Ни на лестнице, ни по пути к воротам никто ему не встретился. У стены вновь кипела работа – дворник с племянником старательно и неумело ширкали рубанком по комлю древка, а Обердорф, звеня регалиями и багровея от усердия, в голос ими руководил, чем вносил лишнюю сумятицу и нервозность. Доктор Багрецов наблюдал за ними с затаенной в усах улыбкой.

– Нет, все-таки против русского умельца австрийские – что плотник супротив столяра… – вполголоса сказал он Сабинину. – Право слово, так и тянет помочь, тут работы-то на минуту, – да нельзя. Противу немецкого порядка. Не имеет права герр доктор на улице с рубанком возиться, неуместно… Коля, где это вы ухитрились изгваздаться?

– А что?

– У вас спина в пыли, вот тут, за плечом… Давайте помогу. – Он властно развернул Сабинина спиной к себе и тщательно вытер платком пиджак. – Где это вас угораздило?

– Запонка под кровать закатилась, – ответил непринужденно Сабинин. – Пришлось на четвереньках ползать… Вы не видели Дмитрия Петровича?

– Только что уехал на извозчике. С каким-то седым господином – этакий диккенсовский персонаж в старомодном сюртуке, с орденской розеткой…

«Совсем интересно, – подумал Сабинин. – Если это не мой заочный знакомец, британский майор, отчего-то любящий себя именовать бельгийским адвокатом, то я – католический патер». А вслух посетовал:

– Жаль, у меня дело к Дмитрию Петровичу…

– Господин Трайков? – послышался вежливый голос. – Доброе утро, рад вас видеть…

Сабинин неторопливо обернулся. Перед ним стоял молодой полицейский комиссар Генрих Мюллер собственной персоной, только на сей раз не в вицмундире, а в партикулярном, даже с гвоздикой в петлице.

– Вы меня помните, господин Трайков?

– Ну, разумеется, господин комиссар, – кивнул Сабинин. – У меня о вас сохранились самые приятные воспоминания.

– В таком случае, зачем же столь официально? Зовите меня просто господином Мюллером… Я вас не оторвал от каких-либо важных дел?

– Я свободен, как ветер. Всецело к вашим услугам.

– Ловлю вас на слове, – с обезоруживающей улыбкой сообщил австрияк. – Быть может, мы побеседуем за столиком в кафе?

– Ради бога, – кивнул Сабинин.

– Вот и прекрасно. Всего хорошего, герр доктор.

«А этот-то с какой бедой на мою голову? – растерянно подумал Сабинин, усаживаясь за столиком в заведении пана Ксаверия. – Случайно забрел в наши края? Что-то не верю я в такие случайности. Да и русский неспроста знает, колбасник…»

– Кофе с ромом? – любезно предложил Мюллер. – Насколько мне известно, вы его предпочитаете здесь всем другим напиткам.

– Пожалуй, – спокойно сказал Сабинин.

Ах, вот даже как… Пытается впечатление произвести, полицейский сопляк, представить себя грозным всевидящим оком. Или что-то за этим кроется?

– Как вы догадались насчет моего любимого напитка? – спросил он непринужденно.

– При чем здесь догадки? – с легкой улыбкой сказал Мюллер. – Я не строю догадок, я точно знаю, – и, не изменившись в лице, бровью не поведя, закончил немецкую фразу на весьма чистом русском, – что именно вы предпочитаете на обед, с кем встречаетесь в приватной обстановке и еще многое…

– Простите, не понимаю…

– То есть?

– Языка не понимаю, на котором вы вдруг заговорили…

Австриец смотрел на него с легкой насмешкой:

– Господин Трайков, а вам не кажется, что вы сейчас выглядите несколько жалко, пытаясь валять ваньку? – Это опять-таки было произнесено по-русски. – Собственно говоря, почему вы с таким упорством открещиваетесь от знания русского языка? – Он строил фразы, виртуозно перемешивая немецкие слова с русскими, так что западня таилась на каждом шагу. – Бросьте. У вас вполне понимающий вид… В конце концов, что странного можно усмотреть в том, что болгарин знает русский?

– Да ничего, пожалуй, – вынужден был признать Сабинин.

– Вот видите. Что же вы притворяетесь? – Мюллер уставился на него весело, пытливо. – Нужно уметь притворяться, господин Трайков, а вы, сдается мне, этим искусством плохо владеете…

– Мало ли какие могут быть причины…

– Например? – быстро спросил Мюллер.

