Настя опять шепнула:

– А мне одиннадцать будет только в октябре. Пятнадцатого.

– Значит, ты еще маленькая.

– Подразнись, подразнись…

Дора Петровна громко сообщила:

– Беседовать перестали. Вздохнули, сосредоточились… – Класс старательно завздыхал. – Достали тетрадки по русскому языку. Не будем отступать от традиций: сейчас короткое сочиненьице о каком-нибудь интересном случае из летней жизни…

– У-у-у!!

– Понимаю. «У» – тоже традиция. Каждый год…

– Времени же мало!

– Я сказала: сочиненьице. На страничку, не больше. Как заметка в стенгазету…

Я это дело предвидел. Так и в гимназии бывало. Только придешь – и сразу: «Пишем! Тема «Как я провел лето»!»

Поэтому я прихватил листок с прошлогодним сочинением. Про то, как однажды вечером я и Вовка – мальчик с соседнего садового участка – увидели над лесом НЛО. Большой светящийся шар. И Вовкин пес увидел. И завыл – то ли от ужаса, то ли от восторга. А потом он долго ходил за нами и тыкался в нас холодным носом. Кажется, спрашивал: что же это такое было? А мы сами не знали. Ведь природа НЛО до сих пор неизвестна… С той поры пес каждый вечер садился у калитки и смотрел в сторону леса. Наверно, ждал, не появится ли светящийся шар снова. Может быть, в собаке проснулась тоска по космосу. Ведь имя у пса было как у самой удаленной от Земли планеты – Плутон.

Сейчас я скатаю свое гениальное творение в новую тетрадь – и никаких проблем. А у Пшеницыной, видать, были проблемы. Она сморщилась, как обманутая мартышка.

– Я ничего-ничегошеньки интересного не могу вспомнить.

– Придумай что-нибудь.

– Я бестолковая.

Ах, как приятно быть рыцарем-спасителем. Я положил листок ей на колени.

– Скатывай. Только меняй мужской род на женский. Не «я увидел», а «я увидела» и тэ дэ.

– Ой, Алька… Вот спасибо-то.

– На здоровье. Ты же сама сказала, что среди мальчишек встречаются люди.

– Конечно…

На рассохшейся парте у крышки была щель. Широкая, в палец. Настя прямо через нее и прочитала мое сочинение.

– Ух ты, пятерка… Только тут написано: «Я жил в садовом домике». А у нас ведь нет сада за городом.

– Кто тебя будет проверять? Ну, скажешь: гостила у знакомых…

– А ты как? Ты ведь это для себя…

– Подумаешь! – И я с ходу написал название: «Старик-огневик»…

«Летом я жил в лагере «Богатырская застава». Наш отряд однажды отправился в поход. У Птичьего озера мы остановились на ночной привал. Поужинали кашей и печеной картошкой и легли спать. Я лег у костра, потому что в палатке было жарко. Лежу и вижу: из огня выбрался старичок. Ростом он был с полено, а борода у него была очень длинная, и в ней горели искры. Он стал что-то говорить, но без звука. Я смотрел на него и старался расслышать. А он сердился и мотал бородой. Вдруг мне сильно обожгло ногу. Это конец огненной бороды зацепил ее. Я вскочил и заплясал как сумасшедший. Старик пропал. Когда я рассказал про него, ребята смеялись. Ногу смазали и забинтовали. А инструктор Володя объяснил: «Ты уснул близко от огня».

Получилась как раз страница. Наверно, хватит. Но я еще дописал на обороте:

«Тлеющую траву залили из ведра. Но мне еще долго чудилась в траве борода старика-огневика, в которой мерцали горящие точки».

Уф… Я откинулся к спинке скамьи. Настя тоже поставила последнюю точку. Смотрела и улыбалась.

– Готово?

– Списывать – не сочинять. Возьми листок… – И опять слегка задурачилась: – Данке шен.

– Биттэ шен, фройлен.

– Не отвлекайтесь, господа, – сказала в пространство Дора Петровна.

Мы притихли.

Настины гольфы были, наверно, слишком тугие. Я заметил, что она их приспустила и тихонько трет рубчатые следы от резинок. Она почуяла, что я смотрю, перехватила взгляд. Я, кажется, заполыхал ушами, но прятать глаза было поздно. Настя виновато сказала:

– Я теперь поняла, что «резинка» от слова «резать»…

Чтобы не сгореть, я притворился равнодушно-деловитым:

– Скрути вниз – и не будет резать.

