокого Ларри не видел, если не считать красного кирпичного здания школы и кирхи вдали. Деревья, распустившиеся не так давно, стояли как в нежно-зеленом тумане, а по дворам доцветали яблони. Со стороны ярмарки люди шли понемногу, в сторону ярмарки не шел никто. Потом Ларри заметил старика. Старик шел с того берега по мосту, потом стал подниматься по улице вверх. Около Ларри он остановился. Красивый породистый старик с коротким седым ежиком, с тростью, на которую он опирался, кажется, не для поддержания себя в положении прямостояния, а выполняя некий ритуал попрания праха земного.
– Все сидите? – спросил он Ларри.
– Сижу, – сказал Ларри, ничуть не удивленный таким вопросом.
– Без работы?
– Видимо, так, – сказал Ларри.
– Что значит «видимо»?
– Наобещали.
– Ясно. Машину водите?
– Да.
– Грузовик с прицепом?
– Да.
– До войны кем были?
– Гимназистом.
– А на войне?
– Морская пехота, потом штрафбат.
– Вы мне подходите, – сказал старик. – Вот вам моя карточка, позвоните утром.
Он протянул Ларри кусочек газеты. Это была позавчерашняя местная газета, и по иронии ситуации как раз на этом оторванном клочке были слова: ЕДИНСТВЕННЫЙ В МИРЕ стрел… и чуть ниже: СПЕШИТЕ! СПЕШИТЕ! СПЕ…
– Штрафбаты – это единственное, в чем еще оставалось хоть немного истинного гиперборейского духа, – сказал старик. – На этой войне наш народ испустил свой гиперборейский дух, но последним его испустили штрафбаты.
– Это точно, – сказал Ларри. Он помнил, как к концу войны в штрафбаты сгоняли кого попало и за что угодно: за отросшие волосы, за вшей, за татуировку, за анекдоты, за… Там Ларри и познакомился с Ником. Потом они вместе дезертировали – накануне заведомо безнадежного наступления.
– Меня вышвырнули из армии, – сказал старик. – Пока шла война, я был им нужен, а как война закончилась, меня вышвырнули. Я им не нужен в мирное время.
– И я им не нужен в мирное время, – сказал Ларри. – Я и себе-то не нужен в мирное время. Страшно обидно получается – уникальный талант, а в мирное время не нужен. А если нужен, то на всякие гадости. Следовательно, война – это тоже гадость, но какая-то общепринятая.
– Да, – сказал старик. – Учтите – когда войны нет, пропадает надобность в воинской доблести, и все мужчины превращаются в хлюпиков. И женщины рожают от них еще больших хлюпиков. Без войн человечество вырождается. Поэтому победители всегда насилуют женщин побежденного народа – чтобы улучшить породу. Природа мудра, и природа не позволит нам перестать воевать.
– Не слушайте вы его, – сказала Ларри какая-то подошедшая женщина. – Он сумасшедший. Пойдемте домой, генерал. Эмма опять потеряет вас.
– Значит, договорились, – сказал старик. – Завтра вы звоните мне. Такие люди нужны нации.
– Конечно, – сказал Ларри.
Старик ушел, ведомый под локоть дамой. Ларри сидел и смотрел им вслед. Какая жалость, подумал он. А то действительно бы – шофером на дальние рейсы, день и ночь за рулем, дорога навстречу, люди и машины, Козак рядом, это обязательно, чтобы Козак был рядом… Эта картина прокрутилась перед глазами так ярко, что он даже почувствовал запах горячего мотора и дорожной пыли и услышал шлепки разбивающейся о стекло саранчи… Надо было двигаться к «Аттракциону», было уже без пятнадцати пять. Когда Ларри обогнул отель и вышел на рыночную площадь, он понял, что что-то случилось.
Народ толпился неподалеку от «Аттракциона», и там же стояли две полицейские машины. Ларри подошел поближе. Несколько полицейских разгоняли толпу, кричали: «Расходитесь, расходитесь, господа, не мешайте расследованию!» Им удалось освободить от людей круг метров двадцать в диаметре. Посередине круга лежал на земле человек, и, хотя он лежал лицом вниз, Ларри сразу понял: это был Ник. Рядом с ним стояли полицейский офицер, жандармский офицер и двое из оккупационной администрации. Полицейского офицера Ларри знал. Он протиснулся к нему, сказал, что, кажется, знал погибшего и просит разрешить произвести опознание. Офицер пристально посмотрел на Ларри и разрешил. Ларри подошел к трупу, наклонился, потрогал голову. Это, конечно, был именно Ник – Ник, убитый выстрелами в спину и затылок. Пуля прошла через глазницу, и вместо глаза пузырем выпирал черно-багровый сгусток.
