Спорить с ней в таком состоянии не имело смысла, и я со вздохом стала готовиться в дорогу.

Не то, чтобы я совсем не верила в подобные вещи, но за свою короткую жизнь я успела повидать слишком много шарлатанов. Тем более, что к этой «ворожее» по словам Шурочки ходило половина Саратова. Время от времени у нас в городе появлялись подобные субъекты, и на какое-то время превращались в объект массового паломничества.

Особенно мне запомнился один юродивый, который называл себя странным именем Алексей-С-Гор-Вода и круглый год ходил босиком. Он произносил в моменты «прозрений» нечто нечленораздельное, и его почитатели тщетно пытались проникнуть потом в смысл этой абракадабры. В основном это был абсолютно бессмысленный набор слов и звуков, но количество его приверженцев росло с каждым днем. Не знаю, чем бы это закончилось, но в один прекрасный день он украл у очередного своего прихожанина бумажник и – недолго думая – отнес в ближайший кабак. На этом его карьера закончилась, и бывшие почитатели постарались вычеркнуть из памяти свои к нему визиты, во всяком случае, прилюдно о них не поминали.

Но эта история, как и многие ей подобные, ничему не научила моих доверчивых земляков. Уже через полгода в городе появилась «Блаженная Матрена», и мало-помалу к ней потянулся народ…

Так что пошла я к этой ведьме только из уважения к переживаниям своей подруги. И не ожидала от этого визита ничего хорошего. Более того, я не воспользовалась своим экипажем, а послала за извозчиком. Мои лошади слишком известны в городе, чтобы появляться на них в сомнительных местах. И одеться постаралась как можно незаметнее…

– Заходите, чего стали? – произнес неожиданно певучий голос из полумрака низкой прихожей. Огня в доме не зажигали, хотя на улице уже смеркалось.

– Заходи, – тихо, как в церкви, шепнула мне Шурочка, и подтолкнула меня вперед.

Дом, в котором снимала квартиру ворожея, находился недалеко от центра города, но и до сих пор в Саратове остались странные места, которые внешним видом и отдаленно не напоминают городских улиц. В двух шагах от них светят фонари и ездят автомобили, а тут и по сей день пахнет навозом, по улице ходят коровы и овцы, петухи заливаются во все горло, и невозможно поверить, что на дворе конец девятнадцатого столетия. А в те времена и подавно.

И вновь я не удержусь и вставлю пару слов, хотя на этот раз и стараюсь не нарушать авторского повествования. Но на дворе уже даже не двадцатый, а двадцать первый век, а ваш покорный слуга, будучи недавно проездом в столице и гуляя по малознакомому району, нос к носу столкнулся с коровой. Она как ни в чем ни бывало паслась посреди улицы, привязанная старой обгаженной веревкой к вбитому в землю колышку. Вот такое у нас государство – традиции в нем неискоренимы… Прошу прощения за может быть неуместное замечание.

– Темно у вас, – пожаловалась я, едва не споткнувшись о какое-то ведро на полу.

– Да ладно тебе, – одернула меня Шурочка, и в душе у меня стала нарастать волна раздражения, которую я так старательно запрятала в глубину своего сознания. Но что поделаешь, если я все больше чувствовала себя участницей какой-то нелепой комедии. Или фарса.

– Можно огонь зажечь? – спросила я с откровенным раздражением.

– Отчего же нельзя, если просят, – ласково ответил тот же голос, и в ту же секунду в комнату вошла маленькая русоволосая девочка со свечой в руках. Она поставила ее на стол, и теперь я смогла рассмотреть внутреннее убранство и хозяйку этого помещения.

«Женщина как женщина, – подумала я, рассматривая ее уложенные на затылке волосы и довольно аккуратное платье, – и не подумаешь, что ворожит в свободное время».

– Я вас слушаю, – прервала она мои размышления тем же ровным голосом.

– Говори, – обернулась я к Шурочке, поскольку она так и стояла у меня за спиной. Присутствовать я согласилась, но задавать какие-то нелепые вопросы не собиралась.

– Присядьте, – предложила нам хозяйка и указала на лавку рядом с большим, покрытым белой скатеркой столом.

