– Ничего, неважно. Вы каких-то хороших корней. Аболок на потолок, косолоток на позолоток?

– Чего? – испугалась Анька.

– Ничего, присловье такое. Я же фольклорист. В общем, я очень прошу вас беречь Василия Ивановича, что бы ни случилось, Ладно?

Анька кивнула.

– Слово даю.

– Я и так верю, – и Гуров, отступив за деревья, исчез, словно его и не было. Анька побежала домой.

А потом начались столкновения в центре, демонстрации, драки и самая настоящая война. Накануне все московские ЖД стремительно бежали из столицы – это у них было хорошо придумано, потому что в Москве была армия и милиция, здесь они еще кого-то слушались, а в остальной России, как оказалось, ни армии, ни милиции толком нет. Целые банды ЖД свободно хозяйничали почти по всем южным губерниям, где было тепло, и по северным, где была нефть; ЖД захватывали целые деревни, как сообщали радиоголоса, но в Москве стояли хорошие глушилки, и расслышать эти радиоголоса было почти невозможно. Анькин отец рассказывал ужасы. Сведения с остальных территорий поступали противоречивые и смутные. Бабушка из Саратова писала, что ЖД дважды входили в город, но их выбивали. Еще появились какие-то партизаны. Они все время взрывали железные дороги – думали, наверное, что, если взорвать, ЖД не доберутся до Москвы. Впрочем, на чьей стороне они действовали – никто не знал. Наверное, им просто нравилось взрывать дороги.

2

После голодной и холодной зимы, когда даже школа работала не каждый день, потому что учителям опять перестали платить, как в конце прошлого века, в эпоху дестабилизации, – родители впервые заговорили о том, чтобы сдать Василия Ивановича в приют. Анька подслушала этот разговор и ворвалась в родительскую комнату с криком и слезами. На этот раз обошлось, но не было никакой гарантии, что они не вернутся к этому разговору.

Анька превратилась к концу восьмого класса в высокую, стройную и симпатичную девушку, только лицо у нее было нервное и тревожное. Она почти не плакала теперь, но все время боялась. Телевизор она старалась не смотреть – по нему не говорили ничего ужасного, но ужасное было очевидно без всяких сводок. Страна себе больше не принадлежала. Ни федералы, ни ЖД не знали, какая часть страны у них в руках. В Москве кое-что еще было, а в Саратове уже почти ничего. В программе «Время» показывали какие-то репортажи с посевной, но они были старые, явно прошлогодние – Анька их помнила, у нее была фотографическая память.

Гуров объявился к началу июня. Он похудел, сбрил бороду и уже не улыбался. На этот раз он не стал подкарауливать Аньку в скверике, а заявился прямо домой: где только адрес взял?

– Здравствуйте, Вячеслав Викторович, здравствуйте, Марина Андреевна, – поздоровался он с Анькиными родителями. – Можно позвать Василия Ивановича? Разговор и его касается.

– С кем имею честь? – напряженно спросил отец.

– Гуров Петр Антонович, инспектор Генерального штаба, – Гуров показал красную книжечку с орлом. Вот какой он был, оказывается, фольклорист.

– Чем обязаны? – так же напряженно спросил отец.

– Прежде всего я очень вас прошу никому не рассказывать об этом визите, – сказал Гуров. – Я существенно нарушаю должностные полномочия, навещая вас. Но ничего не поделаешь, ситуация критическая. На следующей неделе в стране будет введен план «Антициклон». Начинается масштабная зачистка. Всех так называемых васек отловят, вывезут из города и… – Гуров сглотнул, – …и, по моим сведениям, уничтожат.

Все оглянулись на Василия Ивановича. Он был очень бледен, но спокоен.

– Я не думаю, что вы сможете спрятать Василия Ивановича, и не уверен, что захотите этого. Я могу забрать его сейчас и приехал именно за этим. Если вы к нему привязались, простите меня.

– Я знал, – тихо сказал Василий Иванович.

– Давно знали? – вскинулся Гуров.

– Соколок, – ответил Василий Иванович.

– И молчали?! – укоризненно спросил Гуров.

– Что говорить, коли ничего не сделаешь. Я не поеду с вами, Петр Антонович.

– Почему?!

– Я знаю, куда мне надо. Я в Алабино пойду.

