– Я жутко занят. Сумасшедший график. На много недель вперед все забито… Секретарша просто оборзела!

– Жалко. Ну ничего. Я скажу Шурасику, что ты не можешь. Думаю, он поймет, – сказала Таня.

Горьянов испугался.

– Стой, не надо! Когда ты говоришь? В шесть?.. Хм… Я попытаюсь вырваться, хотя, возможно, опоздаю. Вы уж там не скучайте без меня, лады?

Таня пообещала, что скучать они не будут. После Демьяна она позвонила Верке Попугаевой и Дусе Пупсиковой. Обе подруги оказались вместе, поэтому вполне хватило одного звонка.

– Как дела, Тань? Ой, я так рада, так рада! Что у тебя нового? – защебетала Пупсикова.

– Что у нее может быть нового? Играет в драконбол. Зубрит ветеринарную магию. А в личном: Бейбарсов, Ванька, Пуппер – все та же карусель, – хмуро перебила ее Верка.

Ее нос беспокойно ерзал, точно и через экран пытался вынюхать, как там и чего. «Вот собака!» – подумала Таня.

– В драконбол действительно играю. Вернулась в команду, – сказала она сухо.

– А что у тебя с контрабасом? Он у тебя заболел, что ли? – насмешливо поинтересовалась Дуся Пупсикова, вновь показываясь на экране зудильника рядом с Попугаевой.

– Кто заболел?

Таня невольно оглянулась на кровать, на которой, точно спящий человек, укрытый до половины одеялом, лежал ее контрабас.

– Ты его случайно кашкой не кормишь? – продолжала язвить Верка.

Несмотря на очевидную глупость вопроса, Таня смутилась. Она относилась к своему инструменту как к одушевленному существу. Порой даже засыпала, обнимая его, как любимую собаку. Рядом с контрабасом валялись растрепанные ноты. Таня в очередной раз пыталась научиться не только летать на контрабасе, но и играть на нем. Сарданапал как-то мельком упомянул, что в звучании струн контрабаса скрыта уникальная магия. Капризная, тонкая, своенравная, она гораздо сильнее магии обычных заклинаний. Вот только подобрать к ней ключик совсем непросто.

– Никто никогда не владел этой магией. Только твой отец и дед. Но и они едва ли продвинулись дальше первой страницы, – сказал академик.

После Попугаевой и Пупсиковой Таня позвонила Семь-Пень-Дыру. Вместо Пня на экране зудильника появился его морок, сотворенный, должно быть, из кучи пыли простым щелчком пальцев и парой искр.

– Вы говорите с автоответчиком! Я обязательно передам ваше сообщение хозяину! Оставьте, пожалуйста, ваше сообщение после третьего удара головой об стол! – сказал он.

Пока Таня размышляла, от кого конкретно требуют биться головой об стол, двойник трижды боднул столешницу и повернулся к зудильнику внимательным ухом. Удивляясь странному чувству юмора Семь-Пень-Дыра, Таня передала приглашение Шурасика.

Остальные звонки оказались еще проще. Последним Таня переговорила с Кузей Тузиковым, который вызвался примчаться едва ли не прежде, чем Таня объяснила, на чей юбилей его приглашают.

– А, да, Шурасик! А я думал почему-то: Сарданапал. А как приходить: с подарком или без? – проблеял он в страшном возбуждении, как всегда, все путая.

– Лучше с подарком. А там как сам решишь, – сказала Таня.

– А-а, ну да… ну да… А что Сарданапал любит?

– Сарданапал много что любит, но юбилей у Шурасика, – терпеливо повторила Таня.

– А, ну да… ну да… А еда-то у Сарданапала будет?

– Будет, – сказала Таня, зная, что Кузя любит хорошо поесть. Это было видно и по его животу, который обретал все больше сходства с набитым рюкзаком.

Тузиков сразу воодушевился.

– А, ну да, как иначе?.. А когда прилетать? Завтра? А сегодня к Сарданапалу можно?

– Можно и сегодня. Но только лучше к Шурасику, – повторила Таня без всякой надежды, что Тузиков запомнит. Главное, что он уловил, что приглашают его в Тибидохс, а не на Лысую Гору. Уже немалый прогресс. Лишь бы по дороге не потерялся.

