Рабские бараки обнесены толстой стальной проволокой, сквозь нее пропущен ток, да такой, что у стражника рыжие патлы дыбом стоят. Под проволокой собачий труп – полезла, дурища, ну и шарахнуло. Пусть теперь разлагается в назидание людям.

Морща лицо, кривя губы, входит Верховный Жрец в маленькую караульную. Двое солдат, сняв сапоги, сидят с ногами на лавке, увлеченно шлепая картами. Один, завидев посетителя, досадливо сплюнул, встал, ленивым шагом подошел – в разматывающихся портянках ступая по грязному полу – сунулся в «докУмент», хотя и так знал, кто перед ним стоит. Видал фото в газете. И перед выборами висело везде. Вот кто денег настриг с этих выборов, так это Оракул.

Повертел корки, с любопытством поглядел – каков был Верховный Жрец в восемнадцать лет, когда эти корки ему только-только выдали. Ничего был парнишечка. Даже и не верится. Интересно, какие думки варились в котелке под пушистыми светлыми волосами? И ведь выварились… Солдат даже взгрустнул: разная судьба у людей, кому какая, кто в Оракуле деньги делает, кто здесь, на вонючей лавке, похоже, так и подохнет…

Выходя на территорию квартала, Жрец услышал за своей спиной обрывок разговора:

– А что, Оракул тоже этот сброд покупает?

– Экономят, паскуды…

Хлопнула дверь за спиной, отсекая солдатские голоса.

Осторожно шел Жрец, приподнимая край облачения, чтобы не замараться. Исступленно мечтал о ванне, о благовониях, о тихих, прохладных залах Оракула. А какой грязью замаралась здесь душа – о том лучше не задумываться.

Но выхода другого нет. Машина разбита, денег на ремонт нужно немалое количество, а взять неоткуда. Только что сэкономить на программисте.

Программист Оракулу нужен хороший. И вольнонаемный. На этом настаивала Верховная Жрица. Верховный Жрец хорошо понимал ее правоту: рабы склонны к недобросовестному труду. Но у серебристого «Сарданапала» на платной стоянке было иное мнение.

Толкнулся в барак – выкрашенный зеленой краской строительный вагончик, на двери приколот листок бумаги из школьной тетрадки, химическим карандашом, с грамматической ошибкой, было выведено каракулями: «ПРОГРАМИСТЫ».

Смрад понесся из тесной комнатушки. Нары в два яруса, с верхних свешиваются грязные босые ступни – великие боги Орфея, какая вонь! Протянулась рука, поковыряла между пальцев ног, снова исчезла.

– Куда без провожатого-то, не подождамши! – распереживался кто-то за спиной у жреца.

Маленький лысенький человечек в синей расстегнутой тужурке, похожий на допотопного железнодорожника. Утирая пот с лысинки, он расстроенно глядел на Жреца крошечными красными глазками.

– Разве так можно, господин, без провожатого – да прямо к этим соваться? Нана Заступница!.. Так не делается. Тут же кто содержится? Бандюга на бандюге. Деликатная публика с ними должна аккуратно… Тихо вы, звери! – визгливо прикрикнул он на рабов, которые зашевелились на нарах.

Сверху на Верховного Жреца выпала с кого-то вошь. Он вздрогнул, как от удара. Надсмотрщик осторожненько снял вошь с облачения, пробормотал «сичас мы ее» и исключительно ловко придавил.

– Извольте, – проговорил он, вытесняя Жреца плечом из вагончика. – Я их выгоню, мерзавцев, на белый свет. Там уж и посмотрите, какой на вас глядит, того и выберете.

Верховный Жрец с облегчением покинул вагончик. Приметил на рукаве еще одну вошь, брезгливо сморщился, стряхнул, не притрагиваясь руками.

Из вагончика доносилась матерная брань, топот, грохот. Потом дверь с лязгом распахнулась, и один за другим, щурясь на яркий солнечный свет, вывалились рабы. Их было шестеро. Последним надсмотрщик выпихнул здоровенного детину с мясницкими ручищами. Вышел сам, аккуратно притворил за спиной дверь, обтер лицо грязным носовым платком.

– Извольте.

Все шестеро вызывали у Жреца только одно желание – никогда их больше не видеть. Слабо верилось, что эти люди способны порождать программные продукты.

Надсмотрщик, человек простой, принялся показывать товар лицом. Хвалил их зубы, размахивал флюорографиями, просил пощупать мышцы. Щупать Жрец решительно отказывался, вопросы задавал такие, что надсмотрщик вконец расстроился – не знает он таких названий, о чем речь идет, не понимает, а уж кормили мы их, господин, отборно.

