Соваться в заброшенный дом всегда большая глупость. Особенно когда это ТАКОЙ дом. Да только кто же знал, что все так произойдет? Никто не знал, а значит, и нотации читать некому.

Началось все с того, что два балбеса из седьмого «А» – Филька Хитров и Петька Мокренко – «задвинули» физкультуру.

– Ты на физру идешь? Я – нет, я форму забыл, – сказал Хитров.

– И я – нет. Что я, олух – пять километров бежать? – пропыхтел Петька Мокренко.

– Да уж точно, – хмыкнул Филька, бросая косой взгляд на грушеобразную фигуру приятеля.

Сам Филька был маленький, взъерошенный, задиристый, похожий на только что выкупавшегося в луже воробья. Зато Мокренко был здоровенный, толстый и ленивый. Кое-кто называл его «тормозом», но очень осторожно, потому что Петька мог и врезать. Вместе они составляли колоритную парочку, известную всей школе.

– Если у них бегать некому, пускай лошадь себе заведут. У меня, может, сердце слабое... И вообще, когда вырасту, я себе машину куплю, – продолжал бубнить Петька.

Рассуждая подобным образом, приятели перемахнули через забор и направились в сторону реки. Погодка была та еще, октябрь на дворе, искупаться не искупаешься, но камни пошвырять можно.

Шли они по сырой дороге – грязной, разрытой шинами, хотя осень и присыпала ее щедро яркой кленовой листвой.

– Деревья тут назло листья пораскидали! Наступаешь на лист, думаешь, твердо, а под ним лужа! Поплавай! – рассуждал Филька.

Когда они проходили сквозь густую сеть переулочков, протянувшихся у реки, где-то совсем близко послышалось вдруг: «Тччук-кк! Биааангг!» Глухой звук удара, перешедший в задорный звон стекла. Несколько секунд паузы – и снова удар. Только на этот раз звуки почему-то поменялись местами: «Биааангг! Тччук-кк!»

Семиклассники остановились.

– Слышишь? – спросил Петька.

– Не глухой.

– Чего это?

– А я знаю? Подсади меня!

Филька влез на кирпичную опору ближайшего забора, изогнул шею, ища в листве просвет, и тотчас взволнованно крикнул:

– Слышь, кладбищенский дом ломают!

– Кладбищенский?.. – недоверчиво переспросил Петька. Несколько мгновений он стоял неподвижно. Его мозги, как неповоротливые жернова, перемалывали информацию. Потом Мокренко вдруг хрюкнул и вперевалку бросился в соседний проулок.

– Дошло... Эй, а меня с забора снимать? – закричал Филька и, спрыгнув, кинулся за приятелем.

На первый взгляд кладбищенский дом мало чем отличался от других старых домов. Первый этаж каменный, второй деревянный, со свисавшей реечной сеткой, на которую когда-то накладывали штукатурку. Давно заброшенный дом торчал тут немым укором. Крыша прогнила и провалилась, осколки выбитых окон выпирали, точно зубья. Со стороны улицы строение окружала неплохо сохранившаяся чугунная ограда, с завитками в виде согбенных плакальщиц.

В городе дом пользовался худой славой. Периодически про него начинали рассказывать мрачные истории – например, говорили, что раньше рядом с ним было кладбище, а в самом доме лежали неопознанные мертвецы и утопленники. После войны на месте кладбища разбили сад, а потом построили завод резиновых изделий. Завод и теперь еще дымит – делает коврики для машин и беговые дорожки, а под его фундаментом скрываются в земле древние гробы.

Еще ходил слух, что в этих краях пропадают люди – туристы, пьянчужки или просто случайные прохожие, оказавшиеся здесь глухой ночью. Да только достоверно ничего известно не было: пропал человек и пропал, а когда и где, кто его знает.

Шли годы, вот уже и двадцатый век закончился, началось новое тысячелетие, а заброшенный дом все торчал здесь, недоброжелательно вглядываясь прогнившими окнами в окрестные проулки.