Отключившись, Таня с облегчением метнула зудильник в большую ивовую корзину, где у нее лежали свитера, разрозненные ноты, конспекты по высшей магии и много чего другого. Корзина стояла на том месте, где когда-то располагалась кровать Пипы. К счастью, у взрослых учеников Тибидохса есть не только обязанности, но и привилегии. Теперь Пипа жила в отдельной комнате, настолько забитой вещами, что они заталкивались туда только благодаря заклинанию пятого измерения и могучим плечам Бульонова. Комната Пипы находилась в противоположном крыле Жилого Этажа. И это хорошо. Чем дальше люди живут друг от друга, тем лучше у них отношения.

Около часа Таня играла на контрабасе, пытаясь смычком извлечь из него те звуки, что были обозначены в нотах. Порой контрабас действительно издавал нечто похожее на эталонное звучание «правильного» инструмента. Чаще же случалось, что звука вообще никакого не получалось, но вместо этого на столе начинал дрожать стакан или подушка вдруг «взрывалась» перьями, точно кто-то выпалил в нее из дробовика. При этом Таня никак не могла уловить закономерности. Если, положим, в первый раз подушку разносил определенный звук на самой толстой струне, то в следующий раз при попытке повторить тот же звук не происходило ровным счетом ничего. Сто, двести, триста раз Таня повторяла то же движение смычком на той же струне – бесполезно. Контрабас вел себя паинькой, выводил чистую ноту, но только и всего. Лишь перстень Феофила Гроттера злорадно хихикал.

– Гад ты, любимый дедушка! – говорила ему Таня.

Старичок не обижался и продолжал потешаться.

Таня уже начала уставать и держалась на одном наследственном гроттеровском упрямстве, когда с лестницы донесся гул голосов. Такой гул бывал трижды в день и обычно означал, что наступило время завтрака, обеда или ужина. Толпы учеников с Жилого Этажа спускались вниз, в Зал Двух Стихий. «Завтрачный» гул был самый тихий и размазанный. Сонливый народ тащился еле-еле, держась за стены и перила. Многие же вообще пропускали завтрак. Зато на обед и на ужин проголодавшиеся ученики валили толпой. Лестница сотрясалась, и молодцы из ларца едва успевали расстилать самобранки. Топот был слышен даже в магпункте у Ягге.

– О, наши мышиные жеребчики поскакали на водопой! – говорила Ягге.

Случалось, что кто-то – в основном лентяи из третьекурсников, мнящие себя всезнайками, – пытался перенести завтрак, ужин или обед прямо в комнату, используя пространственное заклинание перемещения мелких предметов Халявум, но чаще это заканчивалось тем, что лестницы оказывались перемазанными кашей, а на парадных портретах Древнира торчали прилипшие котлеты. Происходило так потому, что, произнося Халявум и выпуская искру, нужно было четко представить себе трехмерную карту Тибидохса со всеми коридорами, башнями, проходами и мысленно прочертить путь переносимого предмета. Стоило недоучесть какую-нибудь стену или поворот лестницы, и именно туда втыкалась злополучная котлета.

После неприятного случая, когда миской с салатом оливье был атакован сам Поклеп Поклепыч, купивший накануне на Лысой Горе новый костюм, на Халявум в стенах Тибидохса была наложена блокировка.

Решив, что неплохо будет пообедать, Таня положила контрабас в футляр и, собираясь закрыть его, погладила струны ладонью.

– Прости, но мне придется тебя оставить! – сказала она, слушая обиженный гул инструмента.

По дороге к лестнице Тане нужно было пройти мимо комнаты Пипы. У закрытой двери с лицом часового стоял терпеливый Бульонов. В комнате что-то грохотало, вопило, буянило. Изредка дверь распахивалась и наружу вылетал ком спутанного и порванного тряпья. Узнать в этой вывернутой наизнанку и порезанной ножницами рвани одежду из дорогих московских бутиков было почти нереально.

Таня была уже шагах в трех, когда мимо ее лица просвистел и ударился о стену чемодан. Дверь вновь захлопнулась.

– Пипенция не в духе? – спросила Таня у Бульонова.

Тот подтвердил ее предположение грустным кивком.

– Хочешь, я к ней зайду и успокою? – предложила Таня.

– Не стоит. Она тебя убьет. Меня убьет. Всех убьет. На ней опять ничего не сходится. Она утверждает, что кто-то сглазил ее вещи. На самом деле она снова растолстела, но боится себе в этом признаться. Вот увидишь, с завтрашнего дня засядет на диету, будет питаться одними макаронами. Она от них худеет, как ее мамулька от ананасов, – сказал Бульонов.