Цену заломил немалую; глазками же суетился так, что Верховный Жрец не сомневался: добрую долю от вырученных средств намерен положить себе в карман. Что ж, сам Верховный Жрец, собственно, тоже за этим пришел в рабский квартал. Экономия на всем, выгода себе.

Выбирал долго, всем даже надоело. Остановился на самом дешевом. Двадцать шесть лет, университет закончил с тройками, морда кислая, двух зубов уже не хватает.

– Не давался лечить, паскуда, – сказал надсмотрщик с обидой в голосе и замахнулся на раба кнутом.

Тот поморгал белыми ресницами, поглядел тупо.

Верховный Жрец просмотрел диплом, сунулся в медицинские справки.

– Так это что же, братец, вши у него? – сказал он наконец.

– Ну, – с готовностью согласился надсмотрщик.

– Почему, в таком случае, в справке написано: «педикулезом не страдает»?

– Каким еще педикулезом?

– Вшами, – сквозь зубы, с отвращением пояснил Жрец.

– А… Так он страдает разве? – Надсмотрщик обернулся к белобрысому программисту. – Страдаешь, рыло?

Белобрысый угрюмо отмолчался.

– Не страдает он, – убежденно сказал маленький надсмотрщик.

– Липа справки-то, – встрял один из рабов, за что получил пинка.

Белобрысый вдруг испугался. Побелел – на такой-то жаре. Вцепился в рукав надсмотрщиковой тужурки.

– Вы что – ЕМУ меня продать хотите?

– Ты знай молчи, – прошипел надсмотрщик. – В богатое учреждение попадешь.

– В Оракул?

Аж губы затряслись.

Надсмотрщик изумленно оглядел белобрысого с ног до головы.

– Молчи лучше, – повторил он. – Счастье тебе привалило, Беда.

– Бэда, – поправил программист.

Надсмотрщик махнул рукой.

– Один хрен, беда мне с тобой. Кому ты нужен, с твоими тройками да религиозными заморочками…

– Не продавайте меня в ихний бесовский кабак, – умоляюще сказал программист.

Надсмотрщик схватил его за волосы и сильно дернул.

– Я тебе башку оторву, – зашептал он. – Молчи, Беда. Сгниешь ведь в рабских бараках.

– Лучше уж в бараках сгнить, чем служить Оракулу.

– Тебя не спрашивают. Раньше думать надо было, когда на тройки учился.

Верховный Жрец вытащил кошелек, раскрыл его под жадными взглядами рабов и надсмотрщика, отсчитал пятьдесят сиклей. Хрустящими новенькими ассигнациями с изображением башни Этеменанки.

Купчую писали в той же караулке, под угрюмым взглядом белобрысого программиста. Солдаты привычно подмахнули в графе «подпись свидетелей», шлепнули круглую печать, помахали ею в воздухе, гоняя смрад, – чтобы высохли чернила. И вручили Жрецу.

После бараков тебе хоть что раем покажется.

Шли, спотыкаясь, среди столпотворения вавилонской толпы: впереди Верховный Жрец Оракула, за ним белобрысый раб. И на душе у обоих было тошно.

В самом центре необъятного Вавилона стоит большое здание постройки времен рококо. Когда-то, в незапамятные времена, этот дворец принадлежал вельможе могущественному и богатому. Сюда приходили знаменитые поэты. Поднимались, не спеша, по широкой мраморной лестнице, между голоногих мраморных нимф. В гостиных с золочеными завитками по белым стенам читали свои знаменитые стихи. Замирая и млея, слушали их красавицы с белыми плечами, отраженные в сверкающих зеркалах.

И еще есть библиотека со стеллажами мореного дуба и готическим камином, где знаменитые поэты ебли знаменитых красавиц. Об этом написаны обширные литературоведческие труды.

Теперь в этом дворце разместился Оракул. Ступени здесь широкие и низкие, как в Кносском дворце. Пиф привычно метет их подолом длинного одеяния. И множество отражений Пиф двигаются в зеркалах справа и слева.

Только парадная лестница еще и сохранилась с тех давних времен, когда здесь гремело бесстыдное рококо. А праздничные, как коробки с новогодними игрушками, залы – те изуродованы фанерными перегородками, разделены на длинные, как пеналы, «офисы»: одна стенка и кусок потолка сверкает лепной позолотой, а с трех остальных, фанерных, уныло скалятся голыми задницами красотки из порнографических журналов.