– Мы успеем доставить груз в сроки или придется выдумывать какие-то объяснения для заказчика? – прямо спросила она.

– До сих пор не могу дать точного ответа. При любых обстоятельствах нам лучше бы не сообщать о столкновении с «Барриерой». Конечно, многие догадаются о случившемся. Но пусть это так и останется в области догадок, – проговорил Хугебурка. – У меня серьезные затруднения с определением координат.

Он осторожно положил поверх одеяла несколько листов с расчетами и наскоро снятый план космического пространства, в котором они оказались.

Бугго схватила листы, жадно поднесла их к глазам.

– А что здесь не так?

– Все время меняются показатели. Вот эта звезда, к примеру, – он показал, – она то ближе, то дальше. А между тем «Ласточка» практически стоит на месте. Здесь что-то происходит с пространством.

– Ладно, – отрывисто бросила Бугго. – Оставьте это мне. Ступайте. Я разберусь на досуге.

Он помедлил.

– Вам больше ничего не требуется?

Бугго посмотрела ему прямо в глаза.

– Мне требуется как можно скорее встать на ноги. Но в этом вопросе вы – пустое место.

Он сильно скрипнул зубами и вышел.

Бугго первая поняла, что именно происходит. Потому что она знала об Островах – от Алабанды. Алабанда был пиратом, чьи деньги принимали даже в раю. Вот каким он был пиратом.

Хугебурка принял то, медленно поднимающееся перед «Ласточкой» на черном несуществующем горизонте, просто за очередной пояс астероидов и попытался на малом ходу обойти его, но «это» никуда не исчезало: оно медленно кружило в пространстве, обступая корабль, однако не прикасаясь к нему.

Бугго приблизила, насколько могла, лицо к иллюминатору и тихо вскрикнула: прямо ей в глаза летели сотни, тысячи, мириады деревьев, золотых и серебряных, полных певучей листвы, и плоды на их гибких ветвях переливались тихими перламутрами; и хоть этих деревьев было неисчислимое множество, Бугго могла разглядеть на них каждый листок, каждый крохотный цветочек, каждую ворсинку на нежной коже плода. В этом изобилии плодов земных Бугго Анео тонула, растворялась, утрачивала плотскость и даже душа ее начала размывать свои границы, желая целиком и полностью погрузиться в ласковое сияние.

Но в следующий миг остров проплыл мимо, и Бугго – со всей ее настежь распахнутой душой – рухнула в пустоту. Райское преизобилие сменилось ничем. Это произошло так резко, так безжалостно, что Бугго ощутила пустоту как свое личное отчаяние, как невероятную потерю, возместить которую не в силах никто и ничто. Хуже всего было то, что Бугго отдалась своей тяге к раю всей своей личностью, без остатка, – и так же, всей личностью, целиком, его потеряла.

А на краю иллюминатора уже рождался новый остров, еще более наполненный и прекрасный, чем тот, что минул. И Бугго вновь прильнула к нему, не замечая, что целует мокрыми губами прозрачный пластик иллюминатора, что обтирает о него очень густые, соленые слезы…

Музыка надвигалась на нее вместе с деревьями. Теперь, когда Бугго была готова к видению, она могла рассмотреть его подробнее. Не только плоды и листья, не только стволы – но и бегущую воду у причудливо изогнутых корней, красноватых и полупрозрачных, как девичьи пальцы на солнечном свету. В шуме листьев, в воде пряталась музыка. Она таилась, чтобы внезапно хлынуть наружу и наполнить потрясенный человечий слух, а затем снова погружалась в благодатную почву Острова.

И Бугго думала: «Существует ли музыка, если никто ее не слышит? Живет ли красота, которую никто не видит?.. Глупые вопросы задавало себе человечество. Разумеется, музыка существует без человека – потому что всегда есть во вселенной Бог, и Бог всегда слышит ее… Во всем мире нет такого места, где Бог не слышал бы музыку…»

Она закрыла глаза, предчувствуя исчезновение этого Острова и не желая расставаться с ним вот так, зрячим образом, и музыка долго еще тянулась, точно звездный след, по благодарной черноте…

Когда стукнула дверь, Бугго даже не обернулась.

– Садитесь рядом, Хугебурка, – сказала она тихо. – Дайте руку.

Он устроился на ее койке. Бугго крепко стиснула его пальцы.

