– Лампуша! Катастрофа!

Испугавшись, что мальчишка поранился, я влетела в детскую. Кирюшка судорожно рылся на полках.

– Что случилось?

– Катастрофа, – убивался Кирка, – совсем забыл, русичка велела завтра принести на урок литературы «На дне» Горького…

– Ну и что?

– А я забыл сходить в библиотеку…

– Подумаешь, завтра возьмешь!

Кирюшка уставился на меня круглыми глазами.

– Лампудель, ты не поняла, завтра на первом уроке книга должна лежать на парте. Иначе вломит два балла.

– Да уж, – вздохнула я, – не повезло. Впрочем, тебе наука.

– Ну забыл, забыл, – стонал Кирюшка, – скоро четверть заканчивается, а у меня по литре и так драма.

– Какая?

– Четыре тройки и две двойки.

– Да, в такой ситуации не рекомендуется игнорировать требования учителя.

– Ну придумай что-нибудь, Лампушечка! – взмолился Кирюша. – Ты у нас умная, сообразительная, талантливая…

Я усмехнулась: ну, хитрец.

– Ладно, так и быть, загляну к соседям, может, у них есть.

На нашей лестничной клетке пять квартир. В двух живут молодые бездетные пары, зато в 47-й квартире есть школьники, и я позвонила в дверь. Высунулась растрепанная голова. Соседка Анна Сергеевна, довольно милая дама, всегда вежливо здоровается, гладит наших собак и никогда не торопится уехать в лифте, а ждет, пока вы подойдете к кабине. Впрочем, она иногда заглядывает вечером к нам померить давление, а когда ее сын, тринадцатилетний Антон, сломал руку, Катя поехала с парнишкой в травматологию. Словом, совесть меня не мучила, когда палец жал на звонок.

– Добрый вечер, Анна Сергеевна.

– Здравствуйте, Евлампия Андреевна, – пропела дама и уставилась на меня.

– Понимаете, тут у нас такое дело вышло, – забормотала я, – нет ли у вас случайно «На дне», просто позарез нужно!

Анна Сергеевна секунду помолчала, потом улыбнулась:

– Конечно, есть, заходите, сейчас дам, идите, идите прямо на кухню, холодильник там.

Не понимая, при чем тут холодильник, я вошла в небольшую кухоньку и села на табуретку. Анна Сергеевна открыла новехонький «Аристон», достала бутылку «Гжелки» и протянула мне:

– Вот.

Окончательно растерявшись, я проблеяла:

– Мне «На дне».

– А здесь как раз на дне и осталось, граммов пятьдесят, не больше, – мило улыбнулась соседка, – впрочем, если не хватит, могу дать непочатую, но вы вроде на дне просили…

С трудом сдерживая смех, я пояснила:

– Пьеса М. Горького «На дне», Кирюшке завтра в школу надо!

Анна Сергеевна всплеснула руками и захохотала, я следом за ней. Но, к счастью, у соседки дома была не только бутылка, но и хорошая библиотека. Получив вожделенный томик, я отнесла его Кирюшке и улеглась на диван перед телевизором, намереваясь приятно провести время. И тут затрезвонил телефон.

– Немедленно приезжайте, – велел Олег Яковлевич.

– Куда?

– Ко мне домой, – отрывисто сообщил мужик и бросил трубку.

Недоумевая, я взглянула на часы – без пятнадцати одиннадцать. Интересно, что у него случилось? И потом – зовет в квартиру, ведь договаривались, что я с его женой пока знакомиться не буду!

Писемский распахнул дверь сразу. Я шагнула в просторный холл. Сразу было видно, что человек не так давно получил богатство и теперь хочет его продемонстрировать. Или это убранство на Ксюшин вкус?

С потолка свисала чудовищная люстра – бронза с хрусталем. Нечто подобное находится в Колонном зале и вполне уместно там, в квартире же подобный светильник просто подавляет. На полу, прямо от дверей шел белый мохнатый ковер. Я с сомнением покосилась на свои сапоги.

– Где у вас тапочки?

Но хозяину, очевидно, было плевать на полы, потому что он буквально вытряхнул меня из куртки и велел:

– Идите в кабинет.

