Юнари все-таки решила варить похлебку, сняла с полки котелок, подвесила над огнем. Быстро порезала одну из тыкв, наклонилась к очагу – помешать. Косталан не удержался и легонько шлепнул девушку по попке. За что немедленно получил по рукам.

– Вот я тебе!

Она погрозила мешалкой, словно хотела стукнуть еще раз, он шутливо увернулся… и увидел.

Сухой хворост горел на удивление хорошо, котелок быстро нагрелся, похлебка забурлила. Юнари ловко подцепила крышку, высыпала в пахучее варево нарезанную тыкву. Снова закрыла котелок.

А Косталан все не мог оторваться.

Подпрыгивающая крышка все еще стояла перед глазами. Тяжелая, медная, весом алина в полтора, не меньше. А чтобы ее приподнять хватило нескольких клубов пара. Похлебка кипит, пар все прибывает, и крышка уже безостановочно приплясывает над котелком.

– Что ты смотришь? – спросила Юнари. – Пригорает?

«Интересно. А что если сделать котелок размером с дом? Наглухо закрыть его и направить пар в узкое горлышко? Сможет ли он сдвинуть, например, чугунную чушку в сто алинов? А двести? Тысячу? Или, например, вертеть тяжеленное поливочное колесо?»

– Коста! Не молчи!

– Что? А, нет-нет, все в порядке. Ты подожди немного, я сейчас.

Быстрым шагом Косталан спустился в кладовую, снял с рамок для сушки тонкую бумагу из злаковых плевел. В кузне ее называли «лапати» и использовали для чертежей. Ему, как признанному изобретателю, выдавали несколько листов в каждый оборот. На случай «если чего придумается», как сказал мастер-кузнец Хинновари.

Наверху его встретила обеспокоенная Юнари.

– Милый, в чем дело?

Он погладил девушку по щеке, как будто просил прощения:

– Ничего страшного. Просто пришла в голову одна мыслишка.

Юнари чуть слышно вздохнула. Что-что, а эту странную особенность своего мужчины – даже в мыслях она не смела называть его мужем, а вдруг сглазишь! – она успела изучить. Время от времени Косталан становился вот таким же чужим, чертил на бумаге странные узоры, ничего не замечая вокруг. Отвечал коротко и невпопад, да и то, если спросить напрямую. Иначе может просто не услышать.

Поначалу она обижалась. Но потом, когда соседи рассказали, что молодой кузнец славится не только силой, но и умом, что его ценят в кузнях, и что однажды он получил наградную пластинку от самого императора, Юнари успокоилась. И даже начала гордиться – вот, мол, какой он у меня!

Но видит Небесный Диск, как тяжело подавить обиду! В благодарность за ласку, ей хотелось в лепешку расшибиться, но приготовить ему вкусный ужин. А потом просто побыть вдвоем целый вечер.

Теперь уж не получится.

Она вздохнула и спросила, изо всех сил стараясь не выдать себя дрожью в голосе:

– Ты есть-то будешь?

Косталан развернул на столе бумажный лист, прижал по краям плошками и маленьким кувшинчиком и тут же начал что-то увлеченно вычерчивать.

Юнари погладила его по плечу. Кузнец встрепенулся:

– А? Что?

– Ужинать будешь?

– Конечно. Причем вместе с тобой. Сейчас только нарисую кое-что. Подожди немножко, ладно?

Чтобы не обижать Юнари, в тот вечер Косталан лишь вчерную набросал схему. Потом еще с полдюжины дней ушло на подготовку первых чертежей. Иногда казалось, что работа зашла в тупик, что проблема неразрешима. После мучительной бессонной ночи, когда кузнец прокручивал проблему в голове под аккомпанемент мерного сопения спящий Юнари, решение приходило – ослепительно яркое, простое и понятное. Дважды пришлось переделывать уже готовый чертеж: даже на глаз, без расчетов, было ясно, что слишком тонкий слой железа не выдержит жара, а слишком толстый – будет чрезмерно долго нагреваться.

Косталан никогда не был особенно силен в расчетах. В кузнях на этот случай всегда под рукой мастер Ринтагавор. А дома что прикажете делать? Все-таки он решил прикинуть размеры, толщину стен и силу пара на глаз. Пока. Если из сырой пока идеи получится что-нибудь стоящее, потом можно будет пересчитать.

Сначала он хотел назвать изобретение пароделом. Или паровой водокачкой. Через три дня, когда он в очередной раз бездумно слопал все, что подала на стол Юнари, бездумно поблагодарил и снова засел за чертежи, девушка расплакалась. Косталану было так стыдно, что он мысленно отвесил себе не меньше дюжины пинков.

Присев рядом с плачущей подругой, он попытался неуклюже извиниться, чем немедленно вызвал новые слезы. И тут его посетила отличная мысль:

– Хочешь, назовем пародел твоим именем? Юнариамо? Звучит?

«Амо» означало «посвящение».

– Посвящение Юнари? – слезы девушки высохли, словно по мановению сказочного лучика Небесного Диска. – А можно?

– Ну… это же я придумал! Как хочу, так и называю!

Девушка поцеловала его и серьезно сказала:

– Нескромно получится. Не надо. Спасибо, что предложил, Коста. Я тебя обожаю.

– Я тебя тоже, – честно признался он. – Простишь меня?

Вот так и не стал большой котел посвящением Юнари. В конце концов, Косталан решил, что прежде надо довести работу до конца, а потом выдумывать название. Иначе может получиться конфуз, как в известной сказке про торопыг-охотников, что разделывали убитых зверей, еще не войдя в лес.

С самого начала он решил, что не будет строить котел в императорских кузнях. Слишком уж там много любопытных глаз и желающих погреться у чужой славы. Лучше отдать заказ на отливку котла, трубок и выводного желоба на сторону, например в мастерскую Саригано, где Косталан обучался кузнечному делу совсем молодым пареньком. Конечно, придется потрясти мошной – заказ не из дешевых, но дело того стоило.

Румяный, толстощекий и краснолицый мастер встретил его восторженно:

– О! Какой гость! Сам Косталан Манар-Гири! Уважил старика, уважил! Я уж думал, что ты совсем забыл своего учителя.

– Ну что вы, Саригано-ансей, как я могу!

– Можешь, можешь… Мы тут все про тебя наслышаны. И как девочку выручил, и об идейках твоих, и о наградной пластине императора. Двухпоточный сток у нас знаешь, как называют? Косталанкой.

– Вот именно в этом мне и нужна ваша помощь.

– А, значит, не просто так пришел, проведать. Расскажи тогда, что же это за таинственная штука, которую старый Саригано делает лучше, чем мастера в императорских кузнях!

Они засиделись до середины ночи, спорили, под конец даже охрипли, чертили, вырывая друг у друга писало. Лишь когда Ладаля, жена мастера, в третий раз пришла напомнить, что уже поздно, мужчины с трудом, но все-таки смогли оторваться от разложенных на столе чертежей.

– Большое дело ты задумал, Косталан. Понимаю теперь, что не зря наградил тебя наш император, да продлится вечно его правление! Сердцем болеешь за других. Если пародел будет работать, как ты задумал, многие придут поклониться тебе в ноги.

Мастер потер ладонями виски: голова привычно гудела, он так же привычно этого не замечал.

– Хорошо, – сказал он. – Отольем тебе котел. Ровно такой, как просишь – в три человеческих роста. За половинную плату. И не спорь! – мотнул головой Саригано. – Серебро-то, небось, с неба не падает, дается, как и всем, тяжелым трудом да мозолями? Не перечь учителю! Или забыл, как тростью поперек хребта получал?

Косталан рассмеялся.

– Ну, то-то. Чертежи оставь, я над ними еще помозгую. А ты беги домой, девочка тебя заждалась уже. Это моя старуха привыкла за долгие годы, а молодухам внимание подавай.

Работа началась. Каждый вечер, после работы кузнец заскакивал в мастерскую Саригано, с радостью наблюдал, как обжигают в печи сначала нижнюю половину отливочной формы, потом верхнюю. Получались они просто гигантскими, как чаши для винопития сказочных великанов. После долгих споров котел все-таки решили делать сварным, из двух половинок, а не цельным. Мастер Саригано, хитро подмигнув, пообещал использовать некоторые «особые» добавки:

– Отличное выходит железо, Косталан. Замечательное железо. Гибкое, как женщина, ковкое, чрезвычайно вязкое. Высший сорт.