Здесь были похоронены самые богатые и знатные жители Нового Орлеана: губернаторы французского и испанского происхождения, аристократы, убитые на дуэли либо во время битвы с англичанами при Шальмет, работорговцы и моряки с клиперов времен осады города янки. Мне даже удалось найти могилу Доминика Ю, наполеоновского солдата, который впоследствии стал шефом стрелков Жана Лафита. Однако во всей этой веренице могил меня интересовала лишь одна: даже наконец обнаружив ее, я не был до конца уверен, что это именно та самая. Ходили слухи, что Мари Лаво была похоронена вовсе не здесь, а в огромной кирпичной печи, стоявшей на кладбище Св. Людовика № 2 в нескольких кварталах отсюда.

Эта женщина считалась самой известной новоорлеанской колдуньей вуду. Ее называли ведьмой, знатоком черной магии островов Тихого океана, даже оппортунисткой — тем не менее множество людей до сих пор поклонялись ее праху, кое-кто приходил набрать горсть земли с ее могилы в красный бархатный мешочек или погадать на будущее, бросая поросячьи кости на крышке ее склепа. Некоторые даже отваживались раз в месяц забраться в разграбленный склеп возле ее могилы и провести там ночь.

Четкого плана действий у меня не было, и в своей надежде отыскать Туута в окрестностях кладбища мне приходилось уповать лишь на везение. Кроме того, это был не мой участок, и я не имел права вести здесь расследование. Однако если действовать по всем правилам, то мне пришлось бы остаться в Нью-Иберия и ждать, пока новоорлеанские стражи порядка найдут время прочесать окрестности и расспросить местных жителей, а когда это не сработает, детектив в штатском, злющий, как змея, из-за работы в ночную смену, добавит имя Туута в список разыскиваемых по подозрению; чем все и закончится.

Большинство преступников склонны совершать глупости. К примеру, забравшись в шикарный особняк, где-нибудь в районе Гарденс, они заворачивают пару дюжин бутылок джина, вермута, виски и «коллинса» в ирландскую льняную скатерть стоимостью пару тысяч баксов, потом выпивают спиртное, а скатерть просто выбрасывают.

Однако больше всего я опасался того, что местные полицейские спугнут Туута и заставят смыться из города либо даже арестуют и отпустят прежде, чем мы в своей Нью-Иберия узнаем об этом. Такое частенько случалось. Не только преступники склонны совершать глупости.

Когда я работал в убойном отделе Первого округа, нам удалось арестовать серийного убийцу из штата Джорджия, орудовавшего почти во всех южных штатах. Это был здоровенный тридцатипятилетний мужлан с грубыми чертами лица и золотыми серьгами в виде распятий, почти безграмотный — он едва мог нацарапать свою фамилию; а однажды затопил свою камеру, заткнув одеялом раковину, из-за того что ему не разрешили смотреть телевизор в общей комнате. И этот умник умудрился убедить следователей убойного отдела, что покажет, где он закопал тело убитой им девушки, если они отвезут его к оврагу в районе округа Плейкмин. Вместо кандалов они напялили на него наручники и отвезли туда, где дорога сворачивала чуть ли не в самое болото.

А он с помощью скрепки, спрятанной во рту, открыл свои наручники, вытащил из кобуры одного из них «магнум» калибра.357" и размазал обоих по лобовому стеклу...

Его так и не поймали. В городке Покателло, в Айдахо, прямо ему на голову сорвалась вагонетка колеса обозрения.

Целый день я рыскал по окрестностям, расспрашивая негров, мексиканцев и белых; торговцев, официантов и чистильщиков обуви; обошел семь круглосуточных баров, кучу пропахших копченой рыбой магазинчиков. Вчера я был владельцем лодочной станции. Сегодня же я стал полицейским, а в бедных кварталах нашего брата не очень-то жалуют. Меня принимали то за налогового инспектора, то за банковского клерка, то за страховика, некоторые думали, что меня прислал хозяин квартиры, чтобы требовать задолженность, правда, некоторые догадывались, кто я, однако дружелюбием, сами понимаете, они тоже не отличались. А мы-то, белое население, все удивляемся, почему это нас так не любят нацменьшинства. А за что им нас любить-то, если мы присылаем к ним исключительно худших представителей власти?