– Вы видели? – спросила она.

– Что это?

– Это – рай, Хугебурка… Мне говорил о нем Алабанда. Рай, способный погубить алчные корабли и их грешные экипажи. Рай, могущий отравить людей и измучить их до смерти.

– А вы не боитесь?

Она наконец повернула голову и встретилась с ним глазами.

– Я – нет, я доверяю Богу… Тому, Кто идет по глубинам Космоса, из чьих пальцев простерты во все стороны золотые нити… Так верят у нас в семье. – Она вдруг испуганно разжала руку. – А вы?

Хугебурка никогда прежде не говорил с Бугго на подобные темы. Он растерялся. Он считал свою веру делом чересчур личным, потаенным. Его поразило, с какой открытостью она заговорила с ним об этом.

– Я не знаю, – через силу ответил наконец он.

– Если вы не поверите, вы умрете, – сказала Бугго. – Вы знаете Откровение? Знаете? – Она снова схватила его и стала трясти за руку. – Вам сказать? Вы поверите мне? Только – сразу, как будто прыгаете в воду с большой высоты, слышите меня! Поверьте разом, без оговорок, без единого вопроса. Бултых, поняли? Эти Острова – осколки старого рая. Прежнего, изначального. Того, которого никогда больше не будет. Его разрушили люди. Люди впустили в мир зло и смерть, и рай раскололся, распался, рассыпался… Его нет больше на Земле Спасения. Он – летит в бездонных безднах пустого космоса.

Она задохнулась, потому что совсем близко в иллюминаторе – только протяни палец и коснись – показался еще один Остров, и там пели разноцветные, пронизанные светом камни, в расселинах которых выросла трава. Это была самая обычная трава, тонкие зеленые стрелки, и все равно не существовало на свете ничего более прекрасного, ничего более желанного. Но Бугго отвела от нее глаза и посмотрела на своего старшего офицера. Он чувствовал на себе ее взгляд и недоумевал: как ей достало сил оторваться? А затем и сам, устыдившись собственной слабости, перевел на нее взор. По лицу Бугго ходили золотые блики, ее губы влажно блестели, светлые глаза наполнились зеленью, а волосы казались серебряными. Она представлялась в тот миг желанной – но так, как Хугебурка до сих пор не желал ни одну женщину, даже ту, из-за которой пустил под откос свою военную карьеру. Мичмана Капито он любил душой и полагал, что это романтическое чувство весьма возвышенно. Другие дамы, преимущественно встречаемые им в разных портах, обладали привлекательным телом и Хугебурка время от времени поддавался их обаянию. Но Бугго он хотел всю. И тело ее, и душа, и еще нечто, что было в ней свыше души, – всем этим он хотел бы владеть безраздельно, отдав ей взамен всего себя, как есть, целиком, ни малейшей части не оставив в свое личное распоряжение. Как говорят азартные игроки: ставки «тык» на «тык».

И когда Остров миновал, ни Хугебурка, ни Бугго не заметили этого. Пустота и чернота, сменившие райскую полноту, прошли для них без всякого смысла, и когда они вновь глянули в иллюминатор, там уже возник новый Остров.

Это чередование «всего» и «ничего» было мучительным и сладким, и хотелось растянуть его на долгие годы, на вечность, на всю жизнь. «Ласточка» медленно вращалась среди Островов, точно обезумевшее морское животное, угодившее в лабиринт рассыпанного по мелководью архипелага.

Антиквар и его подруга занимались любовью. Сфену устрашали картины, то и дело возникавшие в иллюминаторе, потому что среди живых, подвижных листьев она видела какие-то странные лица и постоянно сплетающиеся и расплетающиеся птичьи крылья. Антиквара спасло его художественное чутье. Он сразу определил, что увиденное за бортом превосходит то мастерство, которое он способен вместить в себя, присвоить и впоследствии использовать в своем модельерном искусстве. Впервые в жизни Калмине созерцал нечто, чего не мог ни понять, ни принять, и потому счел за лучшее вообще закрыть обзор.

Один только Малек ни о чем не подозревая копался в машинном отделении. Ремонт продвигался быстрым ходом, детали вставали на место, радуя Охту своей покладистостью. Непокорных он увещевал и лечил, после чего они вновь делались его лучшими друзьями и прямо рвались исполнять его волю.