Часть их ушла на автобусный билет из Сан-Франциско по шоссе № 1 через Санта-Круз и Монтерей. Потом автобус удалился от побережья, чтобы объехать извилистую и опасную дорогу через Биг-Сур, потом опять выехал к побережью на шоссе № 1 у Сан-Луис-Обиспо и, делая по пути множество коротких остановок, направился в Санта-Барбару. Мексиканские рабочие, для которых поездка вдоль побережья была таким же обычным делом, как проехаться на автобусе по городу, заходили и выходили. Кристин прибыла в Лос-Анджелес на станцию Голливуд на Вайн-стрит в пятый день нового года, дождливым утром, когда было невозможно понять – город так тих, потому что дремлет, или же находится в своего рода оцепенении, естественном для места, где время так мало значит.
Того, что осталось от трехсот девятнадцати долларов, хватило на три дня. В первые утренние часы после своего прибытия Кристин под дождем прошла мили две по бульвару Сансет; проезжавшие мимо полицейские машины притормаживали, полисмены присматривались к ней и ехали дальше. Ее вполне бы устроило провести ночку-две в тюрьме. Ее также вполне бы устроило признаться в любом злодействе, лишь бы туда попасть. На следующий день, несмотря на усталость, ею продолжал двигать адреналин от почти случившегося соприкосновения с вечным блаженством пять дней назад и с неизвестной судьбой, что сулил смертельный флирт с Изабель и Синдой. Чуть южнее Стрипа она поселилась в отеле под названием «Хэмблин».
Отель был достаточно обшарпанный, и оставшихся у Кристин финансов хватило заплатить за три ночи вперед. Надув их с платой за четвертую ночь, она тайком сбежала за пару часов до рассвета и снова попытала удачу, помогшую ей выжить в Новый год, прокатившись по бульвару Санта-Моника с мужчиной, который, к счастью, был более склонен приставать к семнадцатилетним мальчикам, чем к семнадцатилетним девушкам. Заметив через ветровое стекло в полчетвертого ночи ее рослую фигуру и стриженые волосы, он обманулся ровно настолько, чтобы пустить девушку в машину, а потом, раздосадованный, неохотно довез ее до Сенчури-сити. Там Кристин поспала в нише одной из башен, а в начале девятого ее разбудил охранник.
К этому времени весь новогодний адреналин начал подходить к концу. Ей не давал расслабиться лишь тот факт, что возвращаться ей было все равно некуда, и она бродила по Сенчури-сити, опрокидывая в поисках еды помойные баки, как животное, а потом направилась по бульвару Пико, где остановила ехавшего на машине парня примерно ее лет, с которым в случае чего смогла бы справиться. Когда они доехали до берега, он, похоже, с великой радостью ее высадил. Шатаясь по улицам Багдадвиля без каких-либо перспектив, равно как и без снов, она попрошайничала у ресторанов, пока ее не прогоняли. Лишь презрение и враждебность нарушали тишину охватившей город депрессии. Эту ночь Кристин провела на улице, а следующую – в кухне прибрежного гриль-бара, где ее пожалела ночная повариха. Дважды Кристин чуть не отдалась за деньги: сначала – огромному негру, кружившему по кварталу в красном «шевроле», а потом – бисексуальному арт-дилеру, который стосковался по развлечениям, отупев от скуки в своей пустой галерее, окруженный мрачной серией художеств, состоящей из восьми черных холстов. Кристин даже не могла с полной уверенностью сказать, почему отвергла его – по моральным или же по эстетическим причинам.
Позже, переехав в свободную комнату дома Жильца в Голливуд-Хиллз, она чуть лучше поймет, какая таинственная сила привлекла ее внимание к объявлению в газете недельной давности.
