– Карик, извини меня.

– С ума сошла? За что?

– Просто, понимаешь, тогда… Даже сейчас, когда я взрослая, трудно понять, что у другого в голове, особенно когда этот другой – мужчина, – а тогда все воспринималось через призму Юрки. Он был у нас законодателем мод, властителем дум… А ты сам знаешь, как он к девочкам относился…

– Скажи… У тебя тогда с Юркой что-то было?

– Ничего.

– Я так и думал! Но сейчас, не поверишь… Двадцать с лишним лет прошло, а вот облегчение испытал… Ты не представляешь, как меня воротило от всех этих давалок!

– Ну, зачем ты так грубо, – поморщилась Лера. – Девчонки в него влюблялись. И потому уступали….

– Лер, не смеши! Какое «уступали»? Они сами под Юрку лезли… Он это дело на поток поставил, групповухи устраивал. Они же пачками перлись, так пацаны их и оприходовали коллективно!

– Не надо так, Карен! В Юру многие девочки были влюблены. А странно сейчас видеть всех взрослыми, солидными. И уже не влюбленными. Даже жалко. Глаза уже не горят…

– Эх, Лера, наивная… Я-то знаю, как дело было…

– Ты тоже участвовал?

– Я перестал с ним дружить в конце девятого класса! Ты забыла? И никакого отношения к их забавам не имел!

Она действительно забыла, но постеснялась в этом признаться.

– В моей семье меня приучили по-другому относиться к женщине. Уважительно. А как таких уважать, скажи?

– Поэтому, как ты сказал, я была для тебя Прекрасной Дамой? – сменила щекотливую тему Лера.

– Наверное, – серьезно согласился Карен. – И еще потому, что ты была красивая. Не самая красивая в классе, да соль не в этом. Ты была задумчивая и грациозная. Жаль, я стал подзабывать стихи на армянском, а то бы прочитал тебе про горную лань!

– А что же тогда не прочел? Когда помнил?

– Стеснялся, Лер.

Некоторое время Карен смотрел на нее внимательно, и его полные губы подрагивали, словно борясь одновременно с двумя крайностями: с физическим желанием и порывом дружеской сентиментальности.

Кажется, победила дружба.

– Боб возвращается из командировки через два дня. Давай я сговорюсь с пацанами, и встретимся отдельно, вчетвером?

– Давай.

Карен завел наконец мотор.

– Куда тебе?

– На Ботаническую.

– Ты в гостинице?

– Да.

– Как у тебя с финансами?

– Нормально.

– Я человек богатый, Лера. Очень богатый. Если тебе что нужно, не стесняйся. Могу тебя поселить в гостинице в центре Москвы, хочешь?

– Ты предлагаешь перейти к тебе на содержание? – усмехнулась Лера.

– Не говори пошлостей! – строго прикрикнул на нее Карен. – Ты моя Прекрасная Дама! Это, считай, в порядке служения… Даме.

– Я согласна к тебе на содержание.

Карен чуть руль не выпустил из рук. Он посмотрел на Леру – она мило улыбалась.

– Тогда… Слушай, может, тогда прямо в гостиницу поедем?

– А как же служение Прекрасной Даме? – рассмеялась она.

– Обманула, зараза?

– Ага. Хотелось тебе отомстить за пошлости.

– Чума, – покрутил шеей Карен. – У меня чуть сердце грудную клетку не пробило. И еще кое-что кое-где… – Он хохотнул. – Давно у меня таких разговоров не было… Непрактичных. Детство вспомнил. Приятно. Можно я тебя поцелую, Лерка?

– А ничего ниоткуда не выскочит? – с опаской спросила она.

– Не боись. Я уже давно большой мальчик, деловой мальчик, бизнес-мальчик, и «души прекрасные порывы» – как там в анекдоте? «Вот и души», м-да… – у меня они случаются редко, отчего и на вес золота… Не поверишь, а я прям радуюсь, что еще способен что-то испытывать. Такое нежное, как к тебе… Или ты там в Америке одичала и боишься даже дружеского поцелуя?

Лера молча подставила лицо, гадая, куда он придется. Он пришелся на щеку, хотя и у самого уголка ее губ.

– Ух, – сказал Карен, выравнивая машину, – если ты вдруг передумаешь… В смысле, захочешь… В общем, ты скажи мне… Так что, забиваем стрелку? – сменил он тему. – Как Боб вернется, так я все организую.

