– Мое имя – Вальдемар Хвостов! – громко объявил визитер, едва переступив порог. Глубоко вздохнув, он добавил: – Я пришел, чтобы сделать чистосердечное признание! Я виновен в том, что начиная с 1589 года…

Инспектор чуть приподнял руку с открытой ладонью, предлагая посетителю сделать паузу.

Хвостов удивленно умолк.

Шелуденко указал на кресло, стоявшее по другую сторону стола.

– Присаживайтесь.

После короткой заминки Хвостов нервно кивнул.

– Благодарю вас, – и сел на предложенное ему место.

Кейс он сначала поставил к себе на колени. Но в следующую секунду переставил его на пол, по левую руку от себя. На вид Хвостову можно было дать лет сто. Но если предположить, что он ни разу в жизни не прибегал к услугам нейропластики и энзимотерапии, то ему исполнилось лет шестьдесят или около того. Именно так выглядел шестидесятилетний человек в двадцатом веке. Или в семнадцатом.

– Я хочу сделать официальное заявление, – произнес он чуть тише, чем с порога.

Наклонив голову к плечу, инспектор с любопытством посмотрел на странного визитера.

– Так все же признание или заявление? – спросил он.

Хвостов смутился. Но всего лишь на секунду.

– Я хочу сделать признание в форме заявления!

– Чудесненько, – устало улыбнулся Шелуденко. – В таком случае вы, наверное, не станете возражать, если я включу запись.

Не дожидаясь ответа, инспектор нажал кнопку встроенного в угол стола диктофона.

– Я могу начинать? – быстро сглотнув, спросил Хвостов.

– Для начала расскажите мне, что это такое? – инспектор пододвинул Хвостову прошитую дратвой стопку бумаг, которую оставил Тейлор.

– Это рукопись Уильяма Шекспира, – ничтоже сумняшеся объявил Хвостов. – Пьеса «Карденио», считавшаяся прежде утраченной.

– Ага, – с пониманием наклонил голову Шелуденко. – Пьеса, приписываемая Шекспиру, которую на самом деле написали вы?

– Нет! – протестующе взмахнул рукой Хвостов. – Как я мог ее написать, если она не включена ни в одно из известных изданий Шекспира? Это как раз единственная пьеса, которую Уильям написал самостоятельно.

– А остальные – вы?

Хвостов вновь ненадолго замялся, после чего ответил весьма туманно:

– Я принимал в этом участие.

– Понятно, – с невозмутимым видом кивнул Шелуденко.

Инспектор повидал уже столько претендентов на роль автора шекспировских пьес, что появление еще одного не могло серьезно поколебать систему жизненных ценностей, которую он успел для себя выработать. К тому же Вальдемар Хвостов вел себя в высшей степени корректно и скромно, поскольку напрашивался всего лишь в соавторы к Шекспиру. И даже, более того, готов был признать за ним авторское право на одну из пьес. Правда, лишь той, которая никогда прежде не публиковалась по причине того, что ни одному издателю не удалось отыскать ее текст.

– Значит, это, – Шелуденко указал пальцем на стопку бумаги, принадлежавшую Хвостову, – рукопись Шекспира?

– Совершенно верно, – утвердительно наклонил голову Хвостов.

– Пьеса, написанная им собственноручно? – уточнил на всякий случай инспектор.

– Конечно! – Хвостов как будто даже удивился тому, что инспектор задает так много бессмысленных вопросов. – Если вы откроете последнюю страницу, то сможете увидеть там подпись Шекспира.

Шелуденко последовал совету визитера и в самом деле обнаружил в самом низу последнего листа рукописи подпись, сделанную той же рукой, которой был написан и сам текст.

– Если вы сличите этот автограф с известной подписью Шекспира на его завещании, то сможете убедиться в том, что они идентичны, – продолжал между тем Хвостов.

– Ни секунды в этом не сомневаюсь, – серьезно посмотрел на Хвостова инспектор. – А что, если провести графологическую экспертизу?

Хвостов безразлично пожал плечами, – мол, делайте то, что считаете нужным.

– Откуда у вас эта рукопись? – спросил инспектор, уставившись на визитера взглядом строгого классного наставника.

