Даже не глядя в ее сторону, он мог бы угадать, смотрит она на него или нет, приближается к нему или удаляется. Куда же ему деться в темноте спальни?

— Хорошо. Тогда спокойной ночи. — Мартин уловил нотку разочарования в ее голосе и автоматически оглянулся. Джинджер совершенно невинно смотрела на него; наверное, ему показалось, что ее голос дрожит. Но полуоткрытые словно для поцелуя губы и приподнятое лицо вряд ли могли обмануть даже самого желторотого из лондонских скаутов.

Почему, черт возьми, она крутит им как хочет, словно он какой-нибудь мальчишка? Мартин определенно сердился на себя. Близость этой женщины гипнотизировала его, и он не мог думать ни о чем, кроме поцелуев и объятий, представляя, как обнаженная Джинджер трепещет в его руках.

Джинджер сдерживала дыхание, ей казалось, что все ее тело почувствовало бы поцелуй Мартина, до самых кончиков пальцев на ногах. Словно пытаясь разубедить себя, она быстро провела языком по нижней губе. Господи, она никогда ничего подобного не знала с Себастьяном! Но тут же бывший муж был забыт. Джинджер до боли внизу живота жаждала ласки Мартина. Она нестерпимо захотела дотронуться до него, и немедленно. С величайшим трудом она подавила в себе эти желания.

Мартин не смел расслабиться, пока не удостоверился, что она ушла.

Нет, он не думал, что когда-либо походил на сексуального маньяка, каким он ощущал себя последние несколько часов. Это она спровоцировала его. Ведь не из камня же он сделан, в конце концов, чтобы не отвечать ей. Она чрезвычайно привлекательная, чрезвычайно чувственная, сексуальная женщина. Мужчине находиться рядом с ней опасно. Опасно для рассудка последнего.

Джинджер немедленно отзывалась на его внутренний зов, языком тела однозначно давая понять, насколько сильно она хочет его. Это было заметно еще раньше, в полдень. Даже несмотря на то что он знал про Джинджер, он чувствовал зов ее тела и волнение своего. Ему не хотелось признаваться в этом даже самому себе, но почему-то, впервые увидев Джинджер в саду, он сразу же представил ее без одежды. С ним никогда ничего подобного не происходило…

Когда он только встретил свою экс-супругу, он был полон романтических идеалов. Он вознес ее на пьедестал, украшенный розами, к подножию которого готов был бросить весь мир. Он так сильно любил ее и так уважал ее цветущую девственность, что сама мысль перенести жену с пьедестала в супружескую постель, казалась ему кощунственной. Словно осквернить святыню или заняться любовью с божеством… или предметом искусства. Он думал о сексе с женой, испытывая головокружительную тоску, но, всякий раз претендуя на ее душу, отказывался от тела. Когда в конечном счете природа взяла свое и он, обладая ее телом, кричал в экстазе, содрогаясь вместе с нею в едином животном порыве, в каком-то уголке его мозга на раскладном стульчике сидел циник-наблюдатель. Он хладнокровно фиксировал все его действия и, после того как они с женой отдышались от первой в их жизни любовной схватки, нашептал ему в ухо, пока Мартин готовил кофе, что теперь, обладая ее телом, он не властен над ее душой. Эта мысль отравляла всю их последующую сексуальную жизнь. Со временем Мартин смирился, решив, что сам виноват, поверив однажды в несбыточное. И вплоть до самого развода думал, что женщина может принадлежать мужчине либо телом, либо душой. Впрочем, как нашептывал ему маленький циник, сидящий в его мозгу, мужчина вообще никогда не принадлежит ни одной женщине, он только подыгрывает ей.

Однако пять минут назад, когда тело Джинджер словно заиграло внутренним огнем в его руках, он обнаружил, что впервые в жизни наедине с женщиной не ощущает присутствия маленького злого наблюдателя. Впервые он жаждал подпасть под власть хрупкой женщины, чтобы и самому безраздельно властвовать над нею, над своей Джинджер.

Оказавшись в спальне, Джинджер быстро выпрыгнула из платья, она хотела успеть принять душ и встретить Мартина освеженной и душистой.

Понятно, что эта ночь не первая для них с Мартином, но если Мартин помнит прошлое, то для Джинджер мир теперь полон загадок. Как они любили друг друга? Где? Боже, она не знает даже, на какой стороне постели он любит спать! Ей предстоит провести ночь с таинственным незнакомцем.

