По этому случаю дядя Юбер приезжал за Мелани и ее матерью на своем электрическом автомобиле, управляемом шофером, одетым в меховое пальто, и привозил их обедать в старинный особняк на Елисейских полях. Расстояние было небольшим, но так как всегда было холодно, дамы садились в автомобиль, укутавшись в дорогие меха. Альбина ненавидела этот способ передвижения, от которого ее деверь был в восторге, а Мелани считала, что это было единственным утешением этого дня, поскольку остававшееся послеполуденное время было убийственно скучным.
И вот, проехав через высокие ворота, выкрашенные темно-зеленым лаком, постоянно обновляемым, и оказавшись во дворе, вымощенном булыжником, где были конюшни, вы попадали в какой-то другой мир, напоминающий леденящие душу зловещие декорации к драмам Виктора Гюго «Мария Тюдор» или «Бургграфы». Высокие, потемневшие панели из дерева, похожие на деревянную обшивку хор или, по крайней мере, на скамьи в церкви, окаймляли окна с красными и голубыми витражами, которые, когда тяжелые из тисненного бархата занавески с помпонами позволяли им это, освещали кровавыми или мертвенно-бледными пятнами множество причудливо разукрашенных сундуков, готических стульев и семейных портретов, на которых даже дамы считали своим долгом напускать на себя суровый вид. Тут, на ковре с трудноразличимым рисунком, стоял рояль из черного дерева, хвост инструмента был наполовину прикрыт епископской мантией, удерживаемой тремя толстыми книгами в красных переплетах, щедро окаймленных золотом, большое количество кресел с полинявшей обивкой, большой застекленный шкаф, в котором хранилась коллекция дорогих старинных вееров, представлявших ценность для его «дорогой жены», которую он потерял, столы, покрытые скатертью, с расставленными коробочками, флаконами, статуэтками, а в углу поставленный на готическую колонну и прикрываемый гигантской аспидистрой бюст какого-то римского императора, глядевшего на все эти вещи пустыми глазницами, наводившими страх на Мелани.
Обед, всегда изысканный, потому что «дорогой дедушка» любил хорошо поесть и держал очень искусного повара, представлял собой трудное испытание. Обедали за огромным монастырским столом, с четырех сторон которого стояли четыре лакея в черных фраках; в одном из концов стола восседал, как на троне, дед, похожий на гиганта с огненно-красной бородой, пересыпанной сединой. Напротив него такое же кресло, но задрапированное траурным крепом, оставалось пустым: это было место его покойной супруги; все это не делало ужин веселым, несмотря на усилия, прилагаемые к этому дядюшкой Юбером. Дядюшка Юбер предпочитал вести веселую жизнь, а дела его нисколько не интересовали. Поэтому все его попытки были направлены на то, чтобы оживить атмосферу; но тщетно. Его отец смотрел на него строгим взглядом и говорил недовольным тоном, что незачем забивать голову Мелани вздором, лишенным всякого интереса.
– Я хочу, – отчеканил он, – чтобы она стала женщиной, выполняющей свой долг, каковой была твоя мать. Поскольку ты неспособен это делать, надо будет, чтобы она вышла замуж за человека, который смог бы мне наследовать и взять на себя управление моей деловой империей.
– Отец, – жеманно произнесла Альбина, – отковыривая маленькой ложкой из позолоченного серебра кусочек шоколадного мороженого, – вы единственный в своем роде. Как же вы хотите, чтобы мы нашли такого, как вы?
– Когда подойдет время, будьте уверены, дочь моя, что я отыщу его, где бы он ни был.
Когда обед закончился, мужчины пошли курить сигары в биллиардный зал, похожий на некрополь, охраняемый рыцарскими доспехами, а в это время Мелани и ее мать умирали от скуки в зимнем саду, где среди апельсиновых деревьев в кадках и тропических растений, на содержание которых тратились большие деньги, грызли шоколадки в ожидании кофе, подаваемого традиционно Сомсом, старым слугой англичанином на плетеный стол, покрытый белой дамасской скатертью, стоящий около большого декоративно расписанного окна, где были нарисованы камыши, и белые кувшинки, и резвящиеся воздушные юные создания в греческих туниках, босиком, с развевающимися волосами под дуновением воображаемого бриза. В детстве Мелани думала, что здесь так сильно топили, чтобы они не простудились, это была единственная комната во всем доме, где в разгар зимы поддерживалась приятная температура и где ее бабушка любила находиться, когда покидала свою комнату, хотя она не очень одобряла легкомысленный наряд молодых девушек, изображенных на витраже. Во всех остальных комнатах особняка царила чисто британская прохлада и гуляли бодрящие сквозняки. «Дорогой дедушка», воспитанный иезуитами в суровых правилах, не выносил жары. Когда наступал летний каникулярный зной, он отправлялся на своей яхте в сторону Северного полюса, на Гебридские острова, к островам Ферое или в другие края, которые лежали ближе к Арктическому кругу, чем к экватору… Кофе пили из изысканных севрского голубого фарфора чашек, и только после соблюдения этого ритуала «дорогой дедушка», не произнося ни слова, переходил к церемонии вручения новогодних подарков Мелани. Он требовал подвести к себе внучку, затем, вытащив из жилетного кармана золотую монету в 20 франков, вручал ей ее и старательно сжимал ее пальчики в кулачок, чтоб они как можно сильнее зажали монетку. После чего, как обычно, он рекомендовал не тратить ее, а положить в копилку, чтоб таким образом составить себе небольшой капитал, который в дальнейшем можно будет заставить приносить доход. Мелани тут же лепетала слова благодарности, а ее мать, как обычно, восклицала:
– Вы слишком добры, отец! Вы, действительно, слишком балуете этого ребенка…
И тут же все расходились. Ровно в три часа «дорогой дедушка», как будто бы у него в голове был вмонтирован хронометр, доставал из жилетного кармана большие золотые часы и отпускал свое семейство, которое только этого и ждало. Большие покрытые лаком ворота вновь закрывались до следующего семейного события (дня рождения или именин), дядя Юбер торопился отвезти мать и дочь на улицу Сен-Доминик прежде, чем отправиться в свой клуб или к какой-нибудь из своих подружек-красавиц, где он находил более сердечную атмосферу.
Возвратившись домой, Альбина Депре-Мартель каждый раз отправлялась в свою комнату отдохнуть, где горел очень сильный огонь, очень громко оповещая всех, что продрогла до мозга костей и что, конечно, нужно было бы позвать рано утром доктора Го, семейного врача, чтоб он помог ей удержаться на этом берегу, на который никогда не возвращаются, однажды покинув его. А Мелани, так как было слишком поздно, чтобы пойти с Фройлейн в Тюильри или в кукольный театр на Елисейских полях, имела право делать все, что хотела, до ужина. В общем, это было очень хорошо, хотя слушать музыку ей не разрешалось, дабы у ее матери не разыгралась ее обычная «ужасная мигрень». В детстве она бегала играть в сад, чтоб размять ноги, но с тех пор как повзрослела, предпочитала, лежа на животе перед камином, читать какой-нибудь роман графини де Сегюр или Фенимора Купера. Его она читала в подлиннике, так как научилась говорить на английском и немецком почти в то же время, что и на родном французском. Кроме произведений классиков и учебников, которые выдавались ей в фешенебельной школе мадемуазель Аделины Дезир, находившейся на улице Жакоб и в которую она ходила с восьмилетнего возраста, лишь книги этих авторов ей было позволено читать. Именно «дорогой дедушка» категорически воспротивился тому, чтобы она была отправлена в пансион монахинь ордена Вознесения или в монастырь Птичек божьих, как того желала ее мать.
– Моя внучка должна выйти замуж, – завершил он разговор, стукнув по столу кулаком. – Не может быть и речи, чтоб ей забивали голову идеями пострижения в монастырь и отречения. Ей нужно либо нанять частную учительницу, либо посещать несколько раз в неделю хорошую школу! К тому же я не уверен, что в этом есть большая необходимость. Надо, чтобы она умела содержать дом, управляться со слугами и вращаться в салонах, и этого для ее воспитания будет абсолютно достаточно.