Уж не знаю, как он ухитрялся работать в подобной комнате! Все стены сплошь завешаны картинами, причем не было ни одного по-настоящему ценного полотна. Скорей всего их покупали для души, по принципу «мне это нравится». Штук пять отвратительных пейзажей, сильно смахивающих на увеличенные почтовые открытки, два натюрморта и тройка полотен с изображением щенков и котят. Здесь опять на полу лежал белый ковер, по стенам выстроились книжные шкафы с собраниями сочинений А. Дюма, В. Пикуля, Л. Толстого и Майн Рида. Очевидно, художественные вкусы Писемского оформились в коммунистические времена. На письменном столе, чудовищно огромном и вульгарно-дорогом, высился новехонький компьютер, и везде, куда ни взгляни, стояли безделушки – бронзовые зажигалки, всевозможные пепельницы, глобусы, писающие мальчики, фарфоровые балерины и позолоченные фигурки собак…

– Вот, – сунул мне Олег в руки листки.

Я развернула первый.

«Дорогой, верь, я полюбила тебя всей душой и не смогла сделать подлость. Не ищи меня, это бесполезно. Оформи развод и живи счастливо. Хочу предостеречь – будь осторожен с красивыми молодыми девушками, которые станут с тобой знакомиться, скорей всего ими будет руководить корысть. Прощай, очень люблю, Ксюша». Следующая бумага – заявление в суд о разводе.

– Что это? – удивилась я.

– Как видите, – пожал плечами Олег.

– Где вы это нашли?

Писемский нервно закурил и сообщил:

– В театре.

– Где?

– Мы пошли сегодня во МХАТ, – начал объяснять бензинщик, – там была премьера. Хороший спектакль, но очень тягостный.

В антракте они сходили в буфет, съели несколько бутербродов, выпили шампанского… Потом прозвенел звонок, и Ксюша внезапно сказала:

– Прихвати мою сумочку и иди в зал, я загляну в туалет.

Олег Яковлевич взял расшитый бисером мешочек и сел на место. Тут же потух свет и началось действие. Шли минуты, но жена не появлялась. Писемский подумал, что она опоздала к началу и тетки, стоящие на входе, не пустили супругу в зал во время действия. Мхатовские билетерши крайне ревностно относятся к своим обязанностям. Скорей всего, думал Олег, Ксюша сидит в буфете. Он даже хотел встать и уйти, но места у них были во втором ряду, в самом центре, пришлось бы на глазах у старательно изображающих трагедию артистов поднимать из кресел десять человек, и Олег Яковлевич постеснялся.

Лишь только упал занавес, Писемский вышел в холл, но Ксюши нигде не оказалось – ни в буфете, ни в фойе, ни у гардероба. Муж даже заглянул в дамскую комнату, но жена словно испарилась. Самое странное было то, что она ушла без верхней одежды. Красивая шубка из светлой норки преспокойненько осталась висеть на вешалке, да и номерок лежал в кармане у Олега Яковлевича.

В страшном волнении, дождавшись, пока публика покинет театр, Писемский побежал к администратору. Сначала сделали объявление по радио, потом методично обыскали театр, заглянули везде, даже на новую сцену, Ксюта словно испарилась. Ушла декабрьской ночью, при жутком морозе в бархатном платье с открытой спиной и элегантных лодочках на десятисантиметровых каблуках, без денег и документов.

Олег Яковлевич помчался домой в тайной надежде найти там беглянку. Может, ей просто взбрела дурь в голову, опоздала к началу, не попала в зал, распсиховалась и уехала на такси. Мысль о том, что Камергерский проезд, где расположен МХАТ, превращен в пешеходную зону и до такси полуголой Ксюте пришлось бы идти на Тверскую, Писемский старательно прогнал.

Квартира встретила его темнотой и тишиной. Крикнув для порядка пару раз: «Ксюнчик, ты здесь?» – муж швырнул на пол бисерную торбочку.

Завязочки распустились, выпало письмо.

– Наверное, надо идти в милицию, – вздохнула я.

Олег Яковлевич прищурился и довольно зло сказал:

– Ну уж нет! Я предпочитаю не иметь дела с ментами. Гадкие, подлые люди, даже заявление не возьмут.

– Почему?

Писемский хмыкнул:

– Эти сволочи не хотят лишней работы, поглядят на письмо и заявят: «Ваша супруга не пропала, а ушла к другому, мы не ищем неверных жен. Сами разбирайтесь».

Резон в его словах был.

– Отчего вы решили, что Ксюта у любовника?

Бензинщик всплеснул руками: