– Проснись, Голубцов, – тоскливым голосом окликнул Николай. – Это мы. Твои знакомые.

– Это ми, дельфины, – хихикнула Люба, которая обожала проявить чувство юмора когда надо и не надо.

Николай предостерегающе вскинул руку.

В позе Голубцова вроде бы не было ничего особенного, лежал да и лежал, свернувшись клубком, но Николай уже увидел его странно вывернутую руку с растопыренными пальцами. А скорее, просто почуял … нет, не запах разлагающейся плоти на голени Голубцова, а это неопределимое, неописуемое никакими словами дуновение, словно душа несчастного бомжа (ведь была у него хоть какая-то душа!) до сих пор прощально реяла над своим прежним жалким обиталищем.

– Батюшки, – прошептала Люба. – Да он уже…

Сообразив, что привычная схема общения с Голубцовым нарушена, подошел Витек.

– Ну что, пошел к верхним людям? – спросил он со скучающим видом. – Давно пора! Э, да он грибочков покушал, – наклонившись, Витек вытащил из-под лавочки, на которой окоченел Голубцов, пол-литровую банку с консервированными грибами. Банка была почти пуста, лишь на самом донышке еще осталось несколько лилово-черных кусочков.

– Это что же, помойники? – с отвращением завзятого грибника, оскорбленного в лучших чувствах, пробормотал Витек. – Или сортирники? Закусил, называется! И чекушка не помогла (рядом с грибами под лавкой валялась бутылочка «Тройного» одеколона).

– Голубец, Голубец! – послышался рядом заносчивый детский голосок. – Покажи своих червяков – на пиво дам!

Бригада «Скорой» обернулась как по команде. У входа в беседку топтался мальчик лет десяти с капризной нижней губой и явными признаками преждевременного ожирения. Мальчик был одет в хорошенький джинсовый костюмчик, который, с одного взгляда видно, покупался не на рубли. В руке он небрежно мял червонец. Рядом с любопытством тянул шею другой мальчишка, одетый примерно так же, только тощий.

– А ну, пошли! – шикнул на них Витек.

Мальцы послушались безропотно, все с тем же равнодушно-пресыщенным видом, но, отойдя на пять шагов, тощий воинственно сказал:

– Ты, козел, гони деньгу. Проспорил, значит, гони.

– Сам ты козел, – обиделся толстый. – Кто же знал, что Голубец сдохнет? Вчера вечером он был как молодой, квасил тут с каким-то… Ладно, подавись своими деньгами.

Он вытащил из кармана курточки пятидесятирублевку и швырнул на землю.

Тощий плюнул на бумажку и не стал подбирать – видимо, обиделся, пошел прочь, гордо вскинув голову. Толстяк тоже проигнорировал проигранные деньги и удалился в противоположном направлении.

– Мама дорогая, – потрясенно сказал двадцатилетний Витек. – Ну, молодежь пошла! И такие отпрыски благородных семейств лезли в приятели к Голубцу?! Вот уж правда что – захотелось барыньке вонючей говядинки!

– Слышали, что мальчишка сказал? – перебила Люба. – С Голубцовым вчера кто-то пил, а значит, и закусывал. Вот на что хотите спорю: ночью был вызов токсикологии по поводу отравления грибами!

Спорить никто не решился. Грибов этой осенью уродилось – хоть косой коси. Их и косили все подряд, съедобные с разной ядовитой поганью, так что вызов токсикологии превратился в обыденную мелочь, и Люба вела себя некорректно, заранее зная, что выиграет.

К своему изумлению, еще со двора Нина увидела свет в кухонном окне. Беспомощно оглянулась, однако «Лада» Инны, помигав красными фонариками, уже выехала со двора.

Лапка, которая спала на ходу, с усилием приоткрыла слипающиеся глаза:

– Ну что ты, ма-а?!

– Посмотри, – шепнула Нина, – у нас на кухне свет горит. А ведь нас дома нету!

– Нету, – согласилась Лапка. – Потому что мы во дворе стоим… Да ты что, мама, это, наверное, папочка приехал!