Лере был все еще непривычен «новый русский» язык, приблатнившийся, с одной стороны, и самым варварским образом американизированный – с другой. Но она догадалась о смысле фразы о «стрелке».

– Забиваем, Карик… А почему ты зовешь Роберта «Боб», на американский манер?

– А как ты хочешь, чтобы я его звал? Тебя ж я не зову «Валерия», а Лера. Ну а Роберта – Боб. Не Робиком же его называть!

– Тоже верно… Меня просто раздражают американизмы, их стало слишком много в русском! Это неуважение к собственному языку, со стороны очень заметно. И обидно!

– Абыдна, да? – Карен изобразил кавказский акцент. – Ты там, Лерочка, в Америке привыкла думать, что это пуп земли? – усмехнулся он. – Это называется «англицизмы», дитя мое. Американизмами называются отклонения от британского английского в Америке.

– Точно! Ты всегда лучше меня учился, Карик… Скажи, а тебя не напрягло, что все трое умерших в классе сидели рядом?

– Что за ерунда… При чем тут?

…Вера, Верочка, Верик!..

Они устроились на ее кухне – московской кухне , о боже! – и говорили, говорили… О чем – не пересказать, не вспомнить. Так, перескакивали с темы на тему: а помнишь? Шелестели фантики – Вера накупила конфет, которыми они делились в детстве: «Мишка», «Южная ночь», «Коровка»… Лера, наверное, за все годы в Америке не съела столько сладкого, как в этот вечер! Они смаковали коньяк, какой-то «Аист», и Лера даже выкурила до половины сигарету, чтобы вспомнить, как они, подражая известным актрисам, затягивались после уроков на скамеечке в сквере…

В Америке Лера, естественно, почти не пила алкоголь и совсем не курила. И сейчас сигарета ей показалась отвратительной, а коньяк слишком крепким. Но это впервые за неделю ее пребывания в Москве не вызвало у нее раздражения. Напротив – умиление. Горстка фантиков на столе, обжигающие глотки коньяка и даже сплющенный окурок в пепельнице. Голос Верика был таким родным, таким теплым, что Лере хотелось закрыть глаза и подставить под него лицо, как под ласковую струю воды. В душе словно что-то дрогнуло. Дрогнуло, сдвинулось с места, поползло, как ледяная глыба, которая начала подтаивать, оставляя за собой мокрый след слез, выплаканный след горечи и обиды, мучивший ее с момента приезда в Москву…

Уходя от подруги, Лера вдруг ощутила, как прекрасен вечер позднего сентября, как полны московские улицы зрелой неги, почти чувственной… Ей вдруг захотелось увидеть свой старый дом – сейчас, немедленно! До сих пор Лера избегала встречи с ним, боясь новых разочарований, но сейчас она поверила, что дом детства шепнет ей слова о любви…

Старый дом желтого цвета на Садовом кольце, недалеко от метро «Смоленская». Она пошла к нему знакомой дорогой, стараясь в сто пятый раз не думать о том, что в Москве стало невозможно дышать из-за выхлопных газов, которые плотно висели на Садовом. Тут почти ничего не изменилось, и Лера шла, вглядываясь в морды домов, предаваясь сладостному чувству узнавания…

А вот и он, ее Дом. Ничего, вполне бодренький, старичок! Краску обновили совсем недавно, и он смотрелся молодцом.

Лера свернула во двор. Он, конечно, совсем другой теперь, но это и к лучшему: прекрасная детская площадка, ухоженные газоны… Она встала напротив фасада, подняла глаза. Окна ее бывшей квартиры на третьем этаже. Новенькие, беленькие, пластиковые… Кто там теперь обитает?

Как недавно тут жила она, Лера! Захлопывала дверь квартиры, слетала по лестнице во двор! Играла в прятки, качалась на качелях, съезжала с горки…

…Как-то, когда ей было лет семь, они дворовой компанией решили опробовать новый метод съезжать с горки: на животе. Внизу набросали рыхлую, прохладную кучу песка, и это было немножко похоже на море: плю-юх в нее ногами! Лера вышла в этот день во двор в обновке: мама сшила ей короткий сарафанчик из красного ситца с белыми горохами, с крылышками на плечах, и точно такие же трусы на резиночках, образовывавшие вокруг ножек оборки. Ей очень хотелось съехать с горки на животе, но жалко было отглаженное новое платьице, и потому она колебалась.