– Ты собираешься завтра на лекцию профессора Абрахамса? – спросил Десмонд Сандерленд, коллега Дженетт, заходя утром к ней в кабинет.

– Хотела бы, – с грустью в голосе ответила она. – Но ты же знаешь мое положение. Платить Марии за полный день я не могу, а с кем же тогда оставить малышку, не с Элизабет же? Она и так на всех бросается, потом упреков не оберешься.

– Пора бы ей начать хоть чем-то помогать тебе. Сколько можно бездельничать? – Он выдержал паузу, потом торжественным тоном объявил: – Но я все уладил, моя мать согласилась посидеть с Карен! Она относится к тебе и твоей малышке с большой симпатией!

Дженетт была тронута почти до слез. Какой милый человек этот Десмонд, несмотря на все его слабости и недостатки. Прекрасный ученый, хотя немного суховат и скуповат, однако не раз проявлял себя как верный друг и всегда готов помочь коллегам.

– Это просто замечательно! – воскликнула молодая женщина. – Даже не знаю, как тебя благодарить?

– Не стоит благодарности, – смущенно пробормотал Десмонд. – Так, значит, договорились, я зайду за тобой пораньше.

Дженетт кивнула. А затем, проводив Десмонда взглядом, с унылым видом вернулась к прерванному его приходом занятию – изучению доставленного сегодня почтой банковского извещения, удостоверяющего, что она опять превысила кредит. Чтобы дотянуть до конца учебного года, необходимо было что-то придумать. Во всяком случае, каким бы скандалом это ни грозило, сестре придется отказаться от некоторых своих дорогостоящих привычек.

– Сомневаюсь, что вы захотите это видеть, но… – произнес неуверенным тоном человека, опасающегося нанести обиду, Батиста, кладя на стеклянный журнальный столик экземпляр бульварной газеты.

При взгляде на фальшиво улыбающуюся брюнетку, демонстрирующую свои роскошные формы в самом центре газетного листа, увенчанного броским заголовком, Висенте Перрейра застыл в неподвижности. Худощавое, волевое лицо его словно окаменело. Это была Николь Сежурн, бывшая звезда парижского варьете, чьи лживые заявления стали причиной крушения его брака. Оказавшись в очередной раз среди богатых и знаменитых, беспринципная девица признавалась, что снова свободна, а история о ее бурном романе с миллиардером Висенте Перрейрой, имевшем место на его яхте, выдумана ею от начала и до конца.

– Вы должны подать на нее в суд! – воскликнул Батиста, крепко сбитый юноша чуть старше двадцати, с энтузиазмом ретивого, но малоопытного недавнего выпускника юридического факультета, желающего доказать свою профессиональную состоятельность.

А для чего? – подумал Висенте с саркастической усмешкой на чувственных губах. Выставив себя и эту дешевую шлюшку на всеобщее обозрение, он ничего не выиграет. К тому же со всеми формальностями развода скоро будет покончено. Дженетт, его почти уже бывшая жена, поверила в виновность мужа с быстротой и легкостью, способными озадачить любого мужчину, знакомого с понятием честной игры.

Высоко подняв головку, с видом оскорбленной невинности и попранной добродетели, Дженетт покинула его дом и, подстрекаемая вечно недовольной и жадной до денег сестрой, решила расторгнуть брак, несмотря на то что носила их ребенка. Она не захотела даже выслушать его. Какое непреклонное лицо было у этой женщины, плакавшей навзрыд над телевизионными сериалами!

– Висенте… – начал Батиста в наступившем тягостном молчании, которое любой другой из подчиненных Висенте счел бы красноречивым предупреждением.

Тот с трудом удержался от резкого замечания. Позволив бестолковому племяннику работать у себя, пусть даже временно, он проявил милосердие. Батиста страстно желал набраться хоть какого-нибудь делового опыта. Висенте находил его неглупым, но непрактичным, добросовестным, но нерешительным, благожелательным, но бестактным. Туда, куда другие взлетают как на крыльях, этот будет тащиться как черепаха, выводя окружающих из себя.