И вот наконец пробил его час. Лязгая гусеницами, к дому подъехал бульдозер с ядром на цепи. Ядро качнулось вначале чуть-чуть, потом немного сильнее, и вот уже первый глухой удар раскатился по проулкам. Гнилые бревна второго этажа сдались легко, обвалились сразу же, точно давно ждали случая, а вот первый этаж неожиданно заупрямился. Потребовался добрый десяток ударов, чтобы каменная кладка дала трещину.

Когда Филька и Петька подбежали, от кладбищенского дома оставались только полторы стены первого этажа, торчавшие красноватым зубом среди обвалившихся бревен и кирпичной крошки. Ядро бульдозера все еще раскачивалось, но дверца была открыта, а сам бульдозерист куда-то пропал.

– Где он? – удивился Петька.

– Чего ты мне дурацкие вопросы задаешь? «Где он? Почему он?» – огрызнулся Филька. – Я-то откуда знаю? Ушел, наверное. Мало ли какие у человека дела.

– А бульдозер почему бросил? – продолжал допытываться Мокренко.

– В карман не поместился, – на полном серьезе сказал Филька и, оставив Петьку размышлять с разинутым ртом, направился к развалинам дома.

Под подошвами крошился битый кирпич. От бревен пахло плесенью. Хитров обошел дом с другой стороны и остановился у широкого пролома, который когда-то был окном. И теперь еще сверху свисала гнилая рама, смахивающая на три острых кола.

Филька осторожно просунул голову и заглянул внутрь. Выщербленный дубовый паркет, межкомнатная дверь со следами зеленой краски, большая кирпичная печь, облицованная плиткой с мрачноватым орнаментом – таким же, как на чугунной ограде. Одна часть печки была вся в копоти. К запаху сырости и гари примешивалось еще что-то – неуловимое.

Хитров ощутил охотничий азарт.

– Слазим на разведку? – предложил он.

– А нас ядром не шарахнет? Или обвалится чего-нибудь на голову. Брык – и нету меня, красивого, умного, – с опаской сказал Петька.

– Мы услышим, когда мотор заработает. Бульдозер – это тебе не игрушечная машинка, затарахтит на весь квартал. А на голову и падать нечему – все, что могло, свалилось, – возразил ему Хитров и, ловко перепрыгнув через лист жести, оказался внутри.

Понятие «внутри» стало теперь условным: целой оставались лишь одна стена и часть другой, примыкавшей. Все другие зияли огромными проломами, сквозь которые видны были желтые кленовые кроны.

– Эй, а тут классно! Ванна какая-то чудная, печка... Иди посмотри, толстяк!

– Что я, печки не видел? – нервно буркнул Мокренко.

Он, хотя и вошел следом за приятелем, ощущал себя не в своей тарелке. Кладбищенский дом внушал толстяку необъяснимый ужас. Обогнув мелкую чугунную ванну, торчавшую посреди комнаты, Петька растерянно остановился, глядя в мутное стекло, чудом уцелевшее на половине снесенной стены.

Петька считал себя привлекательным и потому редко проходил мимо зеркала, не заглянув в него. Вид собственной физиономии всегда действовал на него успокаивающе. Но это стекло было каким-то неправильным. Или неправильным было само отражение. Или... тут уже Мокренко совсем запутался.

«Чего-то тут не то. Совсем даже не то. Как-то я малость не так выгляжу. И язык отчего-то высунут», – размышлял он, разглядывая себя. Как и у всех тугодумов, реакция у него была малость замедленная. Но... чем больше он смотрел себя, тем отчетливее становилась беспокоящая его мысль.

Внезапно тонкая струйка пота, выбрав путь, побежала у него по позвоночнику, а правая коленка нервически запрыгала, выбивая чечетку.

Петька увидел тонкую веревку, обвивавшую шею его отражения. Веревка шла от крюка, вбитого в потолок. Голова отражения была почему-то скошена набок, лицо искажено непонятной гримасой, и вообще создавалось впечатление, что...