Председатель молчал. Тени на его лице плясали в багряном свете факелов.
Потом встряхнулся, и встал, опершись руками на запятнанную винными розами скатерть.
— Друзья, — сказал он звучно! — само небо к нам благосклонно. Нас удостоили своим посещением знаменитые барды — мэтр Лютик и его нежная спутница, поэтесса Эсси Давен. Поприветствуем же их!
Ото всех столов раздались нестройные хлопки. Лютик поднял голову и увидел, что тени совсем сгустились и слились в одну сплошную ночь, подсвеченную отблесками горящих нижних кварталов.
— За приют и ласку, за хлеб и вино они подарят нам песню! Просим! Просим!
— Просим! — захлопали в ладоши пирующие.
— Я… — Эсси не плакала, но в глазах стояли слезы, в которых вспыхивали огни факелов, — я не могу…
— Согласитесь, — в голосе председателя была чуть заметная насмешка, — это неблагодарно с вашей стороны! Вы сидите у нас в гостях, пьете наше вино… вы же, в конце концов, всего лишь наемные артисты, дорогая моя. Лицедеи.
Эсси молчала, размазывая пальцем по скатерти винную лужицу.
— Коли не хотите петь, мы любезно попросим вас вон отсюда, — председатель значительно поглядел на Лютика, — нас пока что обходят стороной, а там, сейчас неспокойно, знаете ли…
Курва, подумал Лютик, только бы дотянуть до утра. А может, хрен с ним, в темноте мы ничего не видим, но и нас не видят. Хотя, какая тут темнота, вон как разгорается… Ночь — время демонов. Днем люди еще хоть как-то блюдут себя, впрочем, и то не все. А он совсем псих, этот председатель, это уж точно.
— Эта дама, — начал Лютик осторожно, — только что потеряла…
Эсси вытерла нос тыльной стороной руки и выпрямилась.
— Я спою, — сказала она спокойно, и, обернувшись к Лютику, расчехлила лютню, — давай Лютик, покажем им.
Лютик тоже встал, отодвинув стул, и поставив на него ногу.
— Давай, куколка. Чтобы небу стало жарко. Хотя ему и так жарко.
Эсси положила пальцы на струны.
Покуда я тебя ждала,
Немало слез я пролила…
Запела она низким грудным голосом.
Ах, в этом нет моей вины,
Мужчинам слезы не нужны,
Отозвался Лютик.
Всегда с тобою и везде
В болезни в радости в нужде
Выводила Эсси.
Ах нет страшнее брачных уз
Для тех, кто крутит черный ус,
Соловьем разливался Лютик.
Еще наставишь мне рога
А мне свобода дорога
А написать бы эдакую драму в стихах, думал он тем временем, чтобы ночь и факелы, и эта страшная веселая компания, и это председатель, и пускай он сочинит что-то такое… что будут помнить всегда, не графоманию какую-нибудь, а прекрасный, величественный гимн в честь чумы, и пусть его поразит раскаянье, и чтобы бледные, воздетые к черному небу руки, и отчаянье, и презрение к смерти… великая же будет вещь!
Скала и трепетный прибой —
Так неразлучны мы с тобой!
Теперь они пели вдвоем!
Любовь, любовь, такая вещь,
С нее недорого возьмешь!
Она прилипчива как клещ
И неотвязна, точно вошь!
Всегда друг друга мы поймем
Трава и ветер, дождь и гром,
Ах, как нам сладко быть вдвоем!
Эсси заставила струны выдать особенно замысловатый пассаж, и оба они с достоинством раскланялись под аплодисменты пирующих.
— Милая вещица, — снисходительно сказал председатель, — это откуда, позвольте спросить?
— Дуэт Цинтии и Винтревена из «Тщетных упований», — пояснил Лютик.
— Неплохо, неплохо… А автор кто?
— Я.
— Очень мило, — повторил председатель, — и еще раз широко повел рукой, видно, это был его излюбленный жест, — благодарю и прошу к столу.
