Фиакр потихоньку влился в поток, непрерывно катившийся по улице Монтгорей. Огородники, торговавшие на Центральном рынке, возвращались с Сен-Дени или Аржантей с пустыми тележками или нагроможденными одна на другую плетеными корзинами. Повсюду раздавались крики, восклицания, предложения опрокинуть по кружке перед дорогой… Перед «Утесом Канкаля» стояло всего несколько экипажей. Вечером сюда съезжался высший свет, но и сейчас было достаточно много людей, и Марианна с интересом посматривала из-за занавески, как вдруг, заметив знакомую фигуру и лицо, моментально исчезнувшее в толпе, инстинктивно откинулась в глубь кареты. Почему Жан Ледрю спрятался? Почему он оставался на этой улице? Искал ли он возможности приблизиться к Сюркуфу, чтобы попытаться вновь войти к нему в доверие, или только Марианна была его целью? Перехваченный ею взгляд, тяжелый и злобный, не оставлял сомнений на этот счет: в лице Жана Ледрю она приобрела непримиримого врага. Стараясь избавиться от неприятного ощущения, она повернула голову в другую сторону. Что касается Сюркуфа, не сводившего с нее глаз, то он ничего не заметил.

Главная квартира имперской полиции находилась на набережной Малякэ в очень красивом здании XVII века, но, с тех пор как революция отобрала его у законных владельцев – семьи Жюинье, – оно претерпело множество превратностей. Пребывание в его стенах Оружейной комиссии, затем Комиссии общественного просвещения не способствовало поддержанию его в должном порядке. Правда, с 1796 года гражданин Жозеф Фуше – впоследствии монсеньор герцог Отрантский – поместил здесь свою семью и канцелярию, но министр был непритязателен, во всяком случае, к своей парижской резиденции. Он отнюдь не любил выставляться напоказ, предпочитая сохранять все сокровища в своем великолепном замке Ферьер. Поэтому дом Жюинье оставался нетронутым, и патина времен глубоко въелась в его почтенные стены.

И если жилые комнаты, где царила «Добрячка Жанна» – суровая и некрасивая мадам Фуше, – равно как и служебные помещения, сохраняли некоторую пышность, то только благодаря хорошему качеству обоев и бережливости хозяйки, ибо Фуше не видел никаких оснований для расходов на его министерство.

Впрочем, министерство это было весьма своеобразным миром. Нагромождение всевозможных кабинетов, забитых папками и карточными ящиками, над которыми корпел целый рой неимущих писцов, простиралось в задней части здания от улицы Огюстэн до улицы Сен-Пер. Отделанные деревом коридоры соединяли служебные помещения с апартаментами министра. Там толпилось странное и разношерстное сборище, смешивая редкий аромат духов светской дамы с гораздо менее изысканным запахом полицейских шпиков и доносчиков всех мастей. Окунувшись в эту удивительную атмосферу, Марианна, еще возбужденная после короткой поездки по Парижу, невольно прижалась к своему спутнику.

Широкие плечи и крепкая рука Сюркуфа казались ей надежной опорой, благодаря которой можно было без особых волнений встретить ускользающие взгляды странных фигур, возникавших и исчезавших в закоулках дома Жюинье. Дело в том, что им пришлось войти через маленькую дверь с улицы Сен-Пер, так как набережная была забита каретами и экипажами, въезжавшими и выезжавшими со двора большого дома, расположенного против министерства. Создалась такая пробка, что фиакру пришлось сделать объезд.

– Княгиня д'Аремберг закатила прием! – ворчал кучер. – Вот и объезжай теперь.

Благодаря этому Марианна смогла получить полное впечатление о том, что являлось самим логовом министра, впечатление, надо сказать, малоприятное. Здесь даже воздух был пропитан пылью, сплетнями, шпионами. Поэтому она вздохнула с облегчением, войдя в переднюю, где дежурил привратник в строгой ливрее. Эта важная особа соизволила бросить на Марианну тяжелый взгляд!

– Его высочество ожидает м-ль Малерусс, – отчетливо произнес он, – и никого больше!

– Что ты хочешь сказать? – моментально вспыхнул корсар.

– Что мне велено проводить мадемуазель, и только!

– Ах, так? Ну, это мы посмотрим!

