Через некоторое время одна из этих женщин, наверное, это будет госпожа Кампан, почему-то невзлюбившая его, выйдет и объявит, что Ее Величество с сожалением переносит разговор на более позднее время, а это более позднее время может стать неопределенно долгим.
Однако очень скоро он вынужден был упрекнуть себя за эти дурные мысли, поскольку вышла госпожа Кампан, но не за тем, чтобы выпроводить его, а, напротив, ввести его в спальню, где закутанная в шаль королева полулежала на кушетке.
Она была уже не так бледна, но едва уловимый кисловатый запах в комнате свидетельствовал о том, что у Ее Величества был сердечный приступ. Этот запах исходил и от шелковых занавесей, и от мебели, несмотря на широко раскрытые окна и обильное опрыскивание душистой водой.
– Ваше Величество чувствует себя лучше? – прошептал Жиль, впечатленный темными кругами под глазами королевы.
Она улыбнулась ему с легкой хитринкой:
– Прошу извинения, шевалье, за этот огорчительный инцидент. Но, по крайней мере, вы первый из всех французов узнали, что через несколько месяцев королева произведет на свет принца… или принцессу.
Молодой человек почтительно поклонился.
Новость была значительной. Но он продолжал по-прежнему задавать себе вопрос: если, к несчастью, время зачатия этого ребенка совпадало со временем пребывания при дворе Ферсена, то…
Довольно затруднительно было спросить у королевы о времени зачатия. Было трудно также и далее молчать, ведь ему была оказана такая честь.
Он четко произнес:
– Это большая честь, сударыня, и большое счастье – первым принести королеве мои самые преданные поздравления, с которыми обратятся к ней ее подданные, и я благодарю Ваше Величество из самой глубины моего сердца.
На этот раз Мария-Антуанетта чистосердечно рассмеялась, даже не подозревая о странных мыслях, волновавших ее посетителя.
– Замечательно! Вы будете отличным дипломатом, когда у вас появится немного больше морщин на лбу. Но нам еще надо поговорить.
Присядьте сюда, – указала она ему на кресло возле ее дивана. – Вы можете нас оставить, госпожа де Мизери. Сейчас я чувствую себя вполне сносно.
Когда дама удалилась, она продолжила:
– Насколько я помню, перед моим недомоганием вы мне говорили о том, что господин де Ферсен должен был мне сказать относительно госпожи де Ла Мотт.
– Да, сударыня, и я очень сожалею, что тогда он этого не сказал. Речь идет об очень серьезном деле. О краже!
– О краже! Боже мой!
– О краже, совершенной в этой самой комнате вечером, когда Их Величества давали праздник в честь короля Густава, по всей вероятности, из этого секретера, – сказал Жиль, указав на секретер из драгоценного дерева, который он заметил, как только вошел в комнату.
– Из этого секретера? Но это невозможно. Он всегда закрыт на ключ, а ключ всегда при мне.
– Я в этом нисколько не сомневаюсь, но не угодно ли королеве самой убедиться, что можно открыть его без ее разрешения, – пусть она попросит госпожу де Ла Мотт отдать ей второй ключ, который ей изготовили по восковому отпечатку.
Это же довольно простая операция.
Он подробно рассказал потерявшей от удивления дар речи королеве о том, что произошло в садах Трианона в ночь праздника. По мере того, как шел рассказ, он мог видеть, как мрачнеет лицо королевы, как напрягаются ее красивые руки.
По выражению гнева и отвращения на ее лице он понимал, что она нисколько не сомневается в правдивости его слов.
Она спросила его прерывающимся от волнения голосом:
– Вы читали это украденное письмо?
Турнемин колебался, охваченный чувством жалости к этой женщине. Она была молода, красива, жизнь дала ей все. Его подмывало ей солгать, но это было совершенно невозможно, поскольку даже малейшая ложь, и он чувствовал это, мгновенно могла бы породить в ней сомнения.
– Да, сударыня! Иначе как бы я мог узнать лицо, которому я должен был его возвратить? Но я уже забыл о его содержании. Во всяком случае, я могу поклясться Вашему Величеству, что граф Прованский этого сделать не успел.
На бледных губах королевы появилась внезапная улыбка.
– Так вы осмелились напасть на мосье, оглушить его и бросить на землю? Вы знаете о том, что это оскорбление королевского достоинства и что оно наказывается раздиранием четырьмя лошадьми на Гревской площади?
– Я гвардеец личной охраны короля, а не мосье, и я следовал долгу, а мой долг велит мне нападать на любого, будь то король или папа, если кто-либо попытается причинить вред королевским персонам, которых мне доверили. А за сим Ваше Величество может приказать арестовать меня, если пожелает.
– Из-за графа Прованского? Вы шутите, мой друг. В ваших американских манерах есть что-то .хорошее, сеньор Кречет, и королева благодарит вас. Чего я не могу понять, так это почему господин де Ферсен ничего мне об этом не сказал. Перед отъездом я видела его лишь в присутствии графа де Хага, но ведь он мог бы об этом и написать. А что же он вам сказал, когда вы вернули ему это письмо?
Загорелое лицо молодого человека стало кирпичного цвета. Нелегко было рассказать королеве, что он наставил синяков под глаза ее рыцаря.
– Я боюсь, что королева не оценит продолжение моего рассказа, – сказал он с легкой иронией. – Она легче простит мне то, что я напал на мосье, чем то, что я оглушил Ферсена.
– Как? Оглушил, говорите вы?
– Да, сударыня. И, по несчастью, я не смог попросить у него извинения, поскольку сразу же после мне пришлось выполнить неприятную обязанность: насадить на шпагу господина де Лозена.
– Ну, за этого-то я вас полностью прощаю.
Как вы сказали? «Насадить на шпагу Лозена»?
Так он закрылся у себя из-за нанесенной вами раны?
– Именно так, сударыня. Но пусть Ваше Величество меня извинит, я не совсем уверен, что об этом сожалею.
Она устало пожала плечами.
– Я тоже, шевалье. Доклады полиции о похождениях господина де Лозена не очень ясны. Видите ли, нет худшего врага, чем друг, который полагает, что его оскорбили. Мне доносят разные четверостишия, куплеты. Это неслыханно и грязно. Но вернемся к вам. Так что же произошло у вас с де Ферсеном?
Было совершенно очевидно, что мысли о Ферсене были способны отогнать все огорчения Марии-Антуанетты. Жиль кратко об этом рассказал и с удовольствием услыхал смех королевы.
– Так вот почему он не показывался в последние дни? Синяк под глазом? Боже мой! Как же вы теперь встретитесь?
– У меня чувство глубокого сожаления, я ему многим обязан.
– Я улажу это, поскольку его гнев по отношению к вам несправедлив. И потом, мне кажется, что если вы и обязаны многим де Ферсену, то на этот раз вы все ему возвратили. Теперь вам многим обязана королева.
– Королева мне ничем не обязана. Я ее слуга, и поэтому радость видеть ее улыбку составляет самое большое вознаграждение.
Она грациозно покачала головой.
– Не становитесь придворным льстецом, сеньор Кречет, иначе вы мне будете нравиться значительно меньше. Продолжайте так же хорошо служить королю, ведь именно к нему вы питаете самую горячую преданность. Впрочем, это вполне естественно.
– Это правда, я принадлежу королю. Но точно так же я принадлежу и королеве. Я не осмелился бы делать какие-либо предпочтения.
– Может быть, потому что у короля нет тайн, а у королевы имеются свои секреты. Один из них вам уже известен, – сказала она, слегка покраснев.
– Я был бы очень огорчен, сударыня, если бы, будучи случайно приобщен к секрету частной жизни женщины, хоть бы она и была королевой, я осмелился вспомнить об этом в следующую минуту. Сердечные секреты принадлежат Богу и королеве. Они священны.
Прелестным грациозным жестом она протянула ему руку.
– Вы очень любезны, шевалье, вы мне бесконечно нравитесь.
Он преклонил колено и поцеловал руку королевы.
– Да, а в каком состоянии находятся ваши дела с семейным замком? Вы же мне об этом больше ничего не рассказывали.
– Это было совершенно бесполезно. Дела находятся в прежнем состоянии. Но пусть королеву это не беспокоит. Я надеюсь когда-нибудь собрать нужную сумму, которую просит сегодняшний его обладатель.
