Валентина стащила перчатки и бросила их в мусорное ведро. Оглянулась: пациентка все еще покоилась на кресле с раскинутыми ногами.

– Люда, осмотр окончен, – мягко сказала Валентина. – У тебя четыре недели беременности. Иди садись вот сюда, на стульчик. Только оденься сначала!

Валентина с невольным сочувствием наблюдала, как пациентка неловко сползает с кресла и смотрит на свои сложенные на топчане вещички, словно не представляя, что с ними делать.

Конечно, бывает, что при таком сообщении женщины теряют голову от радости. Но это определенно не тот случай.

Люда начала медленно одеваться. Куда девалась вся та высокомерная, недобрая энергия, которой она так и обдала Валентину несколько минут назад, ворвавшись в кабинет и потрясая карточкой платной пациентки! Валентине даже послышалось долетевшее из коридора эхо небольшого скандальчика. Очевидно, Люда прорвалась на осмотр без очереди, убежденная, что ежели она платная, то ей все можно. Похоже, сейчас она безумно жалеет, что так поспешила.

Пока Люда одевалась, Валентина торопливо выписывала направления. Что бы эта девонька ни решила, рожать или аборт делать, анализы сдавать придется. Хотя никакого «или» тут быть не может, почти наверняка она решит прервать беременность.

Так, оделась. И вроде бы в глазах появилось осмысленное выражение. Но все еще растерянна. Уронила сумку, оттуда выпала и записная книжка, помада, ручка, еще какие-то мелочи. Валентина исподтишка наблюдала, как Люда медленно, будто во сне, собирает свои вещи.

Тянито какое-то, а не девка! Или правда такое уж сильное потрясение испытала?

– Да ты садись, Люда, – Валентина похлопала по стулу. – Значит, вот что, смотри. Это тебе направление на общий анализ крови и на RV. А это – на мочу. Причем в пятом кабинете, с восьми до десяти, только лучше прийти пораньше, потому что очередь тут собирается кошмарная. Поскольку ты не из нашего района, то все это тоже платное, как и визит ко мне. И заплатить за анализы лучше сегодня, чтобы завтра тебе две очереди не стоять – в регистратуру и в кабинет. Если есть побольше денег с собой, можешь сразу и за аборт рассчитаться, вперед, тогда тебя на какой-нибудь ближайший день сунут, вдруг там у них «окошко» найдется. Жаль, что ты ко мне чуточку раньше не пришла, успела бы на вакуумный, а теперь чистить придется. Ну ничего, все это в наше время с обезболиванием делается, не то что раньше – глаза на лоб лезли от боли! Я это удовольствие еще застала, успела. Ну, скажу тебе, если бы наши мужики этот кайф словили хоть разик, то вообще с сексом завязали бы!..

Валентина болтала, что только на язык взбредет, а сама одним глазом поглядывала в карточку, которую заполняла, другим же – косила на лицо Людмилы. Надо же, какая непроницаемая маска. Эти небольшие, очень темные глаза, тугие щеки, маленький, плотно сжатый рот… Мордовская, марийская, нет, скорее чувашская кровь. Выражение полного равнодушия на лице, особенно когда опущены глаза. Не поймешь, о чем она там на самом деле думает. Молчит, словно воды в рот набрала!

– Погодите-ка, – сказала вдруг Людмила. – Мне не надо направления. Я не пойду на аборт.

Ручка уткнулась в бумагу. Теперь Валентина уставилась на пациентку во все глаза:

– Рожать будешь, что ли? Серьезно?

Люда кивнула.

– Ну что ж, дело хорошее. А твой мальчик, он как, не будет против?

Маленький ротик слегка искривился в усмешке:

– Мой мальчик? Ничего себе, мальчик – ребенка заделал с одного раза!

Звучит грубовато, может быть, цинично, зато выражено точно.

– Ну, я хочу сказать, твой мужчина – он рад будет ребенку? – уточнила Валентина. – Ты ведь вроде бы не замужем? Может быть, вам с ним еще посоветоваться? Шаг ответственный, всю вашу жизнь переменит. Направления-то возьми, анализы все равно надо будет делать…

– Вы мне зря платный анализ выписали, – перебила ее Люда и отодвинула бланки. – Я теперь к другому доктору буду ходить, на другом участке. Бесплатно, потому что пока я живу без прописки, а теперь они меня пропишут, раз я беременная. И вообще, теперь они со мной по-другому будут говорить! Никуда не денутся. Так что я к тому доктору пойду, по месту жительства и прописки, он и даст мне новые направления.

