Лора ответила, что, насколько ей известно, он просто учил людей читать.

Можно и так на это взглянуть, сказал полицейский. Но если он невиновен, значит, ему нечего скрывать и нужно просто объявиться, разве нет? Где он сейчас может прятаться?

Не могу сказать, ответила Лора.

Вопрос задали несколько иначе. Этого человека подозревают в преступлении: разве не хочет Лора помочь найти того, кто поджег фабрику отца и стал причиной смерти одного из служащих? Ну то есть, если верить свидетелям.

Я заметила, что им вряд ли можно верить: убегавших видели только со спины и к тому же в темноте.

— Мисс Лора? — спросил полицейский, не обращая на меня внимания.

Лора ответила, что, даже будь ей что сказать, она бы не сказала. Ты невиновен, пока вина не доказана. Кроме того, бросать человека на съедение львам противоречит её христианским принципам. Она сказала, ей очень жаль убитого сторожа, но Алекс Томас не виновен: он просто не способен на такое. Больше ей сказать нечего.

Она сжимала мое запястье; я чувствовала её дрожь, точно рельсы вибрируют.

Главный полицейский сказал что-то о препятствиях, чинимых правосудию.

Тут вмешалась я: Лоре только пятнадцать лет, и нельзя с неё спрашивать, как со взрослого. То, что она рассказала здесь, сугубо конфиденциально, а если сказанное просочится за стены этой комнаты — к примеру, в газеты, — отец будет знать, кого благодарить.

Полицейские заулыбались, поднялись и направились к выходу; вежливые и обнадеживающие. Видимо, поняли ошибочность этой версии расследования. Пусть отец на грани разорения, но друзья у него ещё оставались.

— Ладно, — сказала я, когда полицейские ушли. — Я знаю, ты спрятала его в доме. Лучше скажи где.

— Я отвела его в холодный погреб, — ответила Лора. Её нижняя губа задрожала.

— В холодный погреб? Что за идиотизм! Почему туда?

— В случае чего, у него будет много еды, — сказала она и разрыдалась. Я обняла её, и она засопела мне в плечо.

— Много еды? — удивилась я. — Много варенья, джемов и огурцов? Да, Лора, ты вне конкуренции. — И мы обе начали хохотать, а когда успокоились, и Лора вытерла глаза, я сказала: — Надо его оттуда вывести. А вдруг Рини спустится в погреб за каким-нибудь вареньем и на него наткнется? Её ведь кондрашка хватит.

Мы снова расхохотались. Мы были на грани истерики. Потом я сказала, что лучше чердак: туда никто не ходит. Я все устрою, сказала я. Лоре лучше лечь в постель: напряжение сказывалось, и она выглядела измученной. Она тихо вздохнула, точно усталый ребенок, и последовала моему совету. Лора изнемогала под тяжким грузом знания, он давил, как неподъемный рюкзак, а теперь, передав его мне, она могла заснуть.

И я верила, что хочу лишь освободить её, помочь, позаботиться о ней, как делала всегда?

Да. Верила.

Я дождалась, когда Рини, прибрав на кухне, отправится спать. Потом я спустилась по лестнице в погреб; в холод, сумрак и паучью сырость. Я миновала угольный отсек и запертый винный. Дверь холодного погреба была закрыта на щеколду. Я постучала, отодвинула щеколду и вошла внутрь. Услышала, как кто-то удирает. В погребе, естественно, было темно — свет только из коридора. На бочке с яблоками лежали кости кролика — остатки Лориного обеда. Точно примитивный алтарь.

Вначале я не увидела Алекса: он прятался за бочкой с яблоками. Потом понемногу различила колено, ступню.

— Все в порядке, — прошептала я. — Это всего лишь я.

— А-а… — отозвался он, не понижая голоса. — Преданная сестра.

— Тсс, — предупредила я. С лампочки свисала цепочка. Я дернула, зажегся свет. Алекс Томас выпрямлялся, выбираясь из укрытия. Он сгорбился, моргал, и выглядел глупо, будто его застали с незастегнутыми штанами.

— Как вам не стыдно! — сказала я.

— Полагаю, вы пришли сюда вышвырнуть меня или сдать властям, — улыбнулся он.

— Не говорите глупостей, — сказала я. — Я вовсе не хочу, чтобы вас здесь нашли. Отец не перенесет скандала.

