Кмети впереди стали сдерживать коней, кто-то соскочил на снег. Князь встрепенулся, стряхнул сонливость: что такое? И тут же узнал место: они добрались до своей прежней стоянки.

Постепенно вся дружина втянулась на поляну, Озвень закинул повод коня княжны на сук.

– Слезай, заря золотая! – прогудел он, по обыкновению все перепутав. – Взойди!

Воевода гулко захохотал, так что снег посыпался с верхних ветвей и несколько серых белок стремглав кинулось прочь.

– Потише ты, Громоглас! – вполголоса воскликнул Баян. Княжна, закутанная в плащ с головой, шевельнулась при звуках его голоса. – А то не только белок, а и леших распугаешь!

– Лешие с осени спят! – просветил его Озвень. – Ты один, нежить черная, по свету шатаешься.

– А ты все же потише гуди, – сказал Озвеню осторожный Дозор. – Леший что, а вот дебричи услышат, хуже будет. Толковал же я тебе: тут на один переход пять родов живет.

– Снимите ее. – Держимир кивнул на княжну.

Баян шагнул было к ней, но Дозор отстранил его.

– Не пугай девицу, она и так напугалась, бедная. Сойди, овечка золотая, я тебе помогу, – приветливо обратился он к княжне. – Тебя тут никто не обидит.

– Спасибо, дяденька! – с удивительной бодростью ответил девичий голос из-под тяжелого мехового плаща. – Да я и сама слезу!

Девушка распахнула плащ и сбросила его с головы на плечи. Дрёмичи во все глаза вытаращились на нее, но в первые мгновения никто ничего не понял. Кмети сначала ощутили только разочарование: девица, которую они увидели, никак не заслуживала звания первой красавицы говорлинских земель. А хвалили-то ее, хвалили!

Первым изумленно вскрикнул Баян, потом Дозор схватился за подбородок, как делал в сильном удивлении. Кое-кто видел княжну Даровану прошлым летом в Глиногоре, другие слышали о ней. А девушка, которая сидела на коне, никак не могла быть княжной. С дочерью Скородума ее сближали только рыжие волосы, но лицо у этой было круглое, румяное, со вздернутым носом в богатой россыпи веснушек. Две косы спускались на грудь из-под шерстяного платка – так носят в разных племенах, но не у смолятичей.

Дозор снова охнул: он наконец сообразил, где ее видел. Негодующе вскрикнул Космат – тот, кому эта самая девица прокусила руку в ночь нападения на речевинское огнище*. Тут и другие смекнули, что к чему, ведь многие из тех, кто стоял сейчас на поляне, ходил с Дозором и Озвенем в тот давний летний поход.

Все встало на свои места. Они раньше встречались с этой девушкой, но никак не в Глиногоре и не возле княжеского престола.

Князь Держимир сообразил позже всех. Как ни мало он помнил Даровану, ошибки не могло быть – это не она. Недоуменно моргая, он смотрел на рыжую девицу с желтыми кошачьими глазами и пытался понять, как она здесь оказалась. Он был готов к любому объяснению: что ему это снится, что лешие и мары подменили девушку во время ночной поездки через лес. Но то, что он вырвал из объятий Светловоя и увез не ту, просто не приходило в голову. Ум отказывался принять ту суровую истину, что все труды пропали напрасно.

А девушка сидела на коне спокойно, без недоумения или испуга, словно была уверена, что ее-то здесь и ждали. Сама Смеяна давно все поняла. Она приготовилась даже к тому, что страшный князь Держимир в приступе ярости убьет ее своими руками, но не жалела ни о чем. Ночью она перестала кричать и вырываться как раз тогда, когда сообразила, что произошло, кто и почему ее захватил и куда везет. Дрёмичам нужна Дарована – так пусть думают, что они ее получили, и побыстрее уходят от Истира. Едва ли они станут возвращаться, чтобы попытать счастья еще раз. А о том, что будет с ней, Смеяна не задумывалась. Вывезет как-нибудь удачливая судьба, не даст пропасть. В первый раз, что ли?

– Смеяна! Красавица ты моя! – вдруг заорал Байан-А-Тан. Опомнившись от изумления, он бросился через поляну к Смеяне, снял ее с коня, обнял, потряс, оттолкнул от себя, снова дернул к себе, как будто не верил, и снова обнял. – Вот не чаял свидеться! – кричал он и хохотал от нежданной радости. – Мать Макошь! Тэнгри-хан*!

– Это что? – невыразительным, тихим голосом спросил Держимир.