– Прошу меня извинить, – продолжил юноша не совсем уверенным тоном, оставаясь, тем не менее, стоять где стоял, явно решив высказаться до конца. – Но я никогда не верил этой мадмуазель Сежурн. Мои родители тоже. Все мы полагаем, что вас просто подставили…

Хорошенького же мнения обо мне мои родственники, раздраженно подумал Висенте.

– И абсолютно никто вас не винит, – торопливо произнес Батиста. – Дженетт просто не слишком подходила…

– Дженетт – мать моей дочери. Не смей говорить о ней без должного уважения, – ледяным тоном сквозь зубы процедил он.

Покраснев, Батиста начал торопливо извиняться, но раздраженный такой беспросветной глупостью Висенте жестом приказал ему уйти, затем, поднявшись, подошел большому окну, из которого открывался прекрасный вид на город. Однако, погруженный в свои невеселые мысли, он не обращал внимания на окружающее.

Его крохотная дочь росла без него в убогом домишке, в котором никто даже не разговаривал по-испански. Процесс их развода и последовавший затем сам развод прошел далеко не самым цивилизованным образом. Даже за жалкие моменты встреч с обожаемым им ребенком пришлось выдержать настоящее сражение. Грязные и лживые заявления француженки ославили его как неверного мужа. Адвокаты ясно дали понять, что надежды добиться опекунства над дочерью при наличии матери с безупречной репутацией нет никакой. Мысль о том, что Дженетт, разрушившая их брак своим недоверием, оставит за собой право растить и воспитывать дочь по своему усмотрению, приводила Висенте в ярость.

Было понятно, что он является для Карен в лучшем случае случайным гостем и скорее всего в промежутках между визитами дочь о нем просто забывает. Разве может маленький ребенок помнить отца, появляющегося раз в месяц? Ведь вряд ли Дженетт напоминает дочери о человеке, у которого ее отняла. Однако теперь она потеряла право претендовать на моральную безупречность своей позиции…

Мысль о появившейся соблазнительной возможности отозвалась всплеском жизненной энергии, встряхнувшей его худощавое, но сильное тело. Глаза под опустившимися густыми ресницами вспыхнули от предвкушаемого удовлетворения. Скорее всего Дженетт еще не видела признания Николь Сежурн. Обладая научным складом ума и проявляющая мало интереса к повседневным мелочам окружающего ее мира, она редко читала газеты.

Позвонив секретарше, Висенте попросил ее раздобыть еще один номер газеты и отослать Дженетт, приложив открытку с его наилучшими пожеланиями. Мелочность? Он так не считал. Чувство оскорбленной гордости требовало обратить ее внимание на доказательство своей невиновности.

Это испортит настроение Дженетт на весь день, даже более того. Ведя замкнутый образ жизни и оставаясь весьма наивной, она была легко уязвима. Угрызения совести, порой по вымышленным поводам, частенько мешали ей спать по ночам, а теперь, когда Дженетт поймет, что подозревала мужа напрасно, то и вовсе измучается. Моральное право наконец-то на его стороне, хотя наказание явно не соответствует вине.

– Пожалуйста, слезай, Робин! – взмолилась Дженетт, обращаясь к качающемуся на шторах под самым потолком рыжему котенку.

Радостно взвизгнув, Карен попробовала вскарабкаться вслед за своим любимцем, и мать еле успела ее подхватить. Бросив на нее взгляд своих огромных карих глаз с длинными шелковистыми ресницами, девочка дернулась, попытавшись вырваться из рук матери, но, потерпев неудачу, громко и недовольно закричала.

Однако Дженетт решила на этот раз не уступать.

– Нет! – сказала она спокойно и твердо, вспомнив недавнее публичное унижение в супермаркете, когда окончательно поняла: настало время научиться сдерживать вспышки темперамента дочери.

Нет? С явным недоверием Карен посмотрела на светловолосую женщину с беспокойным взглядом зеленых глаз. Нет? Ее няня Мария часто употребляла это неприятное слово и человек, которого звали «отец», – тоже. Но малышка уже знала, что обожающая мать готова для нее на все, что угодно. В свои почти два года Карен обладала всеми задатками домашнего тирана и давно усвоила, что для достижения своих целей ей требуется совсем немного: не получив желаемого, нужно капризничать до победного конца. Вот и сейчас, набрав полную грудь воздуха, Карен приготовилась решить свои проблемы с помощью воплей.