Впрочем, Сашенька не обратила на это никакого внимания: она и сама проживала в таком же загаженном подъезде, в такой же унылой пятиэтажке и в таком же поганом районе, с одной лишь разницей, что район этот находился в противоположном конце Москвы.

Оставив Лешку около подъезда, Сашенька зашагала вверх по лестнице, машинально читая надписи на стенах. На четвертом этаже она растерянно остановилась. Одна стена была посвящена исключительно одной женщине с очень знакомым именем. Сначала шли пошлые объяснения в любви: «Лариса плюс Вова равно Любовь», или «Лара, будь моей навеки, твой Вован», но потом пошли надписи другого содержания, и Сашеньке от неприятных предчувствий стало нехорошо: «Ларка – оборванка!», «Детдомовская подстилка», «Интернатская шлюшка, убирайся обратно в детдом»…

На пятом этаже открылась и закрылась дверь, кто-то торопливо стал спускаться вниз, бурча себе под нос тихие ругательства:

– Mert, дерьмо, твою мать…

Сашенька сразу узнала этот голос, попятилась назад, оступилась, кубарем скатилась вниз на один лестничный пролет и распласталась на животе около мусоропровода.

– Боже мой, мадемуазель, вы не ушиблись? – обеспокоенно спросили ее.

– Все нормально, – тихо прошептала она, села и закрыла лицо руками. Рука стала мокрой и липкой: падая, она разбила себе нос.

– У вас кровь, – озадаченно сообщил мужчина, открыл окно лестничной клетки, собрал с подоконника немного снега, достал из кармана носовой платок, завернул в него снег и присел рядом с ней. Саша низко опустила лицо, пытаясь спрятаться за челкой. – Чтобы кровотечение прекратилось, нужно повыше запрокинуть голову и положить на переносицу что-нибудь холодное, – посоветовал он. – Давайте, я помогу. Поднимите голову, иначе вы испачкаете себе всю одежду, – мужчина взял ее за подбородок и попытался приподнять ее лицо.

– Не надо, – прорычала Саша и оттолкнула его руку. – Идите туда, куда шли, и оставьте меня в покое.

– Простите, мадемуазель, я ведь просто хотел помочь, – извинился он, насильно вложил ей в руку свой платок, поднялся и зашагал вниз по лестнице.

Звук его шагов уже давно затих, а Саша все сидела на грязном полу, держа в руке холодный платок убийцы, не в силах поверить в то, что Крюгер ее не узнал. Было очевидно, что француз вышел из квартиры Ларисы Головиной, и в душе Сашеньки зародились сомнения – а стоит ли проверять, что он там делал?

Пока девушка размышляла, как ей поступить, на пятом этаже вновь открылась дверь. Она быстро вскочила на ноги, прижалась к стене и прислушалась. На лестничную площадку, тяжело шаркая ногами, кто-то вышел, потом послышался сухой кашель, свойственный курильщикам со стажем, чиркнула спичка, запахло дешевым табаком. Видимо, сосед вышел на лестницу покурить, решила девушка и подпрыгнула от неожиданности, когда старческий хриплый голос разорвал тишину подъезда.

– Ларка! Чаво дверь не закрываешь? Смотри, ща как мужики со всего района понабегут, потом не жалуйся! – старик мерзко захихикал, выкинул непотушенный окурок на лестницу, пошаркал к соседской двери, открыл и зашел в квартиру. – Ларка! Дверь закрой, кому говорю. Где ты, твою мать? – Некоторое время было тихо, но спустя минуту раздался дикий истерический крик: – Убили!!! Ограбили!!! Милиция!!! Караул!!!

Саша сорвалась со своего места и сломя голову бросилась вниз по лестнице, чуть не сбив с ног Свистуна, который, услышав шум, помчался ей навстречу. Они выскочили на улицу, добежали до какого-то слабоосвещенного двора, плюхнулись на деревянные ящики, сложенные у служебного входа в продуктовый магазин, и постарались отдышаться.

– Что случилось? – спросил Лешка, обеспокоенно глядя на Сашу, точнее, на ее распухший нос.

– Все очень плохо, Леш, – обреченно сообщила Саша и рассказала Лешке все, что произошло.

– Да, полный трендец, – внимательно выслушав Сашу, тяжело вздохнул Свистун и почесал макушку. – А я видел, что какой-то мужик из подъезда выходил, но Крюгера не узнал. Когда я в машину к нему лазил, лица его не разглядел, он спал, положив голову на руль.

