– У меня от Сэль тайн нет.

– А у меня есть. – Луиза уселась на еще теплый стул и поняла, что забыла вышивание, ну и кошки с ним. – Свои камни надо таскать самой, а не вешать на чужие шеи.

– Я не стану просить прощения, – девица Окделл предпочла взять быка за рога, – и молиться не пойду. Просить Создателя еще хуже, чем Манриков.

– А ты пробовала? – Луиза расправила шаль: шелковистые кисти напомнили об исчезнувшей Кончите.

– Нет, – отрезала молодая герцогиня. – Манрики – свиньи, а свиней не просят. Рыжие ничего хорошего никому не сделали, им нравилось, что они могут все.

– Это многим нравится, – пожала плечами капитанша, – и всегда нравилось, но равнять тессория с Создателем – это слишком.

– Создатель хуже. – Перчатки перелетели через комнату, одна достигла стола, другая свалилась на ковер. – Он создал Манриков, и Ракана, и все остальное… Ему нравится, что все плохо, но благодарить за это я не буду.

– Твое дело, – прервала богословский спор Луиза, – но твоя мать создала не Манриков, а тебя.

– Матушка ненавидит Монсеньора, – пустила в ход неубиенный довод дочь великого Эгмонта, – и она убила Бьянко.

Что ж, вот и повод для откровений!

– Бьянко никто не травил, – выпалила дуэнья, уподобившись своей воспитаннице. – Он сам сдох, и кто бы на его месте не сдох? Это люди могут здесь жить, а линарец – существо деликатное.

– Это ОНА так говорит, – буркнула Айри, за неимением перчаток принимаясь теребить юбку.

Госпожа Арамона с вожделением глянула на приткнувшуюся к камину кочергу.

– Это говорит Левфож, – вот ведь ослица злопамятная, – я ему верю и тебе советую. Парень предан Эпинэ и прекрасно разбирается в лошадях.

– Все равно, – вот что девочка никогда не делает, так это не опускает глаз, – значит, она подумала, что это слуги. Она всегда хотела, чтоб другие убивали по ее приказу. Вы не видели, как она радовалась, когда Бьянко… Это все равно что убить самой!

Луиза вздохнула.

– Герцогиня Мирабелла – немолодая, некрасивая, недобрая и несчастная женщина. Я понимаю, почему ты от нее сбежала, но теперь ты сильнее. Ты не в ее власти, но в твоей власти ее пожалеть, так пожалей.

– А вы? – не спустила флаг непокорная дочь. – Вы ее жалеете?

– Я? – Луиза усмехнулась. – Я тоже некрасивая, недобрая и немолодая. Не скажу, что жалею, но понимаю.

– Вы – добрая! – возмутилась Айрис. – Селина говорила… И я сама вижу, и вы красивая! Эйвон в вас влюбился и правильно сделал, только он старый совсем!

Она тоже не молоденькая, но услышать, что ты – мать, а не мармалюка, приятно. Не меньше чем узнать, что ты в свои за сорок слишком молода для графа. Ну а про Эйвона не заметим, сейчас он не нужен.

– Послушай, что я тебе скажу. – Может, поймет; не сейчас, так потом, ожегшись. – Твоя матушка с детства была обручена с одним человеком. Не знаю, любила она или нет, но женихом его считала. А потом ей сказали, что он встречается в столице с… с не очень хорошей женщиной.

– Он ее любил? – деловито уточнила невеста герцога Эпинэ. – Ту, с которой встречался?

– Вряд ли, – Луиза решила быть честной, – он просто… проводил с ней время.

– Ну и что? – взмахнула ресницами Айрис. – Монсеньор тоже встречался. У него даже бастарды есть, он же мужчина…

– Кто тебе сказал? – Вот и бери на себя заботу о распускающемся цветке, а это не цветок, а готовое яблочко. Славное такое, наливное, с червячками.

– Если мужчина спит с женщиной, – объяснила девица Окделл, – у них бывают бастарды, и в этом нет ничего страшного. То есть для мужчины нет. Хорошо, что новым королем будет сын Монсеньора. Фердинанда никто не слушал. Мне его жалко, не хочу, чтоб его убили.

Фердинанда Оллара жаль, собственную мать – нет, вот и решай, кто здесь мармалюка.

– Я тоже не хочу, – не покривила душой госпожа Арамона. Несчастный Оллар заслуживал выволочки, но не смерти. Айрис радостно улыбнулась:

– Сэль говорит, вы не верили, что я предала Монсеньора.

– Не верила, – подтвердила Луиза, – и сейчас не верю.

