Кледерман хитро прищурился:
— В зимнем саду герцогини, мой дорогой! Я стоял за кустом, собираясь выкурить сигару, и имел нечаянное удовольствие услышать ваш разговор с грозной Авой. Клянусь, все это произошло помимо моей воли.
— Точно так же, как помимо вашей воли ваша дочь проникла в мой дом, чтобы следить за мной! Это у вас семейная мания.
— Скажем лучше, стечение обстоятельств. Морозини, будьте же хладнокровны, оставьте все ваши эмоции и покажите мне лучше «Зеркало»!
— Не называйте его «Зеркалом». Я совсем в этом не уверен.
— Верить в это буду я! Не забывайте, что у меня уже есть два его собрата по коллекции Мазарини. Ради третьего я готов пойти на любое безумство. Я не знаю, какую вы за него назначили цену, но заранее удваиваю ее.
— Вы что, в самом деле сумасшедший?
— Когда речь идет о драгоценных камнях? Безусловно!
К тому же вы избежите изнуряющих переговоров. Вы же знаете, что у этих американок есть отвратительная привычка торговаться, как последний ростовщик. Вот увидите, она заставит вас снизить цену. Подумайте, это может ущемить интересы вашей старинной приятельницы!
— Вы плохо меня знаете, если так говорите.
— Вполне возможно, но я знаю, что вы аристократ, а Ава Риббсдейл — нет. К тому же, имея дело со мной, вы можете быть совершенно уверены, что я сохраню все в секрете, тогда как положиться на эту женщину невозможно. Потом, ваш бриллиант найдет у меня достойное окружение. А у нее? Ну что? Вы покажете мне его?
— Только не здесь. Мина…
Альдо не успел продолжить. Девушка, внезапно вспыхнув от гнева, вскочила на ноги, оттолкнула поднос, очень мало заботясь о том, что будет с чашками и стаканами, водрузила свою сумку на стол и достала из нее небольшой сверток, завернутый в самую обыкновенную бумагу и тщательно перевязанный. Сверток она швырнула на колени Морозини.
— Ваши драгоценности! Ваши проклятые драгоценности!
Только они для вас обоих и существуют! Я оставляю вас в их обществе! Всего самого доброго!
Мужчины не успели даже шевельнуться, как она уже захлопнула свою сумку и, выскочив из-за стола, побежала по холлу. Широкие полы ее плаща развевались за ней, словно крылья огромной птицы. Альдо кинулся было догонять ее, но Кледерман его удержал.
— Бесполезно! Даже если предположить, что вы ее догоните, — что вряд ли возможно, потому что она бегает, как амазонка, и сейчас, должно быть, уже сидит в такси, — вы ее не переубедите. Я отвечаю за свои слова: это моя дочь, и она точно так же упряма, как и я.
— Но позволить ей вот так убежать… Не зная, куда она пойдет в незнакомом городе…
— Лиза знает Лондон как свои пять пальцев. У нее здесь множество друзей. И нужно обладать сверхъестественными способностями, чтобы угадать, куда она пойдет. Ясно одно: ни вы, ни я в ближайшее время ее не увидим, — заключил банкир с чисто швейцарским спокойствием, поразившим Морозини до глубины души.
— Как?! Вы не броситесь ее искать? Но это же чудовищно! Бедное дитя, возможно, осталось без денег, и я чувствую себя виноватым. К тому же я должен ей…
Кледерман успокаивающе похлопал его по руке:
— Пусть это вас беспокоит меньше всего. У моей дочери есть собственное состояние, которым она после своего совершеннолетия самостоятельно распоряжается. Оно досталось ей от матери, австрийской графини, очаровательнейшей женщины, но, на беду, очень слабой здоровьем.
— Австрийская графиня и с состоянием? Что-то не верится — после войны Австрия лежит в развалинах, точно так же, как Германия.
— Страна, может, и разорена, но остались отдельные богатые семейства. Адлерштейны как раз из них. Так что не волнуйтесь за Лизу.
— Однако вы странный отец! Вот уже полтора года ваша дочь работает у меня, а я что-то не помню, чтобы она уезжала куда-нибудь из Венеции… Вы что же, не виделись все это время?
Несколько морщинок перерезали лоб Кледермана, и его собеседник понял, что дочь — куда большая забота для банкира, чем он желает показать. Ответ, однако, прозвучал совершенно ровно и спокойно.