Был момент, когда я уже подумал: вот оно. Зайдя в один бар, к входной двери которого была прибита табличка с автомобильным номером и эмблемой Конфедерации, и расспросив его владельца, бывшего боксера с обезображенным шрамами лицом, я услышал вот что:

— Гаитянин? — переспросил он, вынув сигару изо рта. — Это такой черномазый, с островов?

— Верно.

— Да в Норт-Вилльере, недалеко отсюда, их тьма-тьмущая. Всех собак в округе сожрали. Даже золотых рыбок из фонтана в парке и тех повыловили, каннибалы чертовы. Если пригласят на ужин, не соглашайтесь. Черт их знает, может, они и людей жрут.

Двор одноэтажного, обшитого желтоватым деревом домишки зарос сорной травой и был завален частями от разобранного автомобиля и стиральной машинки. Я подъехал совсем близко и попытался заглянуть в окна, однако те были занавешены от яркого полуденного солнца. Слышался плач ребенка. На ступеньках возле задней двери громоздились мешки мусора, от которых воняло тухлой рыбой, на ветру сушились серые застиранные пеленки. Я обошел вокруг дома и постучал в дверь.

Из-за решетчатой двери высунулся низенький, очевидно, чем-то напуганный человечек со сморщенным, как печеное яблоко, лицом.

— Где Туут? — спросил я.

Он покачал головой в знак того, что не понимает.

— Туут, — повторил я.

Он всплеснул руками. В полумраке его глаза казались красными. За его спиной двое детишек раскрашивали книжку, сидя на полу. Из-за двери кухни на нас встревоженно смотрела широбедрая женщина с маленьким ребенком на руках.

— Vous connaissez un homme qui s'appelle Toot?[12]

Тот ответил на жуткой смеси английского, французского и, вероятно, какого-то африканского наречия, разобрать хоть одно слово из которой было невозможно. К тому же он был чертовски напуган.

— Я не из департамента, понимаете? — сказал я по-английски, затем по-французски.

Но он явно ничего не понял. Он и так перепугался до полусмерти, а я еще подлил масла в огонь, сказав, что Туут — тонтон-макут. Его глаза широко раскрылись от ужаса, и он судорожно сглотнул, точно подавился.

Бесполезно. Молодец, Робишо, подумал я про себя. Эти бедняги несколько дней места себе не найдут, вздрагивая каждый раз, как вблизи притормозит автомобиль. Они не поймут, кто я такой, для них я стал всего лишь предвестником страшных бед.

Тут мне пришла в голову идея: ведь ни сотрудники департамента, ни полицейские не станут давать денег нелегалам. Я достал из кошелька пятидолларовую купюру и сунул в дверную щель.

— Для ребенка, — сказал я сначала по-английски, затем по-французски.

Он ошарашенно уставился на меня. Я сел в грузовичок и уехал — обернувшись напоследок, я увидел, что он и женщина продолжают смотреть мне вслед.

В ближайшей бакалейной лавочке я купил французский батон, сыру, полфунта нарезанной ветчины, луковицу и четверть литра молока, припарковал пикап возле кладбища и пообедал, смотря, как дождь заливает пурпурные сумерки. Неподалеку от меня я увидел неоновую рекламу пива «Джэкс» возле входа в бар. Если парня вроде Туута не удалось сцапать в его логове, то следует поискать там, где он захочет удовлетворить свои желания. Большинство преступников интересуются женщинами. Извращенцы получаю удовольствие, измываясь над ними, а наемные убийцы считают их наградой за удачную работу и одновременно доказательством собственной силы. В Новом Орлеане я знал все бары, где можно было снять девочку, и все бордели, в том числе с цветным «товаром», так что этой ночью мне предстояла куча работы.

Когда взошло солнце, я был совершенно измотан. Дождь прекратился часа в три ночи, и теперь под жарким полуденным солнцем от сохнущих на асфальте луж поднималась влажная духота.

Я умылся и побрился в туалете на заправке. Лицо мое было изможденным, под глазами — красные круги. В эту ночь я обошел кучу негритянских баров самого низкого пошиба. Ко мне приставали, мне угрожали, и даже — представьте! — на меня не обращали внимания, однако о гаитянине по имени Туут никто ничего не слышал.