– Парень, мне срочно надо позвонить в систему Проциона. Прервись на пару минут.

Парнишка обернулся. Глеб мгновенно отдернул руку. На щеках поэта обнаружились две черные извилистые линии. Зрачки у него были по-кошачьи вытянуты. Лемуриец. Хорошо, что он вовремя заметил, к какой расе относится юноша. Лемурийцы – натуры тонкие, впечатлительные, интересующиеся искусством – поэзией, живописью, архитектурой, но если их разозлить, они впадают в боевой экстаз и потом себя не помнят. Вообще-то в Мамбасу представители иных галактических рас встречались редко. Чужаков местные власти не жаловали. Но лемурийцы так походили на людей, что глаза не мозолили. Смешавшись с огромным количеством терпимых к инородцам гостеприимных русских, они расселились по всей планете. Кое-кто, может, и не придал бы значения извилистым линиям на щеках и суженным зрачкам парнишки, но только не Жмых. На астероиде он навидался, на что способны разъяренные лемурийцы. Там их сторонились даже самые жестокие убийцы. Возьмет такой вот тоненький паренек самой интеллигентной наружности, покраснеет, как вареный рак, завращает бешено глазами да и оторвет тебе голову. А потом будет с недоуменным видом пялиться на бездыханное тело, потому что ничегошеньки не помнит о том, как подобное безобразие получилось.

– Хе-хе, – сказал Глеб, поскольку от неожиданности не смог выдавить ни звука, – эх-хе-хе. Ты, кажется, уже договорил?

– О, вам нужно позвонить? – доброжелательно переспросил поэт.

Жмых подтвердил свои намерения энергичными кивками.

– Милая, – проговорил лемуриец в трубку, – здесь какой-то интересный человек просит предоставить автомат в его пользование, ему нужно срочно связаться с системой Проциона. Надеюсь, ты извинишь меня за то, что я позволю ему позвонить. Могу заверить тебя, что потом немедленно вернусь и дочитаю посвященное тебе стихотворение.

– Что еще за человек? – отозвался капризный голос из динамика. – Прогони его.

– Не могу, милая. Прости, но я свяжусь с тобой чуть позже, целую тебя, моя драгоценная, я ухожу, но непременно вернусь. – Любезный лемуриец нажал кнопку отключения и обернулся к Глебу: – Пожалуйста, звоните.

– Ага, – откликнулся Глеб, сунул карточку в прорезь и принялся выстукивать шестнадцатизначный номер. На всякий случай он поглядывал на ошивающегося рядом поэта. Тот ходил из стороны в сторону, шевелил губами и размахивал руками. Выражение его лица временами приобретало торжественный вид, а затем принимало трагическое выражение.

– Алло, Свиня, слышишь меня? – спросил Жмых, – когда уловил в трубке знакомое сопение.

– Ну, – отозвался грубый прокуренный голос.

– Узнал?

– Ну.

– Хочу тебе сдыхать висюльки рыжие.

– Типа золото? – впервые отозвался осмысленной фразой Свиня.

– Возьмешь?

– Ну.

– Приезжай в космопорт. – Жмых огляделся в поисках приметных мест и продолжил: – Кафе «Белорыбица». Под тентом.

– Сорок минут, – объявил Свиня.

– Мне нужно быстрее.

– Хорошо, тридцать минут.

За что Жмых уважал Свиню – это за серьезный подход к делу и убежденную пунктуальность. Ну и жадность скупщика краденого вошла в поговорку. Ехать за сережками в космопорт по самой жаре в надежде нажиться рублей на десять – такого можно было ожидать только от Свини.

Лемуриец позади начал проявлять признаки беспокойства.

– Извините, мне показалось, что вы звонили не на Процион, – проблеял он. – С Проциона моцион мы не сделаем в Мамбасу.

Жмых оглянулся, в очередной раз пожалев, что у него нет с собой газовика. А схватываться с лемурийцем голыми руками, пожалуй, не стоило.

– Ты в курсе, парень, что подслушивать нехорошо? – нахмурившись, спросил Жмых.

Лемуриец смутился. Щелочки его зрачков даже немного расширились.

– Правда? – переспросил он.

– Точно, – ответил Глеб.

– Так я и не подслушивал. Случайно вышло. В ждал, когда освободится телефон, чтобы позвони своей любимой Амалии.

– Она что, тоже лемурийка? – бесцеремонно спросил Жмых.

– Да. Конечно. Мне нравятся некоторые земные девушки, я могу посвятить им строфу-другую, но в же лемурийки прекраснее.

– Ага. Кошки облезлые, – бросил в сторону! Жмых. – Ни кожи, ни рожи, и фигуры, как у подрос ков.

– Извините, не расслышал вас, – шевельнул ушами лемуриец.

– Я говорю: к слову о девушках, надо еще позвонить. На Процион. Я и собирался звонить на Процион, но вспомнил, что моего звонка очень ждет один друг.

– Звоните, – скорбно вздохнул поэт. Опасаясь оставлять за спиной безумного лемурийца, который к тому же раскусил его хитрость, Жмых постоянно оглядываясь, набрал двадцатидвухзначнь номер. В наушнике щелкнуло, и томный голос проговорил с придыханием:

– Алло!

Изображение на экране по какой-то причине не появилось. То ли со связью случились перебои, то ли Софочка не хотела, чтобы ее видели без макияжа. Женщины к видеофону всегда относились с презрением, предпочитая голосовую связь.

– Соф-и-иик, – постаравшись изобразить максимальную нежность, позвал Жмых.

– Это ты, Глебчик, дорогой? «Узнала», – самодовольно подумал Жмых.

– Ну а кто еще? Я, конечно.

– Ты где? На Проционе?

– Пока нет. Но скоро буду. И упаду в твои объятья, Софик.

– Ты при деньга-а-ах? – протянула она.

«Вот ведь, – подумал Глеб, – только деньги ее и интересуют. А сколько я на нее, дуру жадную, спустил прошлый раз?»

– Не волнуйся, не на мели, – соврал Глеб. – Все просто отлично. Только соскучился очень. Ты же меня знаешь. – Так приезжай скорее, – голос у Софочки стал медовым, – ты же знаешь, я всегда тебя жду. – Обязательно приеду, – пообещал Жмых. – Слушай, Софа, я решил с тобой не расставаться. Делаю, тебе предложение. Официальное. Кольцо вручу лично. При встрече.

На другом конце линии на несколько секунд воцарилось молчание.

– Правда?

– А то?!

«Могу и жениться, – отстраненно подумал Глеб. – На месяц стану семейным. Надо же где-то перекантоваться. Даже фамилию ее возьму. Чем чаще меняешь фамилию на законных основаниях, тем лучше. А как же ее фамилия? Цуккермейстнер, кажется. Хорошая фамилия».

– У меня тепло и уютно, – проворковала Софочка, – когда тебя ждать, котик?

– Кто там? – вдруг зазвучал в трубке грубый мужской голос.

– Ой, – вскрикнула Софочка.

– Это еще что такое?! – проговорил Глеб. – Кто там у тебя?

Поэт– лемуриец ахнул и принялся сочувственно трясти головой, словно козел, ворвавшийся в огород, полный тугих капустных кочанов.

– Я спрашиваю, кто там?! – зазвучал снова грубый голос. – А ну ты, гадюка, включи-ка мне изображение на минутку. Чтобы я знал, кому всадить нож сердце!

– Нет, – крикнула Софочка, – я люблю тебя Друмда! И тебя, конечно, Глеб! Приезжай, я согласна.

Связь оборвалась.

– Та-а-ак, – протянул Глеб и грохнул трубку на рычаги. – Друмда, значит! Ну и имечко у этого типа или фамилия? Такую фамилию я бы себе не взял…

Визит на Процион откладывался. Мало ли что Софочка согласна. Можно, конечно, полететь, посмотреть, что там за Друмда с грубым голосом. Но разборки с любовниками Софочки – а они сплошь воры убийцы – сейчас совсем ни к чему. Только зря потратил деньги…

– Извините, – приблизился лемуриец, – я опять случайно услышал ваш разговор и хочу сказать: не расстраивайтесь так! – Он положил руку на плечо Глеба. – Нет, в самом деле, любовь стоит того, что ней говорят величайшие поэты прошлого. Она стоит величайших жертв, которые ей приносят. Но мне хотелось бы, чтобы вы поняли. С крахом любви не завершается жизнь. Вы наверняка встретите девушку прекрасную во всех отношениях. Ту, что со временем разделит ваши чувства, завладеет вашим сердцем. По этому поводу у меня есть пара строк. Не желаете послушать?…

– Нет! – ответил Глеб со всей возможной мягкостью, хотя тирада поэта-лемурийца вызвала у нег серьезное раздражение. Он осторожно освободился о лежащей у него на плече ладони. – Может быть, другой раз.

– Но ведь другого раза может и не быть.