– Я хотел бы… – нерешительно начал Иутин, когда они шагнули на каменистую осыпь.

– Да?

– Сказано Йезданом Серооким: того назову мудрецом, чьи душевные муки не видны миру. И еще он сказал, что страданий больше, чем радостей, и главные из них – унижение и попранная гордость, боль разлуки и одиночество. Униженный подобен мертвецу в погребальном кувшине; не видит он красок мира, не слышит звуков его и не вдыхает ароматов, и перед ним – лишь ухмылка обидчика. Но одиночество еще больней. Одиночество жалит душу, и потому…

«Красиво излагает, – заметил командор. – Как думаешь, что ему нужно?»

«В гости хочет пригласить», – мысленно пояснил Тревельян.

«И только? А маневрирует как при посадке с разбитым реактором!»

«Таков ритуал. У них, дед, все непросто».

Осыпь легла позади, они окунулись в голографическое небо и вынырнули в галерее сектора кни’лина. Вышли прямо из световой картины, изображавшей Йездана с закрытой Книгой в правой руке. Иутин закончил длинную речь о муках и страданиях и, наконец, сказал:

– Раздели мое одиночество, ньюри Ивар. Окажи честь, посетив мое жилище. Тоска по родине, если разделить ее на двоих, становится…

– …радостью встречи, – продолжил Тревельян максиму из Книги Начала и Конца. – Я просил обходиться без ньюри. Официоз у нас не принят, особенно среди желающих стать добрыми знакомыми.

– Я понял, Ивар.

Они миновали ответвление к круглой площадке с фонтаном, немного другим, чем в земной секции.

– Кто здесь живет? – спросил Тревельян.

– Похарас, все четверо. В следующем отсеке – ни, а в третьем и последнем – слуги.

– Где же твое жилище?

– В отсеке между похарас и ни.

– Значит, ты не тот и не другой?

– Правильное заключение. Я, Ивар, ветвь того же древа, но растущая у самых корней. Мой статус ниже, чем у Пятого Вечернего. – Иутин смолк, затем, искоса взглянув на Тревельяна, спросил: – Ты все еще хочешь посетить мое жилище?

– Я воспитан в демократических традициях. И я подозреваю, что ты тут единственный, с кем стоит водить компанию.

Свернув в небольшой коридор, что ответвлялся от галереи, и миновав дверь первого лунного цвета, они очутились в таком же просторном зале, как в тревельяновых апартаментах. Планировка была стандартной: за арками угадывались спальня, рабочая комната и ванная. Но мебели, если не считать низкого стола и пары подушек при нем, не оказалось вовсе; пол был устлан циновками, и пустоватое помещение напоминало теннисный корт. Или музейную залу, решил Тревельян, оглядывая стены. Тут, меж дверец немногочисленных шкафов, висело оружие: кривые мечи из кости на длинных рукоятях, дротики и пики с каменными наконечниками, внушительного вида дубинки, кремневые молоты с хищно изогнутым клювом, топоры и бумеранги. Коллекция выглядела внушительно – пожалуй, этими смертоносными штуками можно было вооружить целое племя.

– Изделия туземцев? – полюбопытствовал Тревельян, опускаясь на жесткую подушку.

– В основном тазинто. Терре не охотятся, и у них есть только дротики для защиты от хищных зверей. Вот такие. – Иутин снял со стены копье длиною метра полтора, с обсидиановым лезвием размером с ладонь.

– Камень отлично обработан.

– В этом они мастера, как и в метании таких снарядов – попадают в цель со ста шагов. Но они безобидные существа, если их не трогать. Собиратели-вегетарианцы – питаются плодами, корнями и корой. Тазинто, те совсем другие.

Тревельян кивнул:

– Больше похожие на нас, землян. Бьют дичь, едят мясо и дерутся с терре и друг с другом… Я уже ознакомился с наблюдениями антрополога и биолога. Мне показалось, что Первый Лезвие и Второй Курс не благоволят тазинто. Собственно, рекомендуют их уничтожить и прогрессировать терре.

– То говорит инстинктивное отвращение к существам, поедающим живых тварей, – задумчиво промолвил Иутин. – К тому же они оба – ни, и клан их воевал с Землей. Похарас более терпимы. Религия смягчает нравы.

– Смотря какая, – возразил Тревельян, рассматривая коллекцию туземного оружия. – В нашей истории было множество религиозных войн, отличавшихся изощренной жестокостью.