– От Шекспира, конечно же, – выражение лица Хвостова говорило о том, что он не понимает, почему инспектор вообще спрашивает его об этом, – и без того должно быть понятно, что рукопись неизвестной пьесы Шекспира можно было получить только из рук того, кто сам ее написал.

– Вам известно, что не сохранилось вообще ни одной рукописи Шекспира? – спросил Шелуденко у гостя.

– Конечно, – кивнул тот. – И я могу объяснить вам, почему так произошло.

– И почему же?

– Потому что я все их продал.

Шелуденко в недоумении откинулся на спину кресла. Ситуация, которая вначале казалась ему простой, как первый трактор, становилась все более запутанной.

– То есть как это продал?

– Нелегально, конечно же, – ответил на вопрос инспектора Хвостов. – Возможно, я получал за рукописи меньше того, что они стоят в действительности. Но вырученных денег мне хватало.

– Хватало на что?

– На то, чтобы помочь Шекспиру написать его пьесы.

– Так, – Шелуденко положил руки ладонями на стол.

Посидев какое-то время в этой позе, он взял со стола пульт и нажал кнопку включения климатизатора, – в кабинете становилось просто невыносимо жарко. Не услышав знакомого тихого жужжания, Шелуденко вспомнил, что климатизатор не работает, и в сердцах кинул пульт на полку с архивными мемори-чипами.

– Вы, надеюсь, знакомы с теорией временной спирали? – на всякий случай спросил он у Хвостова.

– Конечно, – ответил тот.

– Надеюсь, вам также известно, что нынешний год нашего витка временной спирали сопряжен с 1617 годом. Шекспир же, как мы оба знаем, умер в 1616-м, то есть год назад в витке сопряженного времени.

– И что же? – не понял Хвостов.

– Все дело в том, господин Хвостов, что Отдел искусств Департамента контроля за временем приложил максимум усилий к тому, чтобы наконец поставить точку в так называемом «шекспировском вопросе». Мы отследили всю жизнь Уильяма Шекспира. И поскольку именно я возглавлял работу шекспировской секции, то могу с полной ответственностью заверить вас в том, что Шекспир писал свои пьесы сам, без чьей-либо помощи!

Шелуденко чувствовал, что, помимо собственной воли, начинает заводиться, теряя контроль над эмоциями. Ему и прежде приходилось вести разъяснительные беседы с воинствующими дилетантами, считающими себя непревзойденными знатоками творчества великого британца. Но почему-то искатель несуществующей истины, которого он видел перед собой в данный момент, – аккуратно сложив руки на коленях, Хвостов внимательно слушал инспектора, – вызывал у Шелуденко не просто раздражение, а желание немедленно выставить его за дверь. Желание было устойчивым и лишь крепло по мере того, как Шелуденко излагал элементарные основы шекспироведения, видя при этом только блеклые, невыразительные глаза человека, чье разочарование во всем сущем, казалось, не имело себе равного. Быть может, виной всему был крайне неудачно начавшийся день. Или удушающая июльская жара и сломавшийся так не вовремя климатизатор, – в кабинете просто нечем было дышать, и если бы не назойливый посетитель, то Шелуденко давно бы уже снял давящий на шею галстук и расстегнул на рубашке три-четыре верхние пуговицы. Продолжая говорить, инспектор все время повышал голос, и к концу он находился уже на предельной границе диапазона, за которым простирается зона, именуемая истерическим криком.

– Ни Кристофер Марло, ни граф Рэтланд, ни Фрэнсис Бэкон, ни Роберт Сесил, ни святые отцы иезуиты и даже ни сама Елизавета Тюдор, – никто из вышеназванных людей, включая еще порядка сотни имен, в совокупности с теми, которые, как я думаю, вы тоже готовы назвать, не имеют никакого отношения к творчеству Шекспира! Все пьесы Шекспира написаны самим Уильямом Шекспиром, сыном перчаточника из Стратфорда-на-Эйвоне, городка, в котором говорили на диалекте, распространенном в графстве Уорвик, причем этот диалект с трудом понимали в других районах Англии, человеком, не знавшим ни одного иностранного языка и никуда дальше Лондона не ездившим. Быть может, в это трудно поверить, но именно так все и было!