– Узнал, не узнал, какая разница! Получается, что тот список, отмеченный у него в еженедельнике, – это список обреченных на смерть. На смерть, Лешенька! И самое ужасное, что я в этом списке стою под номером один. Он всех нас приговорил. За что? Почему я попала в этот список? И вот что странно: Лариса эта тоже воспитывалась в детском доме, как и я. Вероятно, буквы «Д.Д.» – означает детский дом. Этот сумасшедший француз зачем-то убивает бывших детдомовок и всех, кто мешает ему это осуществить. Но на этом он не успокаивается и ворует трупы. Боже мой, Лешенька, он действительно Крюгер! Самый настоящий Крюгер из фильма! Может быть, у него раздвоение личности?

– По поводу раздвоения личности – ничего сказать не могу, кроме того, что оно начинается от задницы. Извиняюсь, я не психиатр. А вот версию относительно бывших детдомовок можно легко проверить. Завтра нужно к этой, как ее, ну, к бабе под номером три, к Алине Репиной смотаться. Только я один к ней поеду, а ты меня будешь ждать дома.

– Вот еще! – возмутилась Сашенька.

– Что значит – вот еще! Неужели не понимаешь, что, если ты опять с ним нос к носу столкнешься, он тебя узнает и прибьет. Так что не выступай, будешь ждать меня дома.

– Но он не просто убивает и трупы тырит – он еще что-то ищет. Сосед Ларисы кричал: «Ограбили», видно, в ее квартире тоже было все перевернуто вверх дном, как и у меня. Фигня какая-то. Предположим, что француз – не сумасшедший маньяк и список этот не случаен. А он не случаен, потому что наши фамилии замелькали в его еженедельнике еще до его приезда в Москву. Выходит, что у кого-то из нас троих есть что-то, что ему нужно позарез. Одно могу сказать наверняка – у меня точно нет того, что ему нужно, поэтому умирать за просто так мне совсем не хочется. Адреса-то он уточнял уже в Москве, похоже, меня с кем-то перепутали, Лешка.

– Может, и перепутали. Демидовых в Москве наверняка полно. Но если нет? Ты уверена, что у тебя нет того, что ему нужно? Сань, подумай? От родителей, может, что осталось?

– От каких родителей, Лешка? Я из детского дома!

– Но это ведь не значит, что тебя в капусте нашли?

– Да, это не значит, что меня в капусте нашли, – разозлилась Саша. – Это значит, что моя мать была последней сукой. Проституткой! Нагуляла меня непонятно от кого и бросила на произвол судьбы.

– Она жива?

– Нет, умерла от передоза в каком-то притоне. Но я ей до сих пор не могу этого простить. Она должна была позаботиться обо мне! Ты не представляешь, как я жила. Мне теперь и ад не страшен, потому что я через него уже прошла. И помогла мне в этом моя «образцово-показательная» школа-интернат! Смотри! – нервно крикнула Саша, трясущейся рукой расстегнула полушубок и подняла кверху свитер.

– Что это? – растерялся Лешка.

– «Клеймо баловницы» называется. Директор наш мне отметку на всю жизнь оставил. Это след от его ремня! Металлическая пряжка глубоко рассекла мне кожу на животе, и этот уродливый шрам на всю жизнь теперь останется.

– За что? – потрясенно спросил Лешка.

– Булку из столовой украла, потому что жрать хотелось! Я чуть не умерла от боли. Две недели отлеживалась. А врачиха наша, заклеив мне рану пластырем, сказала, что если я буду выступать, то она мне обезболивающее не даст, потому что я тварь последняя и баловница. – Саша вдруг пришла в себя, смутилась и растерянно посмотрела на Свистуна. – Прости, Леш. Прости меня. Я не хотела тебя грузить, само собой вырвалось.

Он не удержался, притянул ее к себе и обнял. Она не сопротивлялась и, уткнувшись в его широкую грудь, тихо заплакала.

– Все будет хорошо, Сань, – нежно шептал он и неуклюже гладил ее по голове своей грубой ладонью. – Ты, это, не реви только. Всех урою, блин! Никому не дам тебя в обиду, честное слово. Хочешь, поеду в твой детдом и всем там репу начищу? Я ведь это, ты не думай… Я ведь тебя того самого, по-настоящему. Жениться даже готов.