– Ты что, знаешь ее? Видел раньше? – спросил Арей.

Плаховна и он уставились на Мефа с равным интересом.

– Да. Это девчонка-валькирия, – с усилием произнес Меф.

– Которую ты не убил, хотя у тебя была возможность, – вежливо напомнила Мамзелькина.

Меф смутился.

– Ну и у нее была… Но почему именно ее? Разве подойдет не любой эйдос?

– Для обычного стража – любой. Но наследник мрака – это нечто иное. Старт должен быть убедительным. По-моему, валькирия – это как раз то, что нужно. Тебя будут уважать, – сказал Арей.

– Считаете, она отдаст свой эйдос мне? Даже убей я ее – не отдаст. Силой же его не отнимешь, – начал Меф и замолчал, заметив, как Арей нетерпеливо нахмурился.

– Думай, синьор помидор, думай! Нытье и отговорки – для неудачников. У этих болванов нет времени побеждать. Свои дни они тратят на поиски причин, почему они ничего не сделали и кто им помешал.

Меф удрученно кивнул и еще раз посмотрел на снимок.

– Ты слышала? Мне нужен твой эйдос! – сказал он фотографии.

Девчонка продолжала улыбаться спокойно и радостно. Либо фотография была обычной, неоживающей, либо та, кого она запечатлела, никак не ждала от Мефа беды. Нет, все-таки в изгибе бровей этой валькирии есть что-то безумно знакомое! Что-то, что он видел многократно, к чему был привязан. Может, в школе, может, где-то еще, может, кто-то просто был похож на нее. Но почему же так ломит виски, когда он пытается вспомнить?

– Больше мы тебя не задерживаем. У вас нет вопросов к нему, Аида Плаховна? – спросил Арей.

– Есть. Где у вас медовуха?

– Ну на этот вопрос я отвечу и без него, – сказал мечник, подходя к дубовому шкафу в углу кабинета.

Покинув кабинет Арея, Мефодий подошел к окну приемной. Январь медленно переползал в февраль. Настенный календарь с идиллическими картинами стрелецкой казни готовился расстаться со своей первой головой – со своим первым листом.

На Большой Дмитровке, 13, как и везде, была зима. Малозаметная в центре, здесь она проявлялась желтоватой наледью у стен домов и сосульками на телефонных будках. Вечером снег, ночью мороз, утром слякоть. Следуя причудам погоды, душа то замерзает, то оттаивает. И радостно на ней, и слякотно, и морозно, и тревожно.

– Где Улита? Позови ее сюда! – догнал Мефа рык Арея.

Меф оглядел приемную.

– Не позову. Нету ее.

– Что за фокусы вообще? Снова ушла на прополку бананов?.. – возмутился Арей.

Последнее время секретарша часто пропадала, почти забросив дела. Арей переносил это в целом довольно спокойно. Слуга мрака, он уважал чужие пороки. Гораздо хуже он относился к чужим добродетелям.

У Улиты же была пора любви. Она логично рассуждала, что в двадцать лет надо развлекаться, а начать разбирать бумажки не поздно и в семьдесят. Все лучше, чем смотреть сериалы и доставать окружающих бесконечными жалобами.

На многозначительные угрозы Тухломона и прочих комиссионеров, недовольных тем, что их отчеты попадают в Тартар позже обычного, Улита плевать хотела. Ей ведом был главный секрет бытия: с человеком, который не боится и всегда радостен, ничего дурного приключиться не может.

Стараясь не думать о валькирии, Меф уселся за стол Улиты и стал просматривать последнюю кипу пергаментов. Рассортированные пергаменты он бросал Дафне, которая ловила их и раскладывала по полосатым сумкам, дешевым и вместительным, которые любят торговки на вещевых рынках. Пергаменты готовились к отправке в Тартар.

– Аренда три года и больше – вторая сумка, – распоряжался он. – Аренда более года до трех лет – первая сумка. Аренда менее года – третья сумка. Стоп, срок заклада истек! Четвертая сумка!.. Дафна! Ты не в ту сумку кладешь!

– Ой! Вот дырявая голова! Я нечаянно, – спохватилась Даф, изображая крайнее раскаяние.

Меф усмехнулся:

– Я так и понял. Всякий раз, как эйдос должен оформляться на изъятие – ты путаешь сумки.

– Что ты хочешь от бедной девушки? Целых четыре сумки и все одинаково полосатые! Эти полоски путаются у меня в голове, и я лишаюсь способности что-либо запомнить!