– Ну, так сразу и не скажешь… – пожал плечами Сабинин, уже видя, что дело оборачивается весьма неприятной стороной.

– Господин Трайков, – проникновенно, доверительно сказал комиссар. – Мы с вами можем сидеть здесь до вечера, плетя эти словесные кружева… Но есть ли смысл? Вы мне кажетесь не вполне опытным в некоторых вещах, но тем не менее рассудительным человеком, отнюдь не фанатиком и не ограниченным догматиком… Вы, по моим наблюдениям, любите жизнь во всех ее проявлениях, не чужды некоторого, я бы так выразился, эпикурейства… С человеком вроде вас не в пример легче иметь дело, нежели с фанатиками и догматиками…

– Вы не могли бы изъясняться проще? – спросил Сабинин.

– Извольте. Служба моя трудна и тяжела, господин Трайков. Особенно во времена, связанные со столь значительными событиями, каким, безусловно, является предстоящий визит наследника престола, а то и самого государя… Все подняты на ноги, полиция работает без регламента времени и выходных дней… но наши труды не исчерпываются бравым стояньем в парадной форме на маршруте проезда высоких гостей. Отнюдь. Все обстоит как раз наоборот. По крайней мере, для многих из нас…

– Туманно, – сказал Сабинин. – Крайне туманно.

– Ну что же… Я, как человек деликатный, не смею подробно выспрашивать, насколько активно вы участвуете в… деятельности определенного рода. Это в принципе ваша частная жизнь, до тех пор, пока она не войдет в противоречие с Уголовным уложением Австрийской империи. Я вас умоляю, не пытайтесь напускать на себя невинность и хлопать глазами с видом деревенского простачка, впервые в жизни узревшего танцовщиц в кафешантане… Вся округа знает, что за гости обитают в пансионате «У принцессы Елизаветы». Даже иные уличные мальчишки, пожалуй что, осведомлены… И вы мне предлагаете поверить, что туда может попасть случайный человек? Что для постороннего отыщется свободный номер? Нет, серьезно?

Сабинин угрюмо молчал, пытаясь угадать, что в этой ситуации предпринять, – то ли откланяться и убраться восвояси, то ли устроить скандал, поминая сплоченность европейских социал-демократов, о которой в прошлый раз говорил сам комиссар? Или все же отмалчиваться?

– По-моему, я в бытность свою здесь не нарушил законов империи, – сказал он, взвешивая каждое слово.

– О, безусловно! – воскликнул комиссар. – Я вас и не обвиняю ни в чем подобном. С нарушителями законов империи мы беседуем в комиссариате, куда их доставляют под полицейским конвоем, а с вами мы беззаботно сидим за столиком в кафе, и я вас угощаю на собственные деньги… Речь о другом, господин Трайков. Я превосходно понимаю, что не в состоянии пресечь деятельность… заведений, подобных вашему пансионату. Во-первых, я для этого слишком мелкая сошка, во-вторых, вы стараетесь не нарушать законов империи, в-третьих же… ну, мы уже касались этого вопроса при прошлой нашей беседе. Вздумай грубый полицейский бурбон ущемлять права политических эмигрантов, невинных и нежных, помянутому полицейскому просто-таки гарантирована выволочка от начальства, каковое, в свою очередь, вынуждено считаться с возможными запросами в парламенте и шумом на страницах местной социал-демократической прессы…

– Сочувствую, – кивнул Сабинин.

– Благодарю, – в тон ему ответил Мюллер. – Так вот, хотя я и не в состоянии предпринять какие-либо меры…

– Послушайте, а зачем, собственно, вам что-то предпринимать? – спросил Сабинин серьезно. – Вы сами говорите, что никто из нас не нарушает ваших законов…

– Я не одобряю той деятельности, которой вы здесь заняты, – отрезал комиссар. – Зараза имеет свойство распространяться… Любая революционная деятельность, на мой взгляд, крайне пагубна. И некоторые наши деятели, поддерживая вас ради мелких политических выгод, на деле рискуют гораздо больше, чем в состоянии осознать…

– Интересно, – вкрадчиво спросил Сабинин, – а вы в состоянии повлиять на этих… деятелей или хотя бы заставить их к себе прислушаться?