— Сражен вашим гостеприимством, — сквозь зубы сказал Лютик, — садись, Эсси… Эсси?
* * *
— Это ваше дело, — Лютик упрямо наклонил голову, — хотите, умирайте здесь. За этими чертовыми столами, мордой в салатах. А я пошел… может еще успею донести ее…
— Воля ваша… Но вас убьют на улице.
— Никто не посмеет нас тронуть. Никто не подойдет. Я знаю людей не хуже вашего.
— Но вы представляете, что сейчас творится в госпитале?
Идиот, подумал Лютик. Я прекрасно понимаю, что творится в госпитале. Наверняка оттуда бежали все врачи. И санитары бежали. Но вдруг… вдруг хотя бы кто-то остался? Я должен сделать все, что смогу. Все, на что способен. Иначе… курва, как мне жить дальше?
Эсси лежала у него в руках, охватив его за шею, и ее объятия постепенно слабели.
Ну вот, уныло подумал Лютик, тяжело ступая по гладким, вытертым камням пустынной мостовой, теперь я наверняка заразился.
— Что ты, куколка? Что ты сказала?
Ему пришлось склониться ухом к ее губам, чтобы расслышать невнятный шепот.
— Лютня. Моя лютня!
— Вот она, куколка. У меня за спиной.
— Ты не… бросишь меня, Лютик?
— Нет, куколка. Мы же вместе. Цинтия и Винтревен… Как же я буду без тебя петь этот дуэт? Погоди, все закончится, мы наймем экипаж, и…
— Я хочу в лес. Там так тихо. Зеленый мох, и… родник. Такие камни, серые, с красными прожилками, и из них бьет, прямо из камней…
Они натолкнулись на компанию мародеров, которая при виде их молча расступилась, освободив дорогу. Один из мародеров снял помятую шапку и так и стоял, пока Лютик с его грузом не скрылся за поворотом.
Потом Лютике прошел мимо темной бесформенной груды, из которой торчали белеющие руки и ноги и мимо деловитых людей с ведрами смолы и факелами, направляющихся к этой самой груде…
Все вокруг казалось каким-то прозрачным и хрупким, словно мир был заполнен стеклянной массой и не совсем настоящим. Как будто это был дурной сон, и если проснуться, все будет по-прежнему. Или как будто реальность вдруг разветвилась, и в этой тьме надо было нащупать правильную тропинку, ступив на которую, можно оказаться в мире, где чумы не было и нет, и Эсси завтра наденет это свое голубое свадебное платье.
Госпиталь был единственным освещенным зданием во всей округе. Факелы трепетали на ветру, освещая мощеный двор, сейчас застеленный наспех грязными простынями — на каждой темнело чье-то тело. Кто-то метался в жару, кто-то лежал совсем неподвижно. Огибая квадратики простыней, Лютик пронес Эсси внутрь, однако тут же пожалел об этом — здесь тела лежали уже друг на друге.
— Здесь… есть кто-нибудь! — крикнул он, высвобождаясь от чьих-то пальцев, вцепившихся ему в щиколотку, — доктор!
Белая фигура появилась из полумрака бокового коридора, и Лютик в ужасе вздрогнул, чуть не выронив бормотавшую что-то в бреду Эсси. Но потом с облегчением вздохнул — к нему приближалась крупная, спокойная женщина в когда-то белой робе сестры милосердия. Ее круглое доброе лицо казалось настолько неподходящим к окружавшему ее кошмару, что Лютику на миг захотелось уткнуться ей в плечо и заплакать. И чтобы она гладила его по голове, и обещала, что чума вот-вот прекратится и все будет хорошо.
Потом он узнал ее. Она еще больше раздалась и отяжелела, но он узнал ее.
— Иоля?
Она близоруко прищурилась, всмотрелась…
— Лютик?
— Иоля! — он хотел броситься к ней, обнять, но на руках у него лежала Эсси, и Эсси с каждым мигом становилась все тяжелее. — Что ты здесь делаешь?