Самое простое объяснение, однако Антон только вчера утром звонил и распинался, что никак, ни под каким видом не сможет вернуться на выходные. Так что это вряд ли имеет место быть Лапкин «папочка». Выбор других вариантов невелик: или Нина сама забыла погасить свет на кухне, или… или не сработал «ревун». И теперь из ее нового сервиза пьют чай непрошеные гости. Или потягивают из толстостенных стаканов заветный французский коньячок, к которому Антон позволял себе прикасаться только при больших стрессах…

А может, и не пьют они ничего и не потягивают. Может быть, сосредоточенно укладывают в коробки аппаратуру и увязывают в узлы Антонову дубленку, Нинину норковую (из кусочков, правда, но это детали!) греческую шубку, выбрасывают на пол книги в поисках тайника, опрокидывают в свои бездонные карманы шкатулку с драгоценностями, стоящую на туалетном столике…

Нина обернулась. Вон там, около первого подъезда, телефон-автомат, но еще не факт, что он работает. И все равно надо попытаться позвонить, не из автомата, так от кого-то из соседей. Вызвать милицию! Пусть дома никого нет, пусть она сама забыла про свет, пусть ее поднимут на смех и даже обматерят – учитывая вчерашний звонок киллера, нельзя пренебрегать никакими правилами предосторожности!

Она уже дернулась было к телефону, как вдруг дверь их подъезда распахнулась, оттуда вырвалась темная кудлатая тень и, громко фырча, ринулась прямиком к Нине, волоча за собой тщедушную женскую фигурку.

– Тэффи, привет! – зевнула Лапка.

– Добрый вечер, Виктория Павловна, – поздоровалась Нина.

Собака по имени Тэффи – поразительно глупый и добродушный шнауцер – прыгала вокруг них, норовя лизнуть Лапку в лицо и положить передние лапы на Нинины плечи. Виктория Павловна моталась за ней, как консервная банка, привязанная к хвосту, но справиться с собачьим дружелюбием, как всегда, не могла.

Эта парочка была во дворе притчей во языцех. По утрам, часиков этак в шесть, самое позднее – в половине седьмого, Тэффи вытаскивала на прогулку свою едва одетую хозяйку, которая в ярости рычала, забыв о том, что ее слышно во всех окрестных домах:

– Ты все равно будешь меня слушаться! Я тебя одолею, потому что я человек. Я личность, а ты собака! Я сильнее тебя!

– Р-рав! – задорно огрызалась Тэффи и исчезала в соседнем дворе, а в кильватере у нее влеклась несчастная «личность» Виктории Павловны.

– Ой, Ниночка! – обрадовалась соседка минутной передышке: нетерпеливая Тэффи уже задрала ногу возле ближайшего дерева. – Будьте осторожны на площадке. Не вздумайте позвонить в дверь: какой-то негодяй у нас на площадке снял кнопки со всех звонков, вы можете себе представить? И лампочку выкрутил! Приехал Антон Антонович, вот буквально полчаса назад, и как его не убило током, я просто ума не приложу! Это же чудо, что мой Феля как раз решил пойти проверить почту и открыл дверь, а то еще одна минута – и… – Она схватилась за сердце одной левой – правая рука мертвой хваткой держала Тэффи. – Феля так переволновался, что у него чуть приступ не начался. Вы представляете, что было бы, если бы он не открыл дверь?!

– Извините, я что-то не поняла, – робко пробормотала Нина. – Феликс Иванович пошел за почтой, а в это время Антон… Антон приехал, что ли?!

– Ну да, я же говорю, – закивала Виктория Павловна, и тут окончательно проснувшаяся Лапка, закинув голову, завопила на весь двор:

– Это папочка свет на кухне включил, а никакие не воры! Пошли, мама, ну пошли, хватит болтать!

– Извините, Виктория Павловна! – только и успела крикнуть Нина, и Лапка затащила ее в подъезд с тем же напором, с каким встрепенувшаяся Тэффи понеслась на поиски вечерних приключений.

Лифт работал, через несколько мгновений Нина с Лапкой оказались на своей площадке. И правда – лампочка не горит, а в тусклом свете, падающем из дверцы лифта, видно, что вместо кнопки электрического звонка справа от двери с цифрой 101 зияет дырка. Впрочем, в ту же минуту дверь распахнулась, и Антон, щурясь, встал на пороге:

– Нина? Лапка? Где вы, интересно, ходите?

Лапка повисла у него на шее, обхватив руками и ногами.

– Э, потише! – недовольно буркнул Антон, подхватывая ее одной рукой – в правой он сжимал отвертку-индикатор и электрический фонарик. – Ты меня когда-нибудь с ног свалишь.