Валентина растерянно моргнула. Эта девонька ей, условно говоря, в дочери годится, а отстегала словесно взрослую тетеньку-докторшу, будто малявку-неразумницу. С другой стороны, тетенька-докторша сама виновата: куда спешила с этими бланками? Надо было сначала поговорить с пациенткой. Нет, решила дать ей время прийти в себя. Но до чего же быстро она очухалась, эта Люда Головина! Крепкая барышня. Умеет держать себя в руках, и, надо полагать, не только себя. Видимо, ее мальчик (мужчина, конечно же, мужчина!) тоже пикнуть не смеет против ее решения. Ишь, как это прозвучало: «Теперь они меня пропишут, никуда не денутся! Теперь они со мной по-другому будут говорить!» Так и видишь за этим словечком «они» мальчика-мужчину и его мамочку, которой совершенно не по нраву вот такая сношенька – с угрюминкой, очень даже себе на уме.

И эту маму можно понять, ей-богу!

Валентина попыталась одернуть себя – дескать, твоя-то какая печаль? – но мысли не послушались.

Неужели Люда решила сохранить ребенка только ради прописки? Ой, да чего только не бывает в жизни! А потом, закрепив свои права, она примчится за направлением на аборт… Что ж, время у нее еще есть, аж два месяца. И можно спорить, что придет она «по месту жительства и прописки», уже готовая сделать аборт. У этой барышни, похоже, все наперед рассчитано. Довольно бесстыжая девка, если хорошенько подумать.

Ну и что? Вам-то какое дело до отсутствия или наличия у нее стыда, доктор Залесская? Клятву Гиппократа давали? Давали. «В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного…» Ну так и молчите в тряпочку.

Валентина невольно бросила взгляд на противоположную стену. Вот она висит! В смысле, клятва, а не тряпочка. Роскошно изданный постер занимает изрядную часть стены и внушает глубокое уважение как самим своим видом, так и этим словосочетанием – «Клятва Гиппократа», да и общей витиеватостью текста. В принципе, наверное, это неплохо смотрелось бы в кабинете любого другого врача, только не гинеколога. Потому что там, в этой самой клятве, есть такие слова: «Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не укажу пути для подобного замысла; точно так же я не вручу никакой женщине абортивного пессария».

Пессарий – это расширитель для матки. Он применяется именно при абортах. И, строго говоря, в этом кабинете, как и вообще во всех гинекологических кабинетах мира, непрестанно нарушается клятва Гиппократа. Ведь десятки женщин получают здесь хоть и не пессарий конкретно, а все же направление на аборт. Получают просимое «смертельное средство» для уничтожения плода.

А между прочим, Люда Головина, которая так не нравится доктору Залесской, не просит у нее «абортивного пессария». И, может статься, никакой аферы она не затеет, ребенка все же оставит и будет ему самой что ни на есть заботливой мамой!

Люда зыркнула своими темными глазками, и Валентина сообразила, что молчание несколько затянулось.

– Ну что ж, договорились, встретимся через недельку. Тогда на сегодня все? Можешь идти. До свидания, желаю тебе удачи – и твоему ребеночку.

Люда и бровью не повела, не то чтобы спасибо сказать.

– Тут откуда-нибудь позвонить можно? – спросила безразлично. – Из регистратуры или еще откуда-то?

Ага, так тебя кто-то и пустит звонить из регистратуры!

– Возле гардеробной автомат на стене. Бесплатный, – сухо сообщила Валентина. – Кстати, там кто-то еще есть, в коридоре? Или кончилась очередь?

– Нет, – брезгливо поджала Люда и без того крохотные губки. – Чурки какие-то сидят.

И, не прощаясь, выплыла из кабинета.

На пороге немедленно возникли две женщины. Черноволосые, черноглазые, смуглые, крепенькие такие. Азербайджанки, понятно. Чурки, это ж надо! Видали националистку? А сама она кто, эта Люда Головина? Если уж рассуждать с точки зрения великорусского шовинизма?