Но он был чистым и благородным и отчаянно сопротивлялся всем моим попыткам к нему подступиться. С Жаном все было проще; он давал мне то, что я хотел, частично, я потребовал большего, но он стоял на своем. Но Мишель, прекрасный Мишель, образец для подражания, ни за что мне не отдавался, как бы я ему ни угрожал, а я ведь так мечтал им обладать.

Я угрожал ему так же, как Жану, обещал уничтожить его отца, если он мне не уступит. Безрезультатно. Он повторял, что его отец скорее согласится расстаться с прекрасным местом при нашем дворе, чем позволит своему сыну стать жертвой содомита, и добавлял, что я могу делать все, что пожелаю, но он ни при каких условиях не станет участвовать в моих развлечениях.

Я любил его и ненавидел одновременно; меня возмущало его упрямство и восхищала сила характера, а еще я завидовал, что у него есть отец, который так его любит, когда моему, похоже, не было до меня никакого дела. С каждым днем я все упорнее пытался добиться своего.

Я отнял у этого мира Мишеля, мадам, потому что он не желал мне в нем принадлежать. Я искренне надеюсь, что встречу его на том свете, если, конечно, Бог позволит нам свидеться. Я знаю, что у него будут крылья и сияющая корона, он это заслужил. Я перестал настаивать на исполнении своих желаний, он меня не боялся, и я не мог рассчитывать, что он исполнит их добровольно. Между нами установилось хрупкое равновесие, позволявшее нам оставаться товарищами, по крайней мере внешне. Я знал, что заполучить его я смогу только силой и никак иначе. Я решил, что так и будет, но мне было трудно сдерживаться.

Однажды я сказал ему, что хочу отправиться вместе с ним на охоту. Сначала Мишель отказался; он собирался сделать уроки до прихода нашего наставника, так он сказал. Но причина показалась мне притянутой за уши, потому что наш наставник уехал к себе домой после смерти моего отца. Он заставил меня пообещать, что я не стану к нему приставать и требовать, чтобы он позволил мне к себе прикоснуться, и я дал ему слово. Он остался доволен. Тем утром мы покинули замок, прихватив с собой ножи и пращи, собираясь поохотиться на индеек. Нам не разрешали уходить одним, поскольку все боялись дикого кабана. Мои слуги были заняты делами, и нам с Мишелем удалось ускользнуть. Ощущение свободы показалось мне таким восхитительным, ведь мне редко удавалось остаться без присмотра – всегда кто-нибудь стоял рядом, чтобы либо исправить мои ошибки, либо удовлетворить желания. Не потому, что так требовали мои отец, или мать, или вы, моя дорогая няня; на этом настаивал дед.

Он потянулся ко мне и погладил по щеке холодными пальцами демона. Я не шевелилась.

– Мы дошли до дубовой рощи; вода в реке поднялась, и течение было очень быстрым, потому что в тот год выпало много дождей. Земля оставалась сырой, но нам это не мешало. Мы были одни, что случалось так редко, и, хотя я дал слово, я не мог держать себя в руках. По правде, мадам, я и не хотел сдерживаться. Спаси Господи мою душу, я мечтал сделать с вашим сыном то, что сделали со мной, потому что начал получать от подобных вещей удовольствие.

– Но… кто?

– Разве вы не знали, мадам? Grandpere, naturellement[78]. Мишель шел впереди меня, выгоняя птиц из кустов, а я наблюдал за ним. К тому времени, когда мы подошли к роще, меня так заворожили его грациозные движения, изящество рук и ног, что я подошел к нему и схватил его сзади. О, он был очень сильным для такого стройного и хрупкого мальчика; он отчаянно сражался со мной, стараясь высвободиться, и попытался от меня убежать. Я испугался, что, если ему это удастся и он вернется в Шантосе, он обо всем расскажет, и последствия будут очень неприятными. Я не мог допустить, чтобы мой дед узнал о задуманном мною. Даже представить себе невозможно, как бы он себя повел.

