Под каштаново-коричневой фетровой шляпкой, надвинутой почти до бровей, Салли, достаточно миловидная девушка, залилась румянцем. Она нервно теребила в руках перчатки, не решаясь заговорить.

— Отвечайте же, — настаивал адвокат. — Или я должен заключить, что вы следили за вашей хозяйкой, а в этом случае вы должны нам объяснить почему. Если я правильно запомнил, то вначале вы говорили о том, что она всегда была расположена к вам.

— Да, это правда. И вовсе я за ней не следила, клянусь вам!

— Вы уже дали клятву. Так что же вы делали?

— Я… я искала Станислава.

— То есть того, кого вы знали под этим именем. Почему вы его искали?

И опять Салли заколебалась, прежде чем ответить.

— Ну-у… я должна признаться, что симпатизировала ему… и даже испытывала дружеские чувства.

— А может быть, и нечто большее?

— Я… не знаю, но поймите меня правильно, ведь он был поляк, так же, как и я.

— Но вы же не полька. Ваша мать была уроженкой Уэльса.

— У нас это не считается. Важно, кто твой отец, а мой отец научил меня любить Польшу и говорить на польском языке. Увидев своего соотечественника, я была счастлива, что могу поговорить с ним по-польски. Вообще-то он и не обращал на меня особого внимания. Но я сразу поняла, что хотя он работает в доме лакеем, на самом деле занимает куда более высокое положение. И я всегда искала возможности встретиться с ним и поговорить…

— Но если вы так стремились говорить по-польски, то почему бы вам не обратиться к Ванде, личной горничной леди Фэррэлс?

— С Вандой не так-то легко было говорить. Она редко вступает в разговоры и держит себя очень сурово. Станислав — дело другое….

— В этом нет сомнения: он мужчина и к тому же молодой. Должны ли мы понимать ваши слова в том смысле, что в этот день, войдя в кабинет сэра Эрика, вы надеялись встретить там Станислава? Хотя и это тоже по меньшей мере странно.

— Вовсе нет! — внезапно обиженно запротестовала Салли. — Я шла из кухни, откуда несла поднос для миледи, и собиралась выпить чашку чая, когда вдруг увидела открытую дверь кабинета и услышала шум…

— Разглядывание дверцы шкафа, я полагаю, занятие бесшумное.

— Ну да, конечно, но мне показалось, что там Станислав… Тогда я решилась и вошла. Больше мне сказать нечего.

— Придется удовольствоваться тем, что вы уже сказали.

Благодарю вас.

Молодая полька повернулась, чтобы уйти, но тут раздался спокойный голос Анельки:

— Эта девушка лжет. Я не знаю, с какой целью. Она никогда не встречалась со мной в кабинете моего мужа.

Слово взял судья:

— Вы не подтверждаете ее свидетельства?

— Ни в коей мере. Полагаю, что фальшь ее слов очевидна.

— Что вы имеете в виду?

— Очевидна по крайней мере для любой хозяйки дома.

Предположим, я находилась в кабинете своего мужа, увидела, что входит эта девушка, и ограничилась тем, что вышла с улыбкой? Или как она там сказала — с чем-то вроде улыбки?

Но это же смеху подобно! Выйти должна была бы она, предварительно ответив мне на вопрос, что она делает там, где не имеет права находиться! Так, и только так поступила бы любая хозяйка дома со своей горничной.

Одобрительный шумок женских голосов пробежал по залу. Судья дождался, пока он стихнет, и спросил:

— Что же тогда произошло на самом деле?

— Ровно ничего, милорд, потому что увидела она вовсе не меня, а того, кого и желала увидеть.

— И кого здесь нет, чтобы помочь нам разрешить этот вопрос, — подвел итог сэр Джон.

— Его отсутствие — не моя вина, — просто сказала Анелька.

— Вы в этом уверены? С первой минуты вашего ареста вы продолжали настаивать, что верите в невиновность вашего соотечественника даже после его весьма подозрительного бегства.

— Этот человек жил по подложным документам и, вполне естественно, испугался расспросов полиции. В любом случае, сейчас речь не о его или моей вине, но о том, кого видела Салли Пенковская в кабинете. Я утверждаю, что видела она не меня.