– Ну вот видите, – обрадовалась непонятно чему заговорщица, – а все остальные поверили. Даже Сэль.

– Селина не умеет врать, – сказала полуправду Луиза, – и не понимает, когда врут другие.

И еще дочка влюблена в того же синеокого красавца, что и ты, только без надежды.

Айрис оперлась рукой о подбородок.

– Хотите, я расскажу, как мы встретились с Монсеньором?

– Герцог Алва сказал, что ты приехала к брату. Когда просил меня переехать в его дом.

– Он сразу в меня влюбился, – мяукнула Айрис, – только не понимаю почему… Я думала, он меня прогонит, с ним один кавалер был, кудрявый, в бантах. Вот ему я точно не понравилась, а Монсеньор… Я хочу, чтоб у моих детей были синие глаза.

– Серые тоже неплохо. Айрис, когда мы отсюда уедем, ты будешь красить ресницы и брови.

– Хорошо. – Айрис было не до краски. – Понимаете, он сначала просто хотел жениться. Для наследника и вообще. Дикон ему сказал про меня, а Окделл лучше, чем Манрик или Придд… Рыцари часто женились на сестрах оруженосцев. Монсеньор купил Бьянко и прислал в Надор Дикона, а этот гаденыш…

– Вы еще помиритесь.

– Никогда, – тряхнула головой сестрица, – и Монсеньору не дам! Дикон все предал, понимаете, все! Расселся в доме Монсеньора, как… как стервятник, и совал мне женихов и приданое… Бархат и рубины… Клещ собачий! Когда домой приехал, на нем ни одной надорской нитки не было. Баловника отослал, потому что у него теперь мориска – Монсеньор подарил.

Монсеньор дарил, а он глотал, кукушонок несчастный, а потом… Все забыл, в своего Таракана вцепился! Повелитель Скал! Тварь болотная, жаба… Отравитель! Если б ему удалось, Монсеньора… уже бы не было! Всыпал яд и удрал! А я… Я на следующий день приехала.

– А это кто тебе рассказал?

– Краклиха… То есть Людовина Кракл. Помните, Фердинанд прислал пироги с земляникой, а они плевались?

– Не помню. – Фердинанд всегда посылал фрейлинам лакомства… Бедолага!

– Мы перемазались, пошли в туалетную, мыться. Тут дура белобрысая и шепнула, что мне гордиться нечем, потому что Дикон – убийца.

– Странно, что ты ее не побила.

– Графиня Рокслей пришла, – извиняющимся тоном сказала Айрис. – Я ее спросила: правда, что Дик отравил Монсеньора? Дженнифер велела Людовине извиниться, потому что еще ничего не известно. Краклиха извинилась, и тут я подумала, что Дик мог на самом деле… И что тогда Монсеньор не просто решил жениться. Он в меня влюбился, потому он и кукушонка этого простил.

– Он простил раньше.

– Нет, когда увидел меня… Если он после такой подлости меня за одно только имя не выгнал.

– Никогда бы не подумала, – удивилась Луиза, – никогда бы не подумала, что ты можешь так молчать.

– Могу молчать? – Недоумевающие серые глаза были хороши. Воистину молчание и удивление украшают.

– О том, что тебе наговорила эта… Кракл, я слышу только теперь. Сэль тоже не знала?

– Я не хотела, чтоб знали. Даже вы. – В серых омутах что-то плеснуло и ушло в глубину. – Вы – люди Монсеньора, если б вы узнали… Да я сама с собой из-за такого брата перестала бы говорить, и потом… Краклиха могла и соврать. Она ведь сплетница.

– И дура к тому же, – уточнила госпожа Арамона. – Только ты – это ты, а твой брат – это твой брат. Что бы он ни натворил, ты не виновата.

– Я тоже Окделл, – лицо Айрис стало грустным, – а мы только и делаем, что себя позорим. Я так хотела, чтобы все стало враньем и Дик просто уехал по делу. Ну мог же Монсеньор его куда-нибудь послать?

– Конечно, мог…

– А он в самом деле предал, – выдохнула Айрис. – Мне в Багерлее снилось, как они возвращаются с Монсеньором и вышвыривают Манриков. Я… Я думала, эти сны вещие. Когда нас выпустили, я… Вы мне сказали, что неприлично все время говорить про Монсеньора, и я спросила про Дикона. И Краклиха… Я не хотела верить, не хотела!.. А он, оказывается… Письмо пришло, а там сплошной Ракан-Таракан! И дребедень всякая – лошади, серьги… Лучше б он сдох!