Поэтому я постарался помешать ему вырваться, у меня не было выбора. Я сжал его горло и так держал, но не слишком долго, чтобы не убить его. Однако этого хватило, чтобы он успокоился. Я ничего не планировал заранее, и у меня не оказалось ничего такого, чем я мог бы его связать, пока буду получать свое. Однако я вспомнил переплетенные внутренности, которые вывалились из распоротого живота моего отца, и решил, что Мишель не сможет сбежать, если я использую его внутренности вместо веревки. Я вытащил свой кинжал и, пока он пытался сделать вдох, распорол ему живот, прямо через рубашку, чтобы не забрызгаться кровью. Затем я осторожно вытащил горсть внутренностей. Мне требовалось что-то около метра, чтобы привязать его к ближайшему пню, но наружу выпало больше. Я не мог терять время и заталкивать их обратно. Потом я перевернул его на живот – он попытался немного приподняться, наверное, чтобы не касаться земли, но это возбудило меня еще сильнее.

Все произошло очень быстро. Я был молод и очень возбужден. Я ожидал, что он будет кричать, но он не доставил мне этой радости. Не знаю, находился ли он в сознании, когда я в него вошел, но, когда все закончилось и я снова перевернул его на спину, глаза у него были открыты и полны ненависти, которая разбила мне сердце. Он презирал меня, мадам, а я не мог этого вынести – я его любил и хотел, чтобы он испытывал ко мне то же самое.

Но он не улыбался; когда я пальцами приподнял уголки его губ, а потом убрал руку, на его лице снова появилась гримаса отвращения. Он не умер тогда, как я рассчитывал, хотя мне следовало знать, что так будет, – я же видел, что случилось с моим отцом. Я снова попытался засунуть внутренности на место; его кровь была теплой и влажной, и мне страшно хотелось перемазаться в ней, чтобы сохранить его сущность. Но я понимал, что тогда все поймут, что я натворил. Даже смыть кровь будет непросто.

Прошел час, а он все не умирал. Я тихо с ним разговаривал, но он мне почти не отвечал, просил только передать матери, отцу и брату, что очень их любит и будет ждать на небесах. А еще он много раз повторил, что мне уготовлено место в аду.

Я перерезал ему горло, и тогда он умер. Но, чтобы не перепачкаться кровью, я прижал его рубашку к шее. Я не видел, что делаю, рана получилась слишком глубокой, и голова едва держалась – мне еще не приходилось никого убивать, и я не умел себя контролировать, или в тот момент из-за возбуждения, которое испытывал, стал намного сильнее. Она болталась из стороны в сторону, а когда я потащил труп, чтобы его спрятать, я понял, что она может оторваться. Я не мог этого допустить и потому специально ее отрезал. Я похоронил тело и голову на берегу реки, присыпав камнями – их там оказалось очень много, место я выбрал за большим кустом, так что разглядеть мое сооружение можно было, только стоя рядом. Я повязал ему на шею свой пояс, чтобы казалось, будто голова у него на месте; я не мог смотреть на то, что с ним сделал.

Затем я попытался смыть в реке кровь, но с одеждой ничего не получалось. Я взял кинжал и сделал небольшой разрез на руке, чтобы объяснить, откуда она взялась. Когда все было закончено, насколько возможно, я побежал к замку и около него принялся размахивать руками. Потом я начал кричать что-то бессвязное про то, что Мишеля утащил кабан, – но вы все и так знаете, матушка, вы же видели, как выехал патруль.

День клонился к вечеру, и вскоре стало совсем темно. Патрулю пришлось вернуться, они появились примерно через час после захода солнца и снова отправились на поиски только следующим утром. В глубине души я знал, что они находились всего в нескольких футах от того места, где лежал Мишель, но сомневался, что они его найдут, – я его хорошо спрятал, по крайней мере тогда. Я до сих пор не понимаю, почему ваш Этьен не наткнулся на него, когда был вместе с остальными в лесу; как-то раз он рассказал мне, как тщательно искал. Думаю, он слишком далеко отошел от места, где все это произошло, ведь он считал, что Мишеля утащил кабан или еще какое-то животное.

Прошло некоторое время, прежде чем я отправился посмотреть, все ли там в порядке, и мне показалось, что часть камней сдвинута – видимо, приходило какое-то животное. Голова немного выглядывала, поэтому я ее вынул. И увидел такое дорогое мне лицо Мишеля, который наконец мне улыбался. Я не мог оставить голову там, поэтому я забрал ее с собой.