– А Тэ-3? – спросила она.

– Тэ-3 зовет спутника по имени-отчеству: Аркадий Николаич, Петр Сергеич. Хороший уважительный вариант для третьего брака, но большой страсти тут не светит... Тэ-4 используют клички и прозвища: «Огурец», «сержант», «Лысый» и так далее. С этими девушками неплохо ходить на секцию фехтования или выбираться в горы. Они тащат свои рюкзаки сами и не ноют, что натерли ноги. Хорошие мамы для мальчиков.

– М-да! Я и не знала, что Эдя думает о продолжении рода. Мне казалось, он морально недозрелый, – обрадовалась за Хаврона Даф.

– Эдя – очень даже зрелый. Ты его просто неправильно понимаешь. Лет через десять из него сформируется ужасно правильный зануда, – сказал Меф.

– Так что у нас с Тэ-5? Девушки, которые называют по фамилии?

– Это прекрасные девушки. Самые лучшие. Они обычно самостоятельны или скорее хотят выглядеть самостоятельными. На деле же они очень ранимы. Причем не так, как твой Депресняк, в упор из пулемета, а на самом деле. Их нужно беречь, – осторожно сказал Меф.

Даф взглянула на него с недоверием.

– И это все? Хочешь сказать, что Эдя воздержался от гадостей в адрес Тэ-5. На него это не похоже.

– А вот и воздержался.

– Поклянись!

– Клянусь мамой Тухломона! – сказал Меф, и оба захохотали.

Мифическая мама Тухломона была им обоим хорошо известна. Они представляли ее себе в мельчайших деталях – этакая расплывшаяся плаксивая дама с подвязанными зубами, которая вечно лжет, подводит карандашиком бровки, обожает примеривать чужие вещи, ворует из ресторанов посуду, а в гостях незаметно пересыпает из чужих кошельков мелочь. Кроме того, она жуткая сутяга. Гавкнет, к примеру, соседская собака в подъезде, она сразу подает иск о причинении ей морального и физического ущерба на десять тысяч долларов. Приложения – свидетельство дворника Зайкина, что собаки умеют лаять, и справка от врача ухо-горла-носа об обращении с жалобой на слух.

Сыночек Тухломоша сам наверняка побаивается свою мамашу и при встречах осторожно целует ее в пяти сантиметрах от щеки. Даф с Мефом даже подумывали, не попросить ли Чимоданова вылепить оживающую модель мамаши из пластилина. Технически это было выполнимо.

Неожиданно Депресняк выгнул спину и зашипел. В воздухе возникло полупрозрачное лицо Улиты. Дистанционный вызов. Меф знал, что Улита их сейчас не видит, но может слышать.

– Эй вы! Улизнули и рады? А трудиться кто будет? Я тут вязну в бумагах, – заявила ведьма.

Мефодий покосился на Дафну. Та поднесла палец к губам. Однако Улиту невозможно было одурачить.

– Чего молчите? Не придуривайтесь! – нетерпеливо повторила она.

– Припряги Чимоданова! – посоветовал Меф.

– Чемодан и так загружен. Он порет суккубов. Судя по воплям, очень старательно.

– Тогда Нату! – сказала Даф.

– Нату я засадила писать программу продвижения легких наркотиков на второе полугодие. Скрытая реклама, тематические бренды, создание молодежной моды и так далее. Канцелярия уже бесится. Мы все сроки завалили.

– Нату? Писать продвижение? Да она все из Интернета сдует! Даже шрифты и те не поменяет... Помнишь, какую лажу мы отослали по пропаганде лжи и насилия? Суккубы и те ржали, – возмутился Меф.

Ведьма особо не спорила. Ей было плевать.

– Не нравится – пиши сам. Или пусть Даф пишет.

Даф писать отказалась и спросила, что делает Мошкин.

– Евгешу я послала наказывать комиссионеров, но что-то там подозрительно тихо. Сдается мне, что они задурили ему голову, – сказала Улита, озабоченно оглядываясь.

На самом деле она оглянулась, конечно, в канцелярии, но, казалось, будто ее огромное прозрачное лицо всматривается в лабиринты старых кварталов у Чистых прудов.

– А завтра нельзя? – спросил Меф.

– Кончай отмазываться, Буслаев! Завтра нельзя. Сегодня «зя»! – непреклонно ответила Улита и растаяла.