Если ты стоишь на краю океана отчаяния, я хочу привязать тебя к мачте моих снов — так начиналось объявление в разделе знакомств. Кристин сидела в прибрежном гриль-баре, прихлебывая из миски суп, налитый ей жалостливой поварихой. Только что на пятой странице она прочла про массовое убийство-самоубийство двух тысяч женщин и детей на побережье Северной Калифорнии.Мне не нужна жена, мне не нужна подружка. Мне не нужна любовница, горничная, кухарка или уборщица. Мое сердце не нуждается ни в чем, кроме того, чтобы остаться наедине с воспоминаниями, которые уже изранили его. Красота так же не обязательна, как и ум. Лучше всего будет, если ты в отчаянном положении. Лучше всего будет, если ты либо абсолютна в своем самопознании и обладаешь такой сверхъестественной уверенностью в своей сущности, что никакое физическое осквернение не может нарушить ее, либо абсолютна в своем освобождении от какого-либо интереса в самой себе и находишься в столь первобытной гармонии с животными потребностями организма, что патология перестает иметь значение. Тем, в ком это объявление пробуждает лишь гневный протест, просьба не обращаться. Тебе будут предоставлены жилье, собственная комната, доступ на кухню и в большую часть помещений дома, 100 долларов в неделю и досуг в то время, когда ты не нужна. Разумеется, ты свободна в любой момент разорвать соглашение и уйти. Проба – без вознаграждения.
– Что ж, – вздыхает она перед мертвым старичком-доктором, – слова о том, что красота не обязательна, меня определенно утешили, хотя там и был номер абонентского ящика, чтобы послать фотографию.
На самом деле Кристин втайне питала надежду, что она не такая уж невзрачная, как говорила.
– Я знаю, что глаза у меня слишком широко расставлены, – признает она, – и губы слишком тонкие. – Но один уголок их так привлекательно изгибался вверх, складываясь в лукавую улыбку. Волосы у нее были непримечательного грязно-светлого цвета, обкорнанные, как у военнопленного. Она была крупной девушкой и слишком остро ощущала это, определенно сожалея о своих лишних десяти фунтах, ни один из которых, конечно же, не имел совести отложиться в груди, зато все прочно засели на бедрах. Перечитав несколько раз объявление, Кристин задумалась, не полагает ли его автор, что она еще и дура.
– Он, наверное, думает: вот еще одна семнадцатилетняя идиотка, которая не знает, что значит «сверхъестественно», – сказала она себе.
И все же у нее осталось чувство, что объявление адресовано именно ей. В надежде, что после звонка эта девица наконец уйдет, бармен разрешил ей воспользоваться телефоном. Вообще-то она ему даже нравилась, но он уже предвидел момент во вполне обозримом будущем, когда она слишком засидится. Рядом с почтовым адресом под текстом объявления был дан и телефон, который соединил Кристин с автоответчиком.
– Э-э-э, – проговорила она в трубку, прокашливаясь, – мы, девушки на краю океана отчаяния, не всегда носим при себе портфолио с фотографиями формата «а-четыре». Я звоню из гриль-бара Джея на Оушен-авеню в Багдадвиле, неподалеку от… – Она повернулась к бармену.
– От бульвара Пико, – подсказал он.
– От бульвара Пико. Сегодня… среда…
– Пятница, – поправил бармен.
– Пятница… одиннадцатое…
– Тринадцатое.
– Тринадцатое января. И я буду здесь завтра в полдень… в субботу, и на следующий день тоже.
Бармен поморщился. Кристин повесила трубку. Дохлебав остатки своего супа, она побрела по направлению к пляжу, где и провела ночь на молу, куря сигареты, чтобы заглушить голод. В субботу пошел дождь, и под дождем, средь бела, то есть сера дня, она разделась прямо на пляже, сложила одежду на камень и искупалась. Несколько прохожих с Оушен-авеню видели ее, и двое представителей явно кретинского, как она решила, племени юнцов не могли оторвать от нее глаз. Несколько секунд она вызывающе гладила свои груди у них на виду – так, смеха ради, – а потом решила, что лучше это дело прекратить, пока у них дым из ушей не пошел.
Но в этот день в гриль-баре никто не появился, и ей пришлось еще одну ночь провести на молу за старой каруселью. Теперь она уже чуть ли не тосковала о старых добрых деньках с Изабель и Синдой. Расхаживая туда-сюда по молу под дождем, она рылась в мусоре, но без особого успеха, и дошла до того, что стала слизывать побуревшую горчицу с бумажек из-под хот-догов и розовое месиво с выброшенных кульков от сахарной ваты. К воскресенью она была на пороге бреда, шатаясь между изнурением и истощением, и прохожие на улице обходили ее стороной, считая, что она пьяна или под кайфом. К воскресенью бармен и повариха в гриль-баре уже не проявляли ни малейшего дружелюбия.
