Навстречу шла девушка, играющая апельсином. Апельсин; апель-син; эппл-син; син-эппл; sin-apple; яблоко греха; новая Ева идет, играя новым яблоком греха, идет к своему мужчине. Девушка подбрасывала апельсин и ловила, подбрасывала и ловила, подбрасывала одной рукой и ловила другой. С яблоком греха обязательно идут к мужчине – где же он? Вот он. Мужчина стоял совсем рядом, под яркой лампой, освещавшей щель между двумя магазинами. Красавец. Чуть восточные черты лица. Но с возрастом восточность выйдет на поверхность. Такое лицо мог бы иметь Тамерлан, Тамерлан между Ходжа-Ильгаром и Самаркандом, будущий Тамерлан, тот Тамерлан, который так и не смог завоевать весь мир.

Будущий Тамерлан заложил руки за голову и потянулся. У него слишком гордая посадка головы. И какая тонкость кожи, тонкость бровей, всех черт… Сквозь тонкую кожу просвечивают полудетали черепной архитектуры и тончайшие нити упругих лицевых мышц…

Будущий Тамерлан жевал жвачку. От постоянного жевания его челюстные мышцы развились, как бицепсы профессионального атлета. Мышцы переливались при каждом движении челюстей. Увидев женщину с апельсином, он вынул из кармана голубой мягкий блокнот и что-то в нем прочел. Одноклеточная успела заметить расположение строк; строки напоминали стихи. Она слегка умилилась. Женщина с апельсином бросилась к Тамерлану. Его лицо не изменило гордого выражения и жвачку он не выплюнул. Одноклеточная засмущалась и, отвернувшись, пошла дальше.

«Передаю, – включилась рация, – точное определение затруднено. Высокий рост – 454 человека; странная походка – 512 человек: плохо одет – 0 человек; привычка ломать телефоны – двести тысяч человек в городе, примерно. Ни у одного из преступников совпадения всех примет не отмечено».

«Занесите в картотеку», – прошептала тень.

«Уже занесли, не дураки», – ответила рация.

«Тут еще двое, целуются».

«Будем брать?»

«Будем, присылайте подмогу», – прошептала тень.

«Уже прислали, не дураки», – ответила рация.

Одноклеточная услышала шаги сзади. Она еще не успела обернуться, как Тамерлан с девушкой пробежали мимо и на ходу сорвали с нее сиреневый вязаный берет. Берет был пушистым, но нелюбимым. Тамерлан с девушкой убегали, смеялись. Добежав до конца китайской стены (стена уже расцвела огоньками до самого низа), они бросили берет в лужу и свернули за угол, в тень черных деревьев. Деревья тоже чувствовали весну и наливались соками, и раздувались соками, и раздували пупырышки будущих почек, и дышали, и излучали любовь, и волновались сами, и рождали волнение. Будущий Тамерлан прижал девушку к стволу. Дерево вздрогнуло и вздохнуло. Девушка обняла Тамерлана за шею, потом стала играть апельсином над его головой.

– Ой, задушишь! – вскрикнула она.

– Задушу, – сказал будущий Тамерлан.

– А вот и не задушишь, не задушишь, – сказала девушка.

– Нет, задушу, – сказал Тамерлан и вдруг почувствовал, как его взяли под локти. Он узнал хватку и решил не сопротивляться.

– Ой, а где мой апельсин? – вскрикнула девушка.

– Был твой, а стал мой, – ответила тень.

– Ненадушки! – сказала девушка. – Я его сама на базаре купила!

«Бабу я буду обыскивать, понял?» – сказала одна тень.

«Еще чего! – возмутилась другая. – Ты же в прошлый раз обыскивал».

«А ты что, против?»

«Против, но я так не думаю», – загадочно ответила другая тень.

«Это хорошо, – сказала первая, – старшим нужно уступать, особенно старшим по званию. Я ее обыщу, а потом и тебе дам пообыскивать, пойдет?»

«Пойдет», – сказала вторая тень.

Одноклеточная не очень расстроилась из-за берета, все равно он был нелюбимым. Ее занимала мысль о непередаваемой странности жизнь. И еще она поняла, что в блокноте будущего Тамерлана были не стихи, а имена, чтобы не перепутать. От этого ей было немного грустно. Но грустно ей было всегда.

Дойдя до конца китайской стены, она не обратила внимания на свой берет, лежащий в луже. Она переправилась через полузатопленную трамвайную колею и пошла к недалекому дому.