Делать нечего. Пришлось Мефу и Дафне отправляться в офис. Поначалу они собирались телепортировать, но после решили, что пройдутся пешком. Особого рвения лучше не проявлять, а то так припрягут, что взвоешь. Лучшая трудовая тактика в принудительных условиях, как известно, разумный и умеренный пофигизм. Пофигистов начальство терпит гораздо дольше, чем трудяг, которые поначалу вкалывают как гномики в алмазной шахте, а затем, загруженные по уши, выбиваются из сил и начинают грубить.

На полдороге к резиденции мрака Меф неожиданно остановился и придержал Дафну за локоть. Они стояли у девятиэтажного блочного дома, унылого, как десять тысяч его собратьев. Если он чем-то и отличался от большинства, то лишь многочисленными нашлепками кондиционеров, похожими на заклеенные бумажками порезы после бритья.

Обострившаяся интуиция подсказала Мефу, что в подвале что-то происходит. Сделав Дафне знак ступать тише, Мефодий зашел в подъезд. По левую руку протянулись зеленые почтовые ящики, которые с изобретением телефона и Интернета с каждым годом утрачивали свой почтовый смысл и становились просто мусорными ящиками для никогда не выгребаемой рекламы.

Не обращая на ящики внимания, Меф подошел к двери подвала, присел на корточки и уставился на штукатурку. Даф заметила, что Буслаев удовлетворенно усмехнулся. Вот она – маленькая оповещающая руна! Вздумай они зайти в подвал, не стерев ее, там бы уже знали об их появлении.

Меф порылся в карманах.

– Дай монету! – попросил он Даф.

Полученной монетой Меф тщательно соскоблил руну.

– А почему не ногтем? – спросила Даф.

– Без пальца останешься. Видишь, внизу насечка? Развлекаются, паразиты! Двойную защиту ставят.

Даф уважительно замолчала. В рунах мрака – а особенно во всяких сопровождающих их пакостях: черточках, усиливающих насечках, зигзагах – Меф последнее время стал разбираться гораздо лучше.

Расправившись с руной, Меф преспокойно открыл дверь и, особо не таясь, спустился в подвал. За грубо сколоченным столом три комиссионера и неизвестный Мефу носатый суккуб в шарфике играли в кости. Они были так увлечены, что заметили Буслаева только когда он поинтересовался:

– На что играем?

Крайний комиссионер поднял глаза на Мефа, узнал его, затравленно пискнул и исчез первым. Остальные поспешно последовали его примеру. Последним сгинул запутавшийся в шарфике суккуб. После него на стуле остались вставная фарфоровая челюсть и небольшой кувшинчик.

– А чего они так перепугались-то, а? – удивилась Даф.

Меф поймал за провод раскачивающуюся лампочку.

– Ты что, не поняла, на что они играли? На эйдосы. А это запрещено. Эйдосы положено сразу сдавать, – сказал он, показывая Даф на песчинки, голубеющие на столешнице.

– А это тогда что? – Даф кивнула на миниатюрную амфору, похожую на те, в которых в Крыму продают ароматические масла. При желании амфора вполне могла поместиться в ладони.

– Не знаю.

Меф взял со стула забытую суккубом амфору. Она была глиняная, с прозеленью, с давними следами морских ракушек. К пробке на серебряной цепочке привязан перстень. Меф осторожно поднял перстень за цепочку, поднес к глазам и обнаружил, что внутренняя часть кольца испещрена знаками, весьма распространенными во времена царя Давида.

– Это уже интересно. Раз суккуб ставил эту штуку против эйдосов, значит она довольно ценная. Что тут написано? – спросил Меф, разглядывая мелкие знаки, оттиснутые вокруг горлышка амфоры.

– Дай-ка взглянуть! Ага, «Джинн консервированный. Сухая масса без учета тары – 0,5 кг. Срок заточения – 700 лет. Беречь от огня и прямых солнечных лучей», – с серьезным видом прочитала Даф.

– Правда, что ли? – усомнился Меф.

Даф выдержала паузу. Как все-таки грустно, что ей нельзя врать, хотя бы в шутку.

– Ну хорошо, неправда. Это защитные знаки. Они гарантируют, что джинн не вырвется наружу, если амфора случайно треснет. Типичная перестраховка!.. Хотя видишь вот этот символ? Им отмечали лишь особо опасных джиннов, – призналась она.

– А почему амфора такая маленькая?