Зеленоватый вечерний свет заливал ежевичную поляну. Спелые ягоды, каждая размером с кулачок мотылькового сильфа, поблескивали гуталиново – запускай в них зубы да чавкай. Разумеется, делать этого было нельзя: мириады шипов усеивали туго сплетенные стебли. Между ними могли попадаться и ядовитые – такие, что рука после укола раздувается наподобие полена, деревенеет и приблизительно через месяц покрывается шершавой корой.

Поэтому человек по имени Хеддо надел высокие деревянные башмаки, а руки озаботился защитить рукавицами из жабьей шкуры. Жабы здесь, на юге Люсео, водились не чета северным: шкура девяностолетней, к примеру, красной пупырки не брала и арбалетная стрела. Зато ценились они на вес золота.

Осторожно переходя от ягоды к ягоде, человек снимал их и складывал в корзину, отделяя одну от другой кусочками тонкой коры.

Что сказать о Хеддо? Возможно, изрядной поспешностью было назвать его «человеком». Сейчас он чуть меньше человека – очень молод и отдан служителю богатого бога, обитателя чащи и владыки ее; а спустя сколько-то лет, если сам выйдет в служители бога, станет ощутимо больше, чем обычный человек.

Леса на юге Люсео такие: нет им ни конца ни края, и все тянутся за зеленоватыми лучами всегда убегающего солнца рыжие и желтые смертоносные болота, и темные густые чащобы, и торжественные, как столица, корабельные леса с янтарными слезоточивыми стволами. А где-то там – по правде сказать, везде – обитает божество, лохматый темный конь с острым рогом. Он ест сырое мясо, он громко стонет над болотами, он следит отовсюду недобрыми жадными глазами. Кому что в жизни досталось; служитель служит рогатому богу, а Хеддо служит служителю.

Служителя зовут Финдан, только это не настоящее его имя.

Что еще сказать о Хеддо? У него черная кожа и длинные руки, глаза у него синие, а волосы белые. На юге Люсео это признак красоты.

А вот второй человек на ежевичной поляне – он другой. Он не с юга Люсео, он северянин, и потому лицом он светлее, а волосами темнее, в лучах заката выглядит почти зеленоволосым.

– Ух! – сказал Хеддо, завидев на краю поляны незнакомца, и шарахнулся в сторону.

– Это что, съедобные? – спросил чужак как ни в чем не бывало и занес уже над поляной ногу, собираясь ступить на ежевику.

– Стой! – крикнул ему Хеддо, а когда незнакомец замер – все так же на одной ноге, уподобясь разбуженной цапле, – пояснил: – Сдохнешь.

Незнакомец, как показалось ему, с облегчением вздохнул и отступил на шаг. Теперь, когда оба они остались живы, нужно было обменяться какими-нибудь именами, и северянин сразу назвал свое:

– Этихо – так меня называй.

Подумав, Хеддо сказал так:

– Я служитель служителя, а звать меня Хеддо. Здесь ежевика – смотри, есть и розовая, не только черная, а где розовая, там и ядовитая.

– Я этого не знал, – молвил Этихо.

Они устроились на краю ежевичной поляны и разделили вечернюю трапезу. У них с собою оказались черные и белые хлебцы, и мягкий сыр, и зеленые яблоки, и жесткие пупырчатые груши, которыми можно утолить жажду лучше, нежели даже пивом, только надо, чтоб были холодные.

Этихо сказал, что странствует в поисках жены. На севере он для себя не нашел, а на юге Люсео, как известно, живут самые красивые девушки.

Этот Этихо был такой: задумчивый и беспечный.

– Я хочу ночевать в твоем доме, – сказал он Хеддо.

У Хеддо от ужаса сразу нос заострился, рот истончился, глаза так и выпучились и застыли.

– Нет, нет, этого нельзя! – вскричал он и замотал волосами. – Никогда нельзя!

Этихо удивился:

– Почему?

– Разве я не сказал тебе, что служитель служителя? Я живу в доме Финдана, а он всегда занят важными вещами, потому что служит великому страшному богу.

– А, – молвил Этихо, – это очень жаль. В таком случае, я буду ночевать в лесу.

Они оставили немного хлеба духам ежевичной поляны и погребли огрызки от яблок, прочитав над ними краткую песнь упокоения. Этихо тоже ее знал – на севере Люсео, как и на юге, чтят пищу и землю, из которой она произрастает.