Баян сразу унялся. У любезного брата такой тихий голос предвещал бурю.

– Это та самая девица, которая меня у речевинов спасла, – сказал Баян, повернувшись к Держимиру и обнимая Смеяну за плечи. Умный куркутин понимал, что это нужно поскорее вбить брату в голову, пока не поздно. – Она меня в лесу нашла, она мою рану так заживила, что ты шрам найти не мог, она меня и на волю отпустила. Скажи ей спасибо, брате.

Держимир непроизвольно кивнул, но глаза его сузились и потемнели, кожа на скулах натянулась, мелкие шрамики стали наливаться краской. У Баяна дрогнуло сердце: гроза собиралась нешуточная.

– А как она сюда попала? – так же тихо спросил Держимир. – Княжна где?

– А княжна у своих осталась, – ответила Смеяна, глядя ему прямо в глаза.

Даже сейчас, всем существом ощущая смертельную опасность, она не могла побороть любопытства. Она впервые видела прямичевского князя, о котором столько слышала, и жадно рассматривала его. А что, ничего особенного. Не Змей Горыныч какой-нибудь, человек как человек. Среднего роста, крепкий, не старый еще, лет тридцати, пожалуй. Не красавец совсем, волосы нечесаны, на лице лешие горох молотили… хотя ничего, и похуже бывает. Глаза злые и притом несчастные. Такие люди приносят в мир много бед – потому что хотят, чтобы мир разделил с ними их несчастья.

– У своих? – тускло переспросил Держимир. – А я, стало быть, тебя…

– Ага! – радостно подтвердила Смеяна. Она вдруг почувствовала себя счастливой оттого, что сумела отомстить этому человеку за все беды, которые он принес речевинам, от битвы на Истире до пожара новой крепости. – Ты меня увез, князюшка. Я княжичу Светловою удачу приношу – вот я тебе и подвернулась вместо княжны. И с громовым колесом тебе не слишком повезло. Я княжича и кметей из хором вывела, так что только хоромы сгорели, а люди целы все. А хоромы что – у нас лесу много, еще построим.

Глядя ему в лицо, она ощущала разом ужас и восторг, ее переполняло чувство полета, свободы от всего, от страха и почтения, потому что стоящему на краю пропасти бояться уже нечего. В эти мгновения она была равна гордому князю, нет, сильнее и выше его, потому что все сделала по-своему и одержала над ним победу.

Кмети смотрели на нее как на сумасшедшую, даже Байан-А-Тан побледнел и крепче сжал ее плечи.

– Ты… – вдруг тихо простонал Держимир, и в глазах его отразилась такая ненависть, что даже Баян вздрогнул и растерялся, впервые в жизни усомнившись в своей способности укротить брата.

А Держимир вдруг словно подавился собственным гневом, хрипло и сильно закашлялся, согнулся, хватаясь руками за грудь. Его сотрясала крупная дрожь, он хрипел и задыхался, как чахоточный дед. Рухнув на колени прямо в снег, он мотал головой, хватался за горло, как будто пытался оторвать чьи-то цепкие пальцы. Его не держали ноги, у него не было сил жить, его душила ненависть – к этой девице, ко всем врагам, к своей собственной злой судьбе, опять обманувшей и предавшей в самый последний миг. Но даже выразить эту ненависть у него не осталось сил, и казалось, что сейчас она сожрет его самого.

Звенила бросилась к нему, схватила его за плечо, но Держимир вскинул голову, дернулся и стряхнул ее руку.

– Уйди от меня! – выкрикнул он, и глаза его стали страшными, как у упыря. – Ты! – кричал он, кое-как поднявшись. Рукой он опирался о ствол дуба, но его шатало, как пьяного. – Ты, змея подколодная! Что ты со мной сделала! Опять обманула! Всю силу из меня вытянула, хуже пиявки, хуже Мары и Морока*! Совсем загубила, а все обман! Провались ты пропадом, кикимора, лихорадка дурная! Уйди от меня, видеть тебя не могу!

– Послушай!

Звенила кинулась к нему, но Держимир больше не хотел ее слушать и не мог терпеть рядом с собой. С усилием оттолкнувшись от ствола дуба, он вдруг схватил чародейку обеими руками за горло и стал душить с такой силой и таким удовольствием, как будто чем хуже было ей, тем легче дышалось ему самому. Кмети охнули, вздрогнули, но никто не мог и шевельнуться, ужас приковал всех к месту. Такого они еще не видели!