— «Дочь капиталиста помогает большевистскому убийце»? — сказал он. — «Любовное гнездышко среди банок с вареньем»? Такого скандала?

Я нахмурилась. Нам не до шуток.

— Расслабьтесь. У нас с Лорой ничего нет, — сказал он. — Лора — замечательный ребенок, но она святая-практикантка, а я не растлитель детей. — Теперь он выпрямился и отряхивался.

— Тогда почему она вас прячет? — спросила я.

— Вопрос принципа. Если я прошу помощи, она не может отказать. Я попал в нужную категорию.

— Какую ещё категорию?

— Братьев меньших[79], наверное, — сказал Алекс. — Цитируя Иисуса. — Мне это показалось циничным. Алекс сказал, что встретился с Лорой случайно — они столкнулись в оранжерее. Что он там делал? Прятался, разумеется. И надеялся изыскать способ поговорить со мной.

— Со мной? — удивилась я. — А со мной-то почему?

— Решил, вы придумаете, что делать. На вид вы практичны. Ваша сестра менее…

— Лора хорошо справилась, — оборвала я. Мне не нравится, когда другие критикуют Лору — за рассеянность, наивность, беспомощность. Критика Лоры — моя монополия. — Как ей удалось провести вас мимо людей у входа? — спросила я. — В дом? Мимо тех, в пальто?

— Даже людям в пальто иногда нужно отлить, — ответил он.

Такая вульгарность меня ошеломила. Она совсем не сочеталась с его вежливостью на ужине. Может, сиротская язвительность, про которую говорила Рини. Я решила не реагировать.

— Полагаю, поджог — не ваших рук дело, — сказала я. Хотелось, чтобы прозвучало саркастически, но не вышло.

— Не настолько я глуп, — отозвался Алекс. — Зачем мне устраивать поджог?

— Все думают на вас.

— Однако же это не я, — сказал он. — Но некоторым удобно свалить все на меня.

— Каким некоторым? Зачем? — Я не иронизировала — я была озадачена.

— Подумайте головой, — посоветовал Алекс. Но больше ничего не прибавил.

Я принесла с кухни свечу — из запаса на случай, если отключат электричество; зажгла её, вывела Алекса из погреба, через кухню на черную лестницу, а затем — на лестницу поуже и расположила его на чердаке за тремя пустыми сундуками. В сосновом ящике отыскались старые одеяла, и я извлекла их, чтобы устроить постель.

— Сюда никто не придет, — сказала я. — Если придут, прячьтесь под одеяла. Не бродите тут — могут услышать шаги. И свет не включайте. (На чердаке была лампочка с цепочкой, как в погребе.) — Утром принесем вам поесть, — прибавила я, не зная, как выполнить это обещание.

Я спустилась вниз, а затем вновь поднялась с ночным горшком и молча поставила его на пол. Эта проблема меня все время волновала, когда Рини рассказывала о похитителях детей, — как же с удобствами? Одно дело, когда тебя запирают в склепе, и совсем другое — когда приходится сидеть на корточках в углу с задранной юбкой.

Алекс Томас кивнул и сказал:

— Умница. Настоящий друг. Я знал, что вы практичны. Утром мы с Лорой пошептались у неё в комнате. Обсуждались следующие вопросы: как доставлять еду и питье, как соблюдать осторожность и как опорожнять горшок. Одна будет притворяться, что читает, сидя в моей комнате с открытой дверью: оттуда видна лестница на чердак. Другая будет переносить что нужно. Договорились, что будем это делать по очереди. Наша головная боль — Рини, она обязательно заподозрит неладное, если мы будем слишком хитрить.

Мы не разработали план на случай, если нас раскроют. И потом не разрабатывали. Целиком импровизация.

Первый завтрак Алекса Томаса состоял из корок от тостов. Обычно мы их не ели — разве под нажимом: у Рини ещё не вышло из привычки говорить: не забывайте о голодающих армянах — но в этот раз Рини увидела пустое блюдо. Все тосты были в кармане темно-синей Лориной юбки.

— Наверное, голодающие армяне — это Алекс Томас, — шепнула я, когда мы торопливо поднимались по лестнице. Но Лора не засмеялась. Она считала, что так оно и есть.