— Нет, не виделись. Она не живет больше дома с тех пор, как после вашего отказа — а я понимаю мотивы вашего поступка и должен сказать, он делает вам честь, — я предложил ей еще одну партию. Человек, которого я выбрал, тоже был венецианцем, потому что она просто без ума от Венеции, и он согласен был на ней жениться. Лиза расхохоталась ему в лицо и собрала вещи. Эта размолвка совпала с ее ссорой с моей второй женой. Они никогда не ладили и, мне кажется, терпеть друг друга не могут.
В это Альдо охотно верил. Он достаточно хорошо знал Дианору, чтобы представить ее себе в роли мачехи. Трудно было предположить, чтобы она предприняла какие-то шаги, дабы поладить с падчерицей, поскольку присутствие в доме взрослой девушки, по ее разумению, свидетельствовало бы о ее возрасте.
— Но мне бы очень хотелось, — вновь заговорил Кледерман, — чтобы вы мне рассказали, каким образом Лиза умудрилась попасть к вам.
Морозини рассказал, как они познакомились на канале деи Мендиканти. Девушка свалилась в воду, сделав неосторожный шаг назад, чтобы полюбоваться статуей Коллеоне.
Он случайно оказался рядом, выйдя из церкви святых Иоанна и Павла после венчания одного из своих друзей, и помог ей выбраться.
— Как видите, чистая случайность, — заключил Альдо.
— Не верьте! — возразил, смеясь, банкир. — Когда Лиза чего-то хочет, она делает все, чтобы получить желаемое.
На этот раз она пожелала — вы сами это слышали — узнать поближе человека, который от нее отказался. Сначала она, должно быть, провела тщательнейшую подготовку. Не сомневайтесь, ничего случайного в этой истории не было. Лиза ее запрограммировала, как говорят американцы.
— Но она могла утонуть, она же не умеет плавать!
— Она плавает лучше форели. Уже в пятнадцать лет она переплывала Цюрихское озеро. Говорю вам, она все рассчитала заранее. Приготовила фальшивые бумаги. В общем, я не сомневаюсь, что вы лишились очень ценной помощницы. Но теперь… может быть, она к вам вернется?
— Меня бы это крайне удивило. И в любом случае мы бы уже не могли работать вместе. Как всякий венецианец, я люблю маскарады, но не в своем доме. Я должен полностью доверять своим сотрудникам. Однако это не значит, что я не сожалею о потере. Если хотите, мы можем покончить с нашим делом, — предложил князь, берясь за сверток, оставленный девушкой.
— С удовольствием.
В течение следующих нескольких минут Альдо напрочь забыл обо всех пережитых потрясениях. Так бывало всегда, когда ему доводилось любоваться совершенными камнями.
Диадема графини Соранцо была очаровательнейшей вещицей, составленной из бриллиантовых бантов, которые поддерживали цветущие веточки, красиво сплетавшиеся вокруг великолепно ограненного камня, а сам камень представлял собой сердцевину ромашки с лепестками из жемчужин и мелких бриллиантиков. Что же до Кледермана, то банкир повторял будто в бреду:
— Великолепно! Потрясающе! Диадема для королевы.
Истинной королевы, говорю вам. Она должна сиять только на сиятельном челе! Даю голову на отсечение, что это «Зеркало Португалии». Вы непременно должны мне его продать!
— А что я скажу леди Риббсдейл?
— Ну… Скажете, что у вашей приятельницы нашелся другой покупатель… что она решила не продавать его… Откуда я знаю? Наша американка никогда не узнает, что бриллиант у меня. О нем не узнает даже моя жена! Это наилучший выход, чтобы не нарушать покоя в семье, — добавил Кледерман с улыбкой. — Иначе она не успокоится, пока я не позволю ей носить его. А я, к несчастью, мало в чем могу ей отказать… Извольте теперь назвать вашу цену.
С тех пор, как они поднялись в номер, Альдо не переставал размышлять. Неожиданный разрыв с Миной — сможет ли он назвать ее когда-нибудь Лизой? — поставил его в очень тяжелое положение. Ги Бюто находился еще в больнице, и, стало быть, ему самому нужно срочно ехать в Венецию — присмотреть за антикварным магазином и уладить текущие дела. Слава богу, что его секретарша была не из тех, кто оставляет после себя беспорядок! Затем ему предстояли две распродажи: одна в Милане, другая во Флоренции… Все эти насущные дела оставляли мало времени для «торгов» с леди Риббсдейл. Да и сама мысль, что эта диадема станет частью одной из крупнейших европейских коллекций, грела князю душу. Это место подходило ей куда больше, чем завитая голова увядающей красавицы, порхающей из гостиной в гостиную. Словом, Альдо решился.