– Я знаю об этом, Ивар. Но Йездан непохож на ваших воинственных богов. Он говорил: способность дивиться чуду жизни – вот что питает корень человеческой души.

– Но разве не сказано им: клинок существует, чтобы поддерживать в мире справедливость?

– Сказано. Но справедливость не есть зло, и чтобы ее добиться, все средства хороши.

В Книге Начала и Конца было не меньше противоречий, чем в Библии или Коране, но Тревельян решил не спорить. Вера инопланетян, особенно похожих на людей обличьем, могла отличаться от земных религий в худшую или лучшую сторону, но без двойных стандартов в ней не обходилось. То, что свершает истинный праведник – хорошо, а то, что делает грешник – плохо. Кто праведник, кто грешник, решало оружие, после чего одержавшие верх жгли на кострах проигравших и вспарывали животы их женщинам.

– Ты третий генетик и изучаешь мутации терре и тазинто, – сказал Тревельян, меняя направление беседы. – Это важнейшая тема исследований и, к тому же, весьма ответственная и трудоемкая. Могу я узнать, чем занимаются первый и второй генетики?

– Второй – тем же самым. Считается, что я работаю по указаниям Ифты Кии.

– Только считается?

Иутин усмехнулся.

– Она молодая женщина из хорошего рода, близкого к императорской семье. Она красива и богата, но не очень умна. Чтобы преуспеть в своей профессии, ей нужен влиятельный покровитель. И если такой нашелся, и если он не глуп, то что он сделает? – Его темные глаза, столь необычные для кни’лина, сверкнули и сразу погасли. – Он отыщет генетика с опытом и неплохими мозгами, но не богатого и уж во всяком случае не знатного – из тех людей, которых лишь терпят среди достойных. Для него участие в престижной экспедиции – дар Йездана, и он на все готов, даже нюхать прах своего погребального кувшина… Стать третьим генетиком при втором и поделиться результатами и славой? Почему бы и нет!

– Ясно, – промолвил Тревельян. – Ну, а Третья Глубина, ваш ведущий генетик? Что скажешь о ее исследованиях?

– В них меня не посвящали. Думаю, об этом знают только достойные Джеб Ро и Первый Лезвие.

– А Зенд Уна? Кажется, он тоже принадлежит к руководству вашей экспедиции?

Всколыхнулись золотые перья – совсем человеческим жестом Иутин пожал плечами.

– Не думаю, что Третья Глубина обсуждает с ним свою работу. Согласись, генетика и лингвистика слишком разные области. Это одно, а другое… – Он помедлил, затем придвинулся к Тревельяну на расстояние метра и тихо произнес: – Она его ненавидит, Ивар… она – его, а он – ее…

– Есть причина для этого?

– Они оба с Тизаны. Все остальные с Йездана или с Кхайры, как я… почти все… Второй Курс, кажется, с Тоу… а Зенд Уна и Третья Глубина – с Тизаны.

– Это, как мне помнится, одна из ваших новых колоний, – заметил Тревельян, не желая задавать прямого вопроса.

– Да. И один из немногих миров, где ни и похарас примерно поровну, так что чья это колония, пока не решено. На нее претендуют оба клана, и конфликт из-за этого длится уже столетие. В метрополии и на других мирах он незаметен, но на самой Тизане ночной зверь давно уже грызет дневного.

То была идиома, обозначавшая вражду; в вольном переводе – драка псов, черного и белого. Кажется, третий генетик пустился откровенничать, подумал Тревельян и решил, что это достойно похвалы. Во всяком случае, дружеского поощрения.

Он расстегнул камзол с вышитыми орденами, добрался до внутреннего кармана, вытащил плоскую фляжку с коньяком и предложил:

– Скрепим знакомство по нашему обычаю, Иутин: выпьем каждый свое, но непременно соединив токары. Дай мне пустой сосуд, а себе возьми тинтахское… Его, надеюсь, ты пьешь?

Иутин кивнул и потянулся к нише пищевого автомата. Золотистый коньяк и вино с Тинтаха были почти одной цветовой гаммы и схожи запахом – казалось, что в белых фарфоровых чашах один напиток. Они чокнулись, вытянув руки на всю длину, и выпили за братство гуманоидов, мир среди звезд и нарождавшуюся дружбу. Потом Тревельян сказал: