У въезда на пляж стояла «Скорая». Сашка остановилась, влипнув подошвами в мягкий асфальт.
И почти сразу увидела маму. Мама ковыляла по гальке, накинув на плечи полотенце, рядом с носилками, на которых лежал очень бледный человек, в котором трудно было узнать веселого жизнелюба Валентина.
Сашка села на балюстраду.
Носилки погрузили в машину. Врач что-то отрывисто сказал маме, та закивала и что-то спросила. Врач помотал головой и влез в кабину. Машина, просигналив на толпу, отъехала, развернулась на пятачке перед пансионатом, двинулась вверх по Улице, Ведущей к Морю…
«Очень плохо, но еще не ужасно».
– Что с ним, мама?
Мама обернулась. В глазах ее были горе и паника.
– Больница номер шесть, – проговорила она, как заклинание. – Я сейчас… только переоденусь и надо ехать… Это инфаркт, Санечка, это инфаркт… Боже мой, Боже мой…
И, как слепая, двинулась сквозь толпу заинтригованных пляжников.
* * *
Мама ночевала в городской больнице. Почти все наличные деньги ушли врачам и медсестрам, и мама с почты позвонила сотруднице, чтобы та прислала еще перевод. Сашка провела ночь одна в комнате, без сна. На будильник надежды не было.
В три часа она вышла из дома. Где-то догуливали дискотеки, где-то светились огни кафе. Сашка спустилась к темному морю и села у воды прямо на гальку.
Далеко, почти у самого горизонта, шел теплоход. В палисадниках за Сашкиной спиной визжали цикады. Море полизывало пляж, стягивало с берега мелкие камушки и возвращало снова, шлифовало, натирая друг о друга. У моря было время. И терпения морю не занимать.
Без пятнадцати четыре Сашка стащила с себя одежду и вошла в воду, содрогаясь от холода. Поплыла, то и дело оборачивалась, будто ожидая, что вот-вот из воды поднимет голову неведомое чудовище в темных очках.
Хлопнула по буйку. Посмотрела на небо; там начинался рассвет. Посмотрела под воду – туда уходил, еле различимый, железный трос якоря.
Вернулась на берег, и, едва успев набросить на плечи полотенце, зашлась в приступе рвоты. Пять монет вылетели одна за другой, оставив резь в горле и затихающие судороги в желудке. Раскатились на гальке, прячась в щели между камнями.
* * *
Мама вернулась после полудня, очень усталая и очень сосредоточенная. Валентину стало лучше – инфаркта все-таки не было, помощь подоспела вовремя, а потому никакой опасности пациенту больше не угрожало.
– Все будет хорошо, – повторила мама отрешенно. – Спать я хочу, Сашка, умираю просто… Если хочешь – иди на пляж сама. Я посплю.
– Как он там? – спросила Сашка. – Может, телеграмму каким-нибудь родственникам…
– Уже прилетели родственники, – все так же отрешенно сообщила мама. – Жена к нему прилетела из Москвы. Все будет хорошо… Ну, иди.
Сашка сняла купальник с веревки на балконе и вышла из дома. Идти на пляж ей не хотелось, и она отправилась бродить по парку, скудному, пыльному, но все-таки дававшему тень.
«Очень плохо, но не ужасно». Страх, потрясение, испорченный отдых… Но, с другой стороны, кто такой Валентин? Еще неделю назад – случайный мамин знакомый. Конечно, мама так радовалась, но ведь их отношения с самого начала были обречены. Пляжный роман…
Сашка села на скамейку. Узкая аллея была усыпана черными стручками акаций. Горечь и обида за маму разъедали, как кислота. Курортный роман, какая пошлость, да на что он рассчитывал… И зачем ему мучить приличную женщину, познакомился бы с девицей, каких полно здесь, сережка в пупке, и джинсы обрезаны выше попы…
Лучше бы он умер, подумала Сашка мрачно.
«Очень плохо, но не ужасно». А Сашка ведь поверила, что беда случится с мамой. Таким осязаемым было предчувствие. Страх… С тех пор, как она впервые увидела человека в темных очках, страх держит ее в горсти, как она сама держит монеты. Чуть отпустит – и сожмет… «Это научит тебя дисциплине». Да уж, научило. Теперь она безо всякого будильника будет вставать в полчетвертого. Или вообще не будет спать. Потому что был тот момент, была «Скорая» у входа на пляж, было чувство, что все пропало на свете, все-все-все…
Она перевела дыхание. Завтра утром она доплывет до буйка, и послезавтра, перед отъездом, тоже. А потом вернется в город и все забудет. Школа, будни, выпускной класс, репетиторы, поступление…
Она сидела на скамейке, разглядывая пригоршню монет на ладони. Двадцать девять штук – с одинаковым круглым знаком, с цифрой «ноль». Тяжелые и маленькие – диаметром, как старые советские копейки.
* * *
В поезде монеты рассыпались.
Сашка лежала на верхней боковой полке и смотрела в окно напротив. Карман джинсовых шортов оказался расстегнутым, монеты высыпались и раскатились с веселым стуком чуть не по всему плацкартному вагону. Сашка слетела с полки в одно мгновение.
– Ой! – сказала маленькая девочка, соседка из купе напротив. – Денежки!
Сашка, присев на корточки, собирала золотые кругляшки, выковыривала из-под чьих-то чемоданов, чуть не сбила с ног проводницу, разносившую чай.
– Поосторожнее, девушка!
Девочка подняла монетку и теперь с интересом разглядывала.
– Мама, это золото?
– Нет, – сказала ее мать, не отрываясь от книги. – Это такой сплав… Отдай.
Сашка уже стояла рядом с протянутой рукой. Девочка с неохотой вернула игрушку. Отвернувшись к окну, Сашка пересчитала монеты; их должно было быть тридцать семь, но насчитывалось тридцать шесть.
– Простите, вы монетку не видели?
В соседних купе покачали головами. Сашка метнулась по вагону – вперед-назад, снова чуть не врезалась в проводницу; на крайнем боковом месте, у выхода в тамбур, мужчина в сине-красном спортивном костюме задумчиво рассматривал округлый знак на аверсе. Если на него долго смотреть – он кажется объемным.
– Это моя, – Сашка протянула руку. – Я уронила.
Мужчина поднял голову. Глянул на Сашку оценивающе. Снова посмотрел на монету:
– Что это?
– Сувенир. Отдайте, пожалуйста.
– Интересно, – мужчина не торопился выполнять ее просьбу. – Где взяла?
– Подарили.
Мужчина хмыкнул.
– Слушай, я ее куплю у тебя. Десять долларов хватит?
– Нет. Она не продается.
– Двадцать долларов?
Сашка нервничала. К разговору прислушивалась женщина, сидевшая на соседнем боковом месте, за столиком напротив.
– Это моя монета, – сказала Сашка твердо. – Отдайте ее мне, пожалуйста.
– Был у меня знакомый, – мужчина перевел взгляд с Сашки на монету и обратно. – Черный археолог, двадцать лет ему. Тоже все копался в Крыму в каких-то ямах… Зарабатывал, помню. А потом его зарезали. Куда-то он сунулся, понимаешь, куда не следовало.
– Я ни в каких ямах не копалась, – Сашка смотрела на его ладонь. – Это мне подарили. Это мое.
Их взгляды встретились. Мужчина хотел что-то сказать, по-прежнему неторопливо и снисходительно, – но осекся. Сашка готова была в этот момент драться за монету, кричать, рыдать, скандалить, царапать ему лицо; наверное, эта ее готовность прочиталась во взгляде.
– Как хочешь.
Золотая кругляшка упала в протянутую Сашкину ладонь. Сашка судорожно сжала пальцы и так, задержав дыхание, вернулась в маме.
Та сидела на своем месте, безучастно глядя в окно и ничего вокруг не замечая.
* * *
Осень наступила в октябре, сразу и надолго. Красные кленовые листья прилипли к мокрому асфальту, как плоские морские звезды. Сашка жила между школой и курсами при университете: задавали очень много – конспекты, сочинения, контрольные. Ни на что другое не оставалось времени, занятыми оказались даже воскресенья, и это Сашку устраивало. Она обнаружила, что загруженный работой мозг наотрез отказывается верить в таинственных незнакомцев с их заданиями, в золотые монеты, являющиеся на свет из желудка. Даже море, доброе летнее море с красным буйком на волнах казалось нереальным, а уже все, связанное с ним – и подавно.
И мама ожила. С окончанием лета закончилась и депрессия, тем более, что работы в их конторе было, как всегда, невпроворот. Обе они, запертые в ежедневной круговерти, запретили себе думать о несбыточном – каждая о своем. И до поры до времени это замечательно удавалось.