Я пропустила Шурочку вперед, таким образом оказавшись на краю лавки, в тени. Свечка была маленькая, хотя и горела довольно ярким ровным пламенем. А Шурочка оказалась как раз напротив хозяйки; взволнованная и нерешительная, она оглядывалась на меня, вздыхала и качала головой.

Я демонстративно отвернулась, предоставив ее самой себе, тем самым вынудив ее взять инициативу на себя.

– Нам… я хотела бы узнать… отчего умер один мой знакомый…

Шурочка, такая решительная и смелая, сейчас напомнила мне крестьянскую девочку, которая стесняется и робеет при виде незнакомых людей, и готова расплакаться по любому поводу.

А дальше произошло что-то странное. И до сих пор я не могу понять, что это было. То ли оттого, что я пристально смотрела на свечу, то ли по другой причине, но у меня все поплыло перед глазами. И я стала воспринимать все окружающее как во сне. Или в раннем, младенческом детстве, что почти одно и то же, во всяком случае – для меня.

– Дай мне твою руку, – произнесла хозяйка, не отрывая взгляда от Шурочкиного лица и та послушно протянула ей ладонь.

– Зачем же ты живого хоронишь? – строго спросила хозяйка, а дальше я почти ничего не помню. Честное слово. Помню каждый шаг по дороге туда, помню, как возвращались. А вот середина… словно корова языком слизнула, если подобное выражение уместно в подобных обстоятельствах.

Какие-то обрывки фраз, отдельные моменты, но до сих пор затрудняюсь точно сказать, сколько времени мы провели в этой комнате. Пять минут… или час? Помню, что Шурочка в какой-то момент потеряла сознание. Возможно, когда услышала первую фразу, хотя, может быть, и ошибаюсь. Потом мы пили какой-то напиток, похожий на чай, только очень вкусный и ароматный, а женщина что-то говорила мне… Именно мне, и не по поводу Константина, а про меня и про мою жизнь. И я слушала ее, как завороженная, и мне казалось, что каждое ее слово проникает мне в самое сердце, открывая неведомые для меня собой глубины души… О чем-то подобном я читала потом, но самой ни с чем подобным сталкиваться больше не приходилось.

Это на самом деле была непростая женщина… И очень скоро я смогла убедиться в справедливости ее слов… Но не буду забегать вперед. Потому что в тот вечер я еще ничего не понимала, и всю дорогу до Шурочкиного дома, куда я взялась ее проводить, и некоторое время спустя была сама не своя…

Прийдя домой, я почувствовала, что у меня раскалывается голова, и еле добралась до кровати, чтобы заснуть на несколько часов. Разбудила меня Алена.

– Барыня, тут Петр Анатольевич пришли, прикажете пустить – уже ночь на дворе? – несколько раз повторила она совершенно заспанным голосом.

И, открыв глаза, я увидела, что она уже в ночной рубашке с накинутым на плечи платком, то есть скорее всего уже давно спала.

– Да-да, – ответила я ей, – пусть проходит, я сейчас выйду.

Голова моя уже не болела, но соображала я с трудом и окончательно пришла в себя, когда мы уже ехали по ночному городу.

– …но вас не было дома, – услышала я слова Петра Анатольевича. И поняла, что он давно мне что-то говорит.

– Да, мы ходили с Шурочкой… – начала было я, но сама себя перебила неожиданным вопросом:

– Петр Анатольевич, а вы уверены, что Лобанов умер?

– Час от часу не легче. Катенька, чем вы занимались в мое отсутствие? Может быть, нам лучше вернуться? Что-то мне не нравится ваше состояние.

– Нет-нет, – постаралась я произнести как можно убедительнее. – Просто я еще не проснулась.

– Странные у вас вопросы…

Неожиданно мне стало смешно, и по какой-то странной прихоти я произнесла специально «странным» голосом:

– А карликов вы больше не видели?

И не столько этим вопросом, сколько видом своим и интонацией, – так перепугала Петра, что удивляюсь, как это он не выскочил в тот момент из кареты. Во всяком случае взгляд у него был весьма выразительный. Словно я на его глазах достала из-за пазухи ядовитую змею. Странный у меня в ту ночь прорезался юмор…