– В Алабине опасно, Василий Иванович.

– Давно там не опасно, врут все. Наших много там.

– Но почему? В конце концов, я собираюсь в Дегунино. В июле, я там бываю часто…

– Вы меня не трогайте, других спасайте. О них-то никто не позаботится, а обо мне есть кому.

– Василий Иванович, поймите, – Гуров даже прижал к груди короткие ручки. Ни на Аньку, ни на Анькиных родителей он не обращал теперь ни малейшего внимания. – Поймите, что вами рисковать невозможно, таких, как вы, у нас раз и обчелся…

– Мне ничего не будет, – сказал Василий Иванович с непривычной твердостью. – Мне они никогда ничего не сделают. А вам надо остальными заняться. Я все равно с вами не поеду, потому что есть еще неделя. Я за эту неделю три-четыре города успею обойти, всем скажу.

– Я уже работаю, люди предупреждены…

– Всех-то вы не предупредите. Да не все вас и послушают. А меня послушают, я как-никак им свой брат. Пойду, скажу. Я и чувствовал, что пора, но думал – может, мерещится… Вы же знаете, у меня с решениями трудно…

– Знаю.

– Но одно мое решение твердо, – сказал Василий Иванович. – Мной не занимайтесь, другими занимайтесь. Благословение мое вам на это, а чтобы со мной возиться – нет вам моего благословения. Спасибо, что предупредили, Петр Антоныч. Не забуду.

– Я и не ждал от вас другого, – после паузы сказал Гуров. – Не было такого, чтобы человек вашего склада позаботился о себе.

– Было, – горько сказал Василий Иванович. – Всяко было, но больше не будет.

– Василий Иванович, – с тоской проговорил Гуров. – Вы же беспомощны, простите меня…

– В чем беспомощен, а в чем и нет. Ходить – много ума не надо. Двадцать лет ходил, еще похожу. Поезжайте, Петр Антонович, у вас дел много. Я о себе позабочусь.

Гуров рассеянно оглядел Аньку и родителей, словно не понимая, зачем они, и стремительно вышел. Некоторое время все в оцепенении молчали.

– Пойду я собираться, – сказал Василий Иванович. Он был попрежнему бледен, но руки у него не дрожали, голос тоже, он даже как-то выпрямился.

– Никуда ты не пойдешь, Василий Иванович, – твердо сказала Анька. – У нас есть куда тебя спрятать.

– Меня-то ты спрячешь, а остальным кто скажет?

– Можно, наверное, написать им или позвонить, – не сдавалась Анька.

– Да, по мобильному. У каждого васьки мобильник, – усмехнулся Василий Иванович. – Нет, Анечка, тут надо по-старому. Своими ногами, своим голосом. Полетел соколок, не догонишь. Завтра соберусь, послезавтра уйду.

– Подождите, Василий Иванович, – сказал отец. – Что за глупости? Что за уничтожение, какой-то человек из генштаба, темные слухи… Неужели вы верите, что кого-то будут… уничтожать?

– Что ж не верить, – сказал Василий Иванович. – Прокормить не могут, так уж конечно, уничтожать. Варяги – они как? Они народ жалостливый. Они, если прокормить не могут, всегда убивают. Сказки наши любят. Слезливый народ. А когда жрать нечего – так и убьют, опять же из жалости.

– Варяги? – переспросила мать.

– Ну, русы, – объяснил Василий Иванович. – Да как хотите назовите. Ладно, спасибо вам за все. Пойду я собираться.

И отправился на кухню, где под старой Анькиной кроватью все эти два года лежал в неизменной готовности его синий рюкзачок.

3

Следующая ночь была дождливая, сырая и холодная. Анька рано легла спать, сославшись на головную боль. Василий Иванович с ней попрощался и сказал, что уйдет ближе к утру, когда на улицах не останется даже случайных прохожих, да и милиция расползется греться. Кажется, он все понял, поэтому прощался с Анькой тихо и сдержанно, словно понарошку.

– Как так можно? – шепотом стонала мать. – Ребенок успел привязаться к нему, это же больше, чем собаку потерять…

– Он вернется, все это глупости, – повторял отец. – Какая зачистка, какое уничтожение? Я бы знал… Лично мне этот Гуров не внушает никакого доверия.

– А генштаб?!