И, схватив за руку Марианну, Сюркуф бросился к двойной двери, ведущей в кабинет Фуше.

Министр находился там, сидя около мраморного бюста какого-то увенчанного лавровым венком римского императора, – так по крайней мере подумала Марианна. Комната была небольшой, резко контрастирующей своей простотой со значительностью обязанностей ее хозяина. Меблировку ее составляли большой стол, заваленный папками и бумагами, три-четыре твердых стула и шкаф. Что касается самого Фуше, то он мелкими глотками смаковал поданное лакеем питье. Влетевший, как ураган, Сюркуф заставил его вздрогнуть.

– Очевидно, у вас нет желания принять меня, гражданин министр! – гневно закричал корсар, подводя Марианну к одному из ужасных стульев. – Объясните же почему?

Фуше поперхнулся, обжег горячим напитком пальцы и какое-то время не мог обрести дыхания. В то время как лакей старательно вытирал ему галстук и манжеты, он с раздражением отодвинул чашку.

– Во имя Неба, мой дорогой барон, когда наконец вы оставите эту отвратительную привычку врываться к людям подобно морскому приливу?

– Когда люди, о которых идет речь, будут вежливы со мной. Почему вы запретили принимать меня?

– У меня и в мыслях этого не было! Я ожидал мадемуазель Малерусс и дал соответствующее распоряжение, но я представить не мог, что вы проводите ее прямо сюда. У вас появилась склонность к профессии няньки.

– Ничуть! Но если я занимаюсь кем-нибудь или чем-нибудь, я занимаюсь этим до конца! Я хочу знать, что вы сделаете с нею. И не уеду, пока не узнаю!

И чтобы доказать свое намерение ничего не упустить из предстоящего разговора, Сюркуф, в свою очередь, уселся на одном из стульев, оперся руками о трость и стал ждать. Марианна чуть не улыбнулась… поистине он неотразим… и чертовски надежен. С ним можно было бы идти хоть на край света! Между тем Фуше испустил вздох, способный разжалобить стены.

– Можно подумать, что я какой-то великан-людоед. Что это вы вообразили? Что я снова пошлю ее в Сен-Лазар? Запру в карцер или назначу маркитанткой к гренадерам из Гвардии? Неужели вы не питаете ко мне хоть немного доверия?

Сюркуф ничего не ответил, но его отвисшая нижняя губа явно выражала сомнение в доверии к упомянутой особе. Фуше приподнял бровь, зарядился порцией табака, затем начал бархатным голосом:

– Можете вы иметь что-нибудь против герцогини Отрантской, моей жены? Напоминаю вам, что, имея четверых детей, она является образцовой хозяйкой семьи и вполне способна позаботиться о девушке, которая, кстати, тепло рекомендована моим старым другом. Вы удовлетворены?

Был ли удовлетворен корсар – неизвестно, ибо он молчал, а вот Марианна едва удержала гримасу недовольства. Мысль о том, чтобы поселиться в этом слишком отдающем полицией доме, ей не очень улыбалась. К тому же она не могла понять, почему Фуше, даже принимая во внимание рекомендацию Никола, до такой степени заинтересовался ею. Возможно, он оказывал ей большую честь, и она, без сомнения, должна быть за это крайне признательна, но ведь не ради этого она приехала в Париж.

– Я думала, – начала она застенчиво, – что я смогла бы жить у моей кузины д'Ассельна.

– Еще неделю назад это было бы возможно. К несчастью, с тех пор ваша кузина нашла способ заставить говорить о себе. Она не может заниматься вами!

– Что это значит?

– Что она уже пять дней находится на пути в… Овернь, где останется жить под надзором. Должен добавить, что перед этим она три дня пользовалась гостеприимством полиции в тюрьме Маделонетт.

– В тюрьме, моя кузина? – воскликнула Марианна, ошеломленная неизбежностью судьбы, толкавшей последних носителей ее фамилии в тюремные камеры. – Но за что?

– За то, что она бросила в карету Императора письмо-протест, касающееся личной жизни Его Величества. Ознакомившись с очень резким содержанием этого письма, мы сочли нужным отправить м-ль Аделаиду обрести спокойствие в деревенской тиши. И это больше для ее блага, чем для нашего!