Потом Этихо остался ночевать в лесу, а Хеддо с собранной ежевикой отправился в дом Финдана, и высокие деревянные башмаки на его худых черных ногах неловко топали и с хрустом переламывали упавшие шишки и веточки.

Служитель божества Финдан был высокий, с неподвижным лицом, а внутри его словно бы сжался до предела напружиненный зверь – год за годом он готовился метнуть к добыче свое гибкое тело, но все оставался внутри, и огненное, смрадное дыхание хищника опаляло внутренность жреца.

Финдан обмазывал бога маслом и кровью, сжигал перед ним ветки и мясо, танцевал для него, и однажды Хеддо собственными глазами видел, как в чадном дыму показалось страшное человечье лицо на звериной морде. В том году стояла засуха, и божество выглядело худым и разозленным.

Ежевика предназначалась для Финдана и для бога. Служитель был нездоров – коротко, сердито кашлял и все время плевался, а белки его глаз сделались темно-желтыми. Хеддо смотрел, как служитель скучно жует, не обтира с темных губ черного сока, и так жаль было Хеддо ежевичной плоти – зачем попусту расходовать смуглую, с тонкой кожей, налитую солнцем Люсео, напитанную богатой влагой болот? Без толку только сгниет она в теле Финдана.

А жрец посмотрел вдруг на Хеддо, и тот понял: служитель знает все его мысли. И Финдан улыбнулся.

Когда наступила ночь, ему стало хуже, и Хеддо, пьяный он сна, разложил перед истуканом костер, а Финдан повелел отнести себя туда. О, как боялся Хеддо прикоснуться к служителю бога! Финдан оказался сухим, твердым, горячим – на ощупь совершенно древесным, как головешка, дряблые мышцы расползались под пальцами, зато кости были тяжелы и крепки. Хеддо жмурился и тащил, спиной ощущая надвигающийся жар костра, а потом уронил Финдана и повалился рядом сам. Финдан слабо толкнул его ногой, переворачиваясь лицом к огню, и запел дребезжащим голосом, а слюна непрерывно текла из его больного рта и запекалась в уголках, как светлый лишайник.

Под пение и бормотание жреца Хеддо заснул, а когда пробудился, что увидел вот что. Костер догорел – гора пепла, которую ворошил легкий ветер, как будто чуть приподнимал подол у хитрой женщины. И когда это случалось, из-под кружевного края пепла вздыхало жаром. Финдан тоже догорел – лежал на спине неподвижный, удивляясь, почему не видит рассвета. Слюна у его губ высохла, одна рука попала в костер и чуть обгорела. Истукан бога, закопченный почти до пояса, смотрел раскрашенным лицом. А возле него сидели на корточках, закрыв ладонями головы, трое незнакомых людей. И вдруг Хеддо понял, что они тоже служители божества, только из других мест, и что Финдан призвал их сюда, чтобы они стали свидетелями его смерти и погребли его, как положено.

Финдану хотелось попасть туда, где веселое солнце, где цветущие болота и пестрые птицы над ними, – туда, где гладкий гибкий хищник, которого он долгие годы носил в себе, свободно выйдет на волю и будет красться между деревьев, а Финдан обретет наконец покой. Умершему требовалось очень многое, но для того и явились сюда другие служители, чтобы это все многое доставить Финдану. Хеддо предполагал, что ему теперь придется ходить взад-вперед, до деревни и обратно, до города и обратно – носить масло трех сортов, древесину семи пород дерева, полотно двух видов, грубое и тонкое, а еще цветы, и мясо, и многое другое для погребальной трапезы, без счета, а потом еще дары и подношения рогатому божеству, чтобы принял нового служителя и согласился слушать его просьбы и брать подношения из его рук.

Но ничего этого делать Хеддо не пришлось, потому что трое чужих служителей вдруг разом напрыгнули на него, повалили на землю и стали хватать за руки, притягивая запястье к запястью, чтобы связать. Хеддо катался туда-сюда, отбивался ногами, бодался лбом и даже раз едва не закатился в костер. Тут-то и захлестнули кусачей петлей его ноги, а потом стянули локти у лопаток и бросили пока что лежать носом в помятую траву.