– Тс-с! – успел предупредить лейтенант. – Немцы в хуторе есть?

Женщина, пристально рассматривая нас, молчала. А когда узнала, что мы – советские разведчики, от радости растерялась,

– Сыночки мои, да как же вы так? Ведь кругом фашисты, – дрожащим голосом заговорила она, вытирая слезы. – Только сейчас, ироды, ушли, забрали все. Да вы заходите, заходите.

Разведчики переглянулись.

– Медлить нельзя, – сказал им лейтенант и обратился к женщине: – Вот что, мамаша, нужно спрятать нашего товарища до прихода советских частей или до нашего возвращения. Сможете?

Евдокия Петровна только всплеснула руками.

– Да как же нельзя? Конечно, можно.

Разведчики, попрощавшись со мной и хозяйкой, ушли.

Евдокия Петровна устроила меня в погребе, укрыв всем тряпьем, что нашлось в ее хате, – хорошие вещи давно растащили немцы и полицейские.

Нестерпимо ныла рана. Евдокия Петровна достала каких-то трав и часто перевязывала рану. На второй день опухоль спала.

Но на сердце все равно было тревожно. О себе как-то не думалось. Меня беспокоила судьба не только разведчиков, но и этой милой русской женщины, рисковавшей ради меня своей жизнью. Ведь кругом сновали немцы. Они часто заходили в хату, требуя от Евдокии Петровны то одно, то другое.

А однажды в хату заскочил гитлеровец, схватил Евдокию Петровну за горло и заорал:

– Руссиш баба! Партизанен ест? Евдокия Петровна, замахав руками, с мольбой прохрипела:

– Какие партизаны? Нет у меня никого. Настойчивость фрица подсказала мне: ищут разведчиков. Едва я успел подумать об этом, как над головой послышался стук. Гитлеровец открыл крышку погреба и зажег фонарь. Луч света скользнул по сырым стенам. Затаив дыхание, я крепко сжал рукой пистолет, который ребята оставили мне для самообороны. Пальцы раненой руки притронулись к гранате. «Держись, разведчик! – успокаивал я себя. – Держись! В крайнем случае еще можно бороться».

Немец не заметил ничего подозрительного и опять пристал к Евдокии Петровне:

– Руссиш правда любиль? Молчать? Не корошо. Мо-жейт быть капут.

– Умоляю вас, господин. Не делайте этого. Пожалейте мою старость. Нет у меня никого.

В это время открылась дверь хаты, и кто-то испуганно крикнул:

– Коммен зи!

Что случилось? Неужели ребят схватили? Но тут из леса, окружающего хутор с двух сторон, донеслась перестрелка. И снова сомнения и терзания. Кто стреляет? Свои подошли или немцы прочесывают лес?

Над погребоА! склонилась Евдокия Петровна.

– Сынок, кажется, наши подходят. Держись, милый. И я держался. Держался трое суток, пока в хутор не ворвались наши танкисты с десантом.

– Ну, как, разведчик, дела? – спросил один пехотинец, не раз видевший меня на передовой.

– Как видишь, царапнуло.

Командир танка засмеялся:

– Ну и народ эти разведчики! – И тут же раскрыл планшет, глянул на карту, спросил: – Куда отходят немцы? Какие силы? Главный путь их отхода?..

Я рассказал то, что знал от Евдокии Петровны. Ведь разведчик в любых условиях должен наблюдать, стремиться получить нужные сведения. Танковый десант на трех боевых машинах ринулся вперед.

Я расцеловал Евдокию Петровну, и мы расстались – к хате подкатила санитарная машина. Нас, нескольких легкораненых, отправили в медсанбат. Оттуда – в госпиталь, в чудесный сосновый бор, что недалеко от станции Средний Икорец Воронежской области.

… Дверь палаты открыта, и мне хорошо слышно, как старшина-танкист с обожженным лицом тихонько наигрывает на баяне и напевает нашу любимую фронтовую песню «Землянка».

Бьется в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза…

Томительно лежать в палате. Безделье терзает душу. Все мысли на фронте, с ребятами. Где они? Что с ними сейчас? И вот через месяц ко мне прилетело письмо с фронта. Писал мой дружок – Саша Первунин, молодой, ладный паренек.

Храню эту весточку в своем дневнике до сих пор. Ее строки тогда обогрели мое сердце. Вот они:

“Здравствуй, Вася!

Получил твое письмо и очень обрадовался, что ты жив и здоров. Ты спрашиваешь, как прошла разведка? Отвечаю по порядку. До реки Ворскла мы дошли благополучно. Нашли брод. Дивизия переправилась на ту сторону.

Вася, вспомни, ты мечтал побывать на хуторе Диканька. Не забыл гоголевского пасечника Рудого Пань-ко? Так вот, знаменитый хутор брала наша дивизия. Не знаю точно-та ли это Диканька, расспрашивать жителей не было времени, ибо немец драпает во весь дух, а нам, разведчикам, сам знаешь, не только отставать нельзя, но и вперед надо выскакивать.

Пока все мы живы. Правда, во время переправы наступающих частей ранило еще одного разведчика, но что поделаешь – война.

А приказ был выполнен. Привет от меня и всех разведчиков. Пиши. Саша”.

… На дворе шествовал декабрь. Меня выписали из госпиталя. Всю дорогу одолевала одна мысль: как попасть в свою разведроту, к своим друзьям-однополчанам. И какова была моя радость, когда в полку ко мне подошел офицер и сказал:

– Ты стреляный воробей в ночных поисках. Нам такие нужны. Пойдешь в свою разведроту. – А где она, рота? – не удержался я.

– Прибудешь туда – узнаешь, – отрезал офицер. К вечеру мы прибыли в село Маровку, где находилась разведрота. В это время группа разведчиков готовилась к очередной вылазке в тыл к немцам. Из-за русской печки вышел человек. До чего же знакомое лицо!

– Владимир! Ты?

Юсупов бросился ко мне, стиснул в объятьях.

– Постой, – удивился я, глянув на его грудь. – Стало быть, ты герой… За что дали?

– Потом, друг. – Владимир снял золотую звездочку Героя Советского Союза, поцеловал, завернул в бархатный лоскуток и протянул мне: – Береги. Вернусь живым «из гостей», обо всем поговорим. А сейчас некогда, сам видишь.

ОБЫКНОВЕННАЯ РАБОТА

Зима на Украине в тот, 1944 год стояла неровная – то оттепели и появляющееся на синем небе солнце, то вдруг пролетит северный ветер и подымет пробирающую до костей вьюгу.

Раньше такие капризы природы на разведчиков не действовали. Наоборот, они сопутствовали нашей удаче. А удача – это радость, которую, не испытав, не прочувствовав своим солдатским сердцем, до конца понять трудно. Но в эти дни у людей нашей разведроты настроение было отвратительное. В морозную январскую полночь, в свисте и вое метели, в нашу дружную семью пришла страшная весть. Ушедшая в тыл врага группа сержанта Ананьева с задания не вернулась. Погибли и, вероятно, страшной, мучительной смертью, великолепные молодые ребята. Фашисты пытали и мучили их безжалостно и изощренно.

А тут еще неудача за неудачей: почти два месяца наша рота не может взять «языка». Комдив злится: он не знает, кто стоит перед нашей дивизией, не знает замыслов врага. Майор Боровиков почернел и стал раздражительным. О командире роты и говорить нечего. Капитан Неботов извелся, но себя не распускает, еще пытается защищать разведчиков от справедливого гнева начальства.

Но нам по-прежнему не везет. Ведь и мы такие же, как всегда, и делаем все, что в наших силах, а ничего не получается. Прямо наваждение какое-то, да и только. Вот и сейчас, не раздеваясь, прямо в маскхалатах, сумерничают в комнате разведчики из группы Юсупова. Они опять вернулись из поиска без пленного, да еще потеряли убитым своего товарища.

Заскрипев, широко распахнулась дверь и отвлекла меня от воспоминаний. В черном проеме появился разведчик с висящим на груди автоматом. Оглядев комнату, он крикнул:

– Близниченко! Со всеми людьми на правый фланг второго батальона.

Стрелковый полк, куда входил этот батальон, занимал оборону перед селом Компаниевкой. Его правый фланг кончался напротив квадратной рощи, опушку которой опоясывала немецкая траншея.

Близниченко с разведчиками прибыл в батальон к четырем часам утра. Я стоял среди своих ребят и думал: какая все же великая сила приказ. Команда – и люди готовы к бою. Вот и сейчас они все как один готовы выполнить любое задание. У всех подвешены к поясным ремням финки и гранаты, за спины закинуты автоматы с дисками.