«Задержаны двое на углу Двенадцатой Стрит и Третьей Авеню, – передавала по радии тень, – у задержанных ничего не обнаружено. Переданный им предмет успели выбросить».

«Хитрецы», – сказала рация.

«Так что, отпускать?» – спросила тень.

«Отпускайте, – сказала рация, – ищите то, что они выбросили».

«Есть!» – сказала тень.

Две другие тени в это время шли по весеннему саду и обсуждали, как им поделить апельсин.

«Я возьму весь», – сказала старшая по званию.

«Так нечестно, ты в прошлый раз весь взял», – ответила младшая.

«Ну я же тебе дал ее обыскать».

«А я хочу апельсин, хоть немножечко. Я давно не ел апельсинов».

«Не дам», – сказала старшая.

«Хорошо, – согласилась младшая, – может, хоть шкурки дашь?»

«А зачем тебе шкурки?»

«Чтобы моль травить. Развелась – покою нету».

«Хорошо, дам тебе шкурки», – согласилась старшая по званию.

Одноклеточная подошла к дому, с опаской выглядывая соседских детей. Соседских детей поблизости не было. Она облегченно вздохнула; ей стало совсем не страшно. Где-то высоко хрустко оторвалась сосулька. Одноклеточная посмотрела вверх, на несущуюся огромную массу и отступила на шаг. Сосулька грохнулась на асфальт, взорвалась фонтаном осколков. Одноклеточная прикрыла лицо рукавом, потом стряхнула с одежды куски льда. Как хорошо, что детей нет сегодня, радостно подумала она и вошла в дом.

Она поднялась в мусорном ободранном лифте, в лифте кошмарном, как очередной сон Веры Павловны, вышла, подошла к двери.

Дверь была не заперта.

«Это я забыла запереть», – неуверенно приободрила она сама себя.

Она потянула дверь.

– Кто здесь? – она почувствовала, что кто-то есть.

– Это я, – ответил голос.

– Кто – я? – спросила Одноклеточная.

– Ты что, Инфузория, меня не ждала? – спросил Мучитель.

– Не ждала.

Она вошла. Это был всего лишь Мучитель.

– Правда, не ждала?

– Правда.

– Понятно, я так давно не заходил, – оправдался Мучитель, – но ты же надеялась, что я приду?

– Надеялась, – сказала Одноклеточная.

– А зря надеялась, – сказал Мучитель, – я бы к тебе никогда не зашел, если бы не дело. Зачем ты мне нужна? А где у тебя свет?

Одноклеточная включила свет и заперла дверь.

Мучитель осмотрелся.

– Где у тебя выпить? – спросил он и посмотрел на холодильник.

Одноклеточная покачала головой.

– Что, не здесь, а где?

– Нету, – сказала Одноклеточная.

– Ты даешь, Инфузория, – огорчился Мучитель, – не надо пить самой, надо гостей ждать.

Он включил телевизор.

«Нас спасет только всеобщее единение и согласие», – сказал телевизор и, мигнув, расправил голубой огонек.

«А как вы это представляете?» – спросил журналист.

«А моя программа направлена на всеобщее единение и согласие».

Мучитель выключил телевизор.

– Так я у тебя по делу, – сказал он.

– А меня сегодня допрашивали, – ответила Одноклеточная.

– Что ты им сказала?

– Ничего не сказал.

– Врешь.

– Правда, ничего.

– Смотри, если врешь, то я тебя найду. Я бы тебя и сейчас, но ты пока нужна. А вообще мы свидетелей не оставляем, так что готовься.

– Спасибо, – сказала Одноклеточная.

– У меня дело важное, – сказала Мучитель, – ты работаешь с крысами, да?

– Да?

– И с таким знаменитым врачом, который им головы режет, да?

– Да.

– Тогда передай ему, что мы заплатим зелеными. Запомнила?

– И все?

– Пока хватит. Не угостишь?

– Нет, не угощу, – сказала Одноклеточная.

Когда Мучитель ушел, она попробовала включить телевизор, но там, вопреки программе, передавали одно и то же, но разными словами. Она посмотрела немного и выключила. Сосульки над окном не было и окно казалось осиротевшим. Она выключила свет и подошла к окну.

Внизу под провалом Второй Авеню, синели яркие лампы. Добрый идиот стоял на своем обычном месте. У тротуаров блестели лужи. Откуда-то снизу вырвалась машина и, вильнув, прилипла к тротуарному бортику, выбрызгала лужу на идиота. Улицы специально делают так, чтобы удобнее было брызгаться, подумала Одноклеточная.