С разрешения судьи сэр Десмонд стал вновь допрашивать свидетельницу Пенковскую, но ему не удалось добиться от нее ничего, кроме того, что она уже сообщила.

— Я поклялась на Священном Писании и не хочу попасть в ад. Я сказала чистую правду.

Салли была последней свидетельницей, которую выслушали в этот день. После того как она ушла, сэр Десмонд обратил внимание на бледность своей подопечной и попросил отсрочить дальнейшие прения. Судья охотно удовлетворил его просьбу. Судебное заседание должно было возобновиться на следующий день в десять часов утра. Обвиняемая покинула свое место и вновь вернулась в тюремную камеру. Публика стала медленно расходиться.

Не сомневаясь, что после тягостных впечатлений дня мирный покой их дома будет для Альдо всего полезнее, Адальбер хотел увести его, но Морозини воспротивился:

— Минуточку! Мне хотелось бы перемолвиться несколькими словами с Бертрамом.

— Что ты от него хочешь?

— Хочу, чтобы он мне немного рассказал о своей приятельнице Салли. Она в самом деле его подруга детства?

— Да. Но что ты хочешь еще из него вытянуть?

— Посмотрим!

Друзья настигли Кутса уже у самых дверей, и Морозини крепко схватил его за руку, однако удержать репортера, который мчался из зала суда на всех парусах, оказалось не так-то легко, и пришлось пустить в ход более веские аргументы.

— Пойдемте пообедаем с нами, дорогой друг, — предложил князь, не выпуская руки Кутса, в которую вцепился мертвой хваткой. — И если я буду доволен вами, то и вам не придется жаловаться на меня. Полагаю, вы не останетесь равнодушны к перспективе появления в вашем кармане лишних двадцати фунтов?

— Я с превеликим удовольствием… но мне непременно нужно передать по телефону заметку в редакцию… Понимаете, Питер Ларк болен, и я его замещаю. Представляете, какая удача!

— У нас имеется телефон… и есть чем писать… А вдобавок великолепное виски…

— Благодарю и немедленно следую за вами! «Предвкушение радости едва ли не сладостнее самой этой радости…»

«Ричард II», акт… Впрочем, если по вашей вине я не напишу заметки, вы должны будете заплатить мне больше!

— Если вы будете вести себя разумно, заметка выйдет превосходная.

Пока они ехали в автомобиле, Альдо не открывал рта, но, как только все трое уселись в гостиной и Адальбер наполнил стаканы, он тут же взялся за Кутса:

— А что, эта Салли Пенковская в самом деле ваша приятельница?

— Мы знаем друг друга с детства, но…

— Она любит деньги?

— Думаю, неравнодушна к ним, как и все мы, грешные, но знаете: «золото для души человеческой…»

— Оставьте в покое Шекспира, иначе не получите ни пенни. По вашему мнению, сколько ей нужно предложить, чтобы она переменила свои показания?

— Переменила показания?! — воскликнул Адальбер; — Но послушай, это же невозможно! Ты просто сошел с ума!

— Почему же невозможно? Возможно! Я не знаю, какую цель она преследовала, но убежден, что эта девушка лжет, а леди Фэррэлс говорит правду. А что касается того, чтобы отказаться от своих слов, так это любой женщине проще простого!

Приступ раскаяния, искренние сожаления и потом естественное объяснение: ей так хотелось отвести малейшее подозрение от того, кого она любит. Потому что ее любовь к Ладиславу очевидна. И я склонен думать, что истинная причина ее несуразных показаний именно в этом…

— Может, ты и прав, — вздохнул Видаль-Пеликорн. — Но если она всерьез влюблена, ты не купишь ее ни за какие деньги.

— Даже за тысячу фунтов?

Значительность суммы заставила его собеседников едва ли не подпрыгнуть от удивления. Адальбер протестующе взмахнул рукой и воскликнул:

— Я же говорил, что ты просто сошел с ума!

— Вполне возможно, но ты должен понять, что я хочу ее спасти. Спасти любой ценой! Так что, дорогой друг Бертрам, отправляйтесь к своей приятельнице. Вот вам ваши деньги.

Если вы сумеете ее убедить, вы получите еще…

Журналист вернулся спустя час, вид у него был сконфуженный.