– Ты еще не все знаешь, Августино, – произнес я. – Гонсалес представил экспертам вещественное доказательство выращивания на острове безголовых эмбрионов.

Августино вскинул седую голову.

– Что?

– Он привез на материк недельный эмбрион, – лгал я и чувствовал, что бегу по минному полю: один неверный шаг, и я погиб. – В нем легко определили генетическое отсутствие головного мозга.

– Он не мог довезти эмбрион в пробирке! – лающим голосом ответил Августино. – Тот бы протух за сутки!

– Он его высушил и привез на препаратном стекле, – вышел я из положения, как из крутого пике. – Поверь мне, теперь у Маттоса есть моральное право не считаться с беременностью заложниц. Безголовый ребенок – не ребенок. Он отравит твою базу психотропным газом. А потом вынесет тела и погрузит на баржу.

Я попал в цель. Лицо Августино менялось прямо на глазах, все больше напоминая мумию.

– Негодяй! – прошептал он. – Два десятка «мамочек» беременны полноценными детьми! Моими детьми!! А он намерен травить их газом?!

От избытка ненависти Августино попытался вскочить, но лишь слабо дернулся в каталке, затем откинулся на спинку и прикрыл глаза ладонью.

– Помоги мне, – прошептал он. – Помоги мне сохранить моих двадцать женщин. Тюрьма и суд мне не страшны, я куплю всех с потрохами, и больше месяца они меня не продержат. А когда я выйду на свободу, я тебя отблагодарю. Самое главное – спасти этих двадцать женщин и сохранить их беременность. Хотя бы у пятерых… Хотя бы у одной!

– Освободить надо всех женщин, – сказал я, чувствуя, как от волнения жар плеснул мне в лицо.

– Хорошо, – после паузы произнес Августино. – Я отпущу всех. Но моих «мамочек» ты должен лелеять, как свое состояние. Ты легко их различишь: у них проколоты мочки ушей и туда вставлены золотые капли. Запомни это, пожалуйста. Никогда в твоих руках не будет более дорогого товара, чем эти «мамочки». Я заплачу тебе по сто миллионов долларов за каждую. Ты меня хорошо понял? По сто миллионов за каждую!

– Хорошо, Августино, – ответил я. – Договорились.

Седой Волк щелкнул пальцами, и телохранитель, стоящий рядом с ним, протянул ему трубку мобильного телефона.

– Отпускай всех «мамочек» из модулей, – сказал в трубку Августино. – Партиями по десять человек… Да, и «золотых» тоже. Перемежуй их с остальными.

Он с щелчком опустил крышку на корпусе телефона и, задумавшись, стал покусывать кончик антенны.

– Всех, Августино, всех, – напомнил я о своем условии. – И Анну тоже.

Седой Волк посмотрел на меня, и край его рта дрогнул.

– Анну? – переспросил он, вскидывая вверх белые брови. – А ее судьбой я не распоряжаюсь. Это она пусть сама решает: идти ей к Маттосу или же оставаться здесь.

– Я могу ее увидеть? – спросил я, с неприятным чувством осознавая, что все мои дипломатические усилия оказались напрасными.

– А почему бы нет? – пожал плечами Августино и повернулся к одному из своих слуг. – Проводи господина парламентера наверх.

Мы вышли в коридор. Я лишь на мгновение обернулся и успел увидеть через приоткрытую дверь, как из жилых корпусов на аллею выходят лысые женщины в голубых шортах и рубашках навыпуск.

– На лестницу! – кивнул слуга.

Я поднялся на второй этаж, протиснувшись через толпу вооруженных охранников, которые курили на пролете. У двери, напоминающей корабельный люк с рычагами для задрайки, передо мной расступились. Я потянул на себя тяжелую овальную плиту и вошел в сумрачную комнату, окна которой были завешены тяжелыми красными шторами.

Посреди комнаты, в кресле перед телевизором, кто-то сидел. Я видел только макушку головы, торчащую из-за кресла, и тонкую руку с пультом дистанционного управления, лежащую на голой коленке. По стенам комнаты прыгали цветные пятна. На экране телевизора бойкий мышонок бил кувалдой по носу кота.

– Анна? – тихо позвал-спросил я.

Кресло скрипнуло, и на меня взглянуло удивленное девичье лицо.

– Ника, – поправила девушка. – Ты меня что, не узнал?