– Не пудри мне мозги! Жаль, тут нет Тухломона. Он бы тебе объяснил, что все договора на учете. Даже вздумай мы по доброте душевной использовать договорчик-другой не по назначению, ну скажем, для растопки камина, остались бы копии в Канцелярии, и нас бы потом прищучили. Где договор номер фиг-шмыг-брык какой-то? Куда дели? С какой целью? Присядьте на горячую сковородочку – поговорим.

Поняв, что Меф прав, Даф уныло кивнула.

– Мне не нравится твой юмор. Он с каждым днем становится все циничнее, – сказала она.

– Работа такая.

– И что теперь будет с четвертой сумкой? Хоть кому-то продлят аренду?

– Кому-то, может, и да. Если Арей в хорошем настроении будет или Улита заступится. А уж если к Лигулу в Канцелярию попадет – тут уж без вариантов: нет, – со знанием дела сказал Меф.

– А бывали случаи, когда кто-то отдавал эйдос в заклад, а потом его не терял? Взялся человек за ум, выстроил сиротский приют и все такое? – сказала Даф.

Как все стражи света, она была неисправимая идеалистка.

Меф втолкнул в четвертую сумку последний пергамент и, прижимая коленом, обмотал сумку скотчем. Особенно надо было следить, чтобы скотч нигде не лег крестом. За такое в Канцелярии мрака по головке не гладили. Разве что предварительно отрезав упомянутую головку.

– Я о таких случаях не слышал, – осторожно заметил Буслаев. – Ты же знаешь текст договора заклада: с момента заключения договора эйдос считается собственностью мрака. Мрак великодушно разрешает тебе пользоваться своим собственным эйдосом (красиво, да?) на срок действия аренды. То есть он тебе дает в аренду твой эйдос, а не ты ему! Когда же аренда истекла – фьють! Прости-прощай! Шнуруй вьетнамки и вон с праздника жизни!

Даф грустно подпрыгнула на сумке, помогая Мефу упаковать получше. Дверь резиденции мрака открылась. Вначале вошла Улита. За ней – Мамай в шоферской фуражке. Плоское, обычно неподвижное лицо хана выглядело оживленным.

– Чего он такой довольный? Опять устроил на рынке ножевую драку на почве вечной дружбы между народами Крайнего Севера и крайнего Юга? – осведомился Мефодий.

– Обижаешь, родной! Прям-таки ногами пинаешь! Мы попали в дэ-тэ-пэ и вызвали ги-бе-де-де, – с удовольствием коверкая причудливо звучащие слова, сказала Улита.

Мамай стащил с круглой лопоухой головы фуражку и ухмыльнулся.

– А зачем вызывали-то? – спросил Меф.

Улита задумалась. Она и сама, видимо, не знала зачем. В аварии они попадали сотни раз и обычно даже не притормаживали.

– Почему-почему? Почемушто! Я захотела, – заявила ведьма.

– Кого? – влез пошлый Чимоданов.

Он валялся на диване в приемной (удушение подушкой на почве ревности и посягательство на отгрызание носа) и с вдохновением Микеланджело лепил человечков из пластиковой взрывчатки. Целый чемодан такой взрывчатки притащил ему прапорщик, которому позарез надо было продлить аренду. Человечков было уже около дюжины, однако признаки жизни подавал пока один. Он вяло лежал на спине и поочередно дергал то одной, то другой ногой.

Улита посмотрела на Чимоданова с лютой тоской, с какой массажистка в конце рабочего дня смотрит на притащившегося к ней борца сумо. Петруччо поспешно стушевался. Он хорошо знал этот взгляд и то, что бывает после. Когда пахло жареным, хитрый малый умел становиться ниже плинтуса.

– Меня нету! Я ничего не вякал! Это было эхо! – торопливо сказал он.

– Вот и чудесно! Я хочу быть законопослушной… И вообще, надо проявлять сознательность. Если не мы будем гражданами нашего общества, то кто?.. Чего лыбишься, Чемодан? Тридцать два – норма? Радуйся, что у тебя вообще еще есть зубы! Скоро у тебя вместо зубов будет вставлен мой ботинок! – рявкнула секретарша Арея.

Дафна подошла к Улите и осторожно подула на ее лоб. То ли оттого, что ведьма в последнее время неплохо к ней относилась, то ли потому, что дыхание рожденной в Эдеме Дафны наделено было особой силой, Улита сразу остыла.