– Ага… – Она чуть не с головой спряталась под партой и скатала гольфы на сандалетки белыми баранками. И глянула на меня, не разгибаясь:

– А откуда у тебя на ноге такой… кленовый листик?

– Здесь написано, – я толкнул ей свою тетрадку.

Она прочитала. Глянула опять вниз и на меня.

– Очень больно было?

– Сперва да… Но не так уж… – И соврал бессовестно: – Когда зуб дерут, хуже. Видишь? – И оттянул губу.

– Ой, какая дыра! Ты поэтому и не пришел вчера?

– Естественно. Щека была – во! Как дыня… – Я понял, что пора тормозить вранье, опять заегозил на скамейке.

– А почему ты все время вертишься? – спросила Настя (с насмешкой или без?). – Будто и сейчас болит что-то.

Я сказал нахально:

– Штаны пытаюсь нарастить. Они прошлогодние, ноги вон как торчат.

Она так же деловито, как я, посоветовала:

– Чиркни у колен – и будут бермуды. Вон как у Игоря Тулеева, – она показала вперед. – Или вон, у Вальдштейна…

Игоря Тулеева на передней парте я не разглядел. А Вальдштейн сидел неподалеку, на соседнем ряду. Тощий, с редкими и почти белыми волосами, большеухий. Выставил в проход незагорелую, в царапинах, как от кошки, ногу, грудью лег на парту и быстро-быстро писал в тетради. И при этом водил по губам языком. На губах лопались крошечные пузырьки.

Иногда Вальдштейн быстро оглядывал класс из-под упавших на лоб прядок. Встретился глазами и со мной. Глаза были рыжие. Вальдштейн усмехнулся без всякого дружелюбия. «Неприятный тип», – решил я, а Насте сердито разъяснил:

– Бермуды хороши для Бермудских островов, там климат тропический. А здесь, когда придут холода, я в них куда денусь? Головой в Бермудский треугольник? Других-то штанов у меня нет, мы же погорельцы.

– Кто?

– Дом сгорел! Недавно. Со всем имуществом. Сожгли…

Она трубочкой вытянула губы. Тихонько свистнула.

– Пшеницына! Тебе не стыдно?

Настя прижала к щекам ладони.

– Ой, Дора Петровна, я нечаянно! Честное слово. Это у меня так выдохнулось.

– Если выдохнулось, значит, ты закончила писать? Дай тетрадь.

Я взял свою и Настину тетради, отнес к учительскому столу. Дора Петровна тут же нацелила в них авторучку.

– Та-ак… Прекрасно… Молодец, Саша Иволгин. Очень образно и без ошибок… А Настя… тоже хорошо… Но слово «удаленная» пишется через два эн, пора бы запомнить. Четверочка…

И раздался звонок. Почти со всех парт пошло: «У-у, мы не успели!»

– Кто не успел, допишет дома и принесет в понедельник.

Это мне понравилось. В гимназии наша Лизавета Марковна шиш бы пошла на уступки: «Ничем не могу помочь, вам следовало уложиться в урочное время…»

В коридоре я сказал Насте:

– Все же следует обозвать тебя Наськой.

– Это почему?

– За ротозейство. Не могла списать без ошибки!

– У тебя так и было написано: с одним эн!

– Не сочиняй. Тогда бы не было пятерки. Я всегда пишу без ошибок.

– Ой-ой-ой! Хвалиться – не молиться…

– Я не хвалюсь. Это у меня от природы. Зато по математике – полные тормоза…

– А для меня четверка по русскому – это счастье, – выдохнула Пшеницына. – Пошли во двор, а?

На дворе опять стоял веселый гвалт и мелькали в воздухе шишки-снаряды. Слышались крики:

–Эй, камрады, не отступать! Обходи их с тыла!

Не двор, а «горящая точка».

Разглядел я и старого знакомого – с Денди на майке. Майка выбилась из шортиков и моталась, как боевое знамя.

Сквозь эту свистопляску шагал коренастый дядька в синем спортивном костюме. Видимо, учитель физкультуры. За ним укрывались несколько хитрецов с шишками в руках. Мой «камрад», изогнувшись, пустил свою шишку в одного из них. Ой!.. Легкая шишка взлетела в потоке воздуха и угодила физкультурнику точно в лоб.

Мальчишка обомлел. Потом качнулся, чтобы удрать.

– Стоять! – басом приказал учитель.

Он держался за лоб. Потом подошел к виноватому. У того голова ниже плеч. Сдвинул коленки и мотал на кулак оранжевый трикотажный подол.