Стоя под душем, Джинджер незаметно для себя начала вспоминать одну свою юношескую фантазию, которая до сих пор иногда приходила в ее сны…

Джинджер, одетая еще в школьную форму выпускного класса, входит в пустой цирк-шапито. Она идет на середину арены, плотно засыпанной опилками, и запрокидывает голову. Под куполом медленно раскачивается трапеция. Джинджер завороженно смотрит на то, как она в движении всякий раз пересекает луч солнца, пробивавшийся сквозь щель в брезенте купола… Сзади раздается шорох шагов, но Джинджер медлит обернуться: скрип трапеции, трущейся о перекладину, ввел ее в состояние, подобное гипнотическому. Кто-то снимает с нее форменную шляпку, и шляпка медленно летит вперед, на опилки пола; выпадают шпильки, освобождая волосы, и этот кто-то наклоняется над ними и вдыхает их запах: Джинджер слышит его теплое дыхание у своего затылка и чувствует, как мужские руки гладят ее по плечам, постепенно спускаясь к груди. Незнакомец снимает плотный жакет с блузкой, сдвигает бюстгальтер вверх и настойчиво мнет груди и теребит соски, затем, придерживая ее одной рукой за живот, другой — расстегивает свои брюки, задирает Джинджер юбку, приспускает ей трусики и входит в нее несколькими сильными толчками. Джинджер кричит, плотно смежив веки, а когда открывает глаза, то видит, как под куполом по-прежнему медленно раскачивается трапеция, и замечает, как бы со стороны, что она совершенно одна в старом цирке — с торчавшим на шее лифчиком и со спущенным чулком… Единственное, что она знала о мужчине из сна, был его запах…

В ванной комнате она нашла простой хлопковый пеньюар, в спальне обнаружилась такая же ночная рубашка. Они, безусловно, удобные и добротные, но не их же она носила, когда жила с Мартином! Она быстро проверила шкаф, переворошила содержимое комода и сделала вывод, что все ее нижнее белье однообразно бесформенное и тусклое, как равнина Средней Англии глухой осенью. Открытие обескуражило ее, но она проверила снова. Джинджер чувствовала, что любимой женщине Мартина пристало носить не такие вещи, но очаровательные женственные безделицы из шелка и атласа, изящные кружевные или задорные цветные, с щедрыми вырезами и шнуровкой. Подошла бы и смешная пижамка. Или, напротив, муаровые или черные струящиеся ночные сорочки из техасского льна… Нет-нет, ничего вульгарного или слишком провокационного — она не создана для кожаных бюстгальтеров с заклепками, трусиков в виде ниточки между ягодиц и прочей подобной дребедени! Да и красные чулки на поясе уместны лишь для первого акта сексуального маскарада… Но разве она не покупала разные прелестные тряпочки, чтобы дразнить и искушать Мартина? Боди, комбидрессы, бюстье… Ну хоть что-нибудь! Если так, то где она их, черт возьми, спрятала? И зачем? Или они не занимались этим здесь?

Она забралась в постель и разочарованно натянула покрывало до самого носа. Если приходится выбирать: надеть ли затрапезную ночную хламиду или остаться совершенно голой, что ж, она лучше останется голой. Вот так!

По телу Джинджер пробежала нетерпеливая дрожь. Мартин задерживался, и она подумала, что, наверное, так же чувствовала себя в этой огромной постели какая-нибудь девственная невеста позапрошлого века, безумно влюбленная в собственного мужа, но немного опасающаяся предстоящей близости.

Между тем внизу, во дворе, Мартин рассеянно прогуливался между розовых кустов и выжидал: прошло полчаса, а затем еще полчаса. Дом был тих. После всего пережитого за день Джинджер должна уже спать глубоким сном.

Он поспешно поднялся к ней в комнату. Дверь оказалась полуприкрытой, так что он мог различать очертания женского тела на постели.

Джинджер показалась ему беззащитной, одинокой и несчастной.

Облизнув внезапно пересохшие губы, Мартин с явным усилием отвернулся и поспешил прочь от спальни, подальше от Джинджер. Завтра утром он может сказать, что это доктор запретил ему спать с ней, пока память не восстановится окончательно.