— Но если император движется на Польшу, что будете делать вы? Мосты в Борисове уже уничтожены.

Он сделал жест, в котором усталость смешивалась с гневом.

— Я знаю. Поглядим… Теперь удирайте. Увидимся в Париже, если Богу будет угодно!

— И если у меня будет право жить там.

— Прощайте, Марианна! Если увидите Фортюнэ раньше меня, скажите ей, чтобы она пока не искала утешителя, потому что я вернусь! Россия не получит мою шкуру!..

Пытался ли он успокоить себя? Похоже, нет. Он излучал спокойную уверенность. И это не было фанфаронством: если из всей Великой Армии останется только один человек, им будет Фурнье! Марианна улыбнулась.

Ведь она увлекла генерала до того, что он поцеловал ее… по-братски.

— Я скажу ей это! До свидания, Франсуа!

После того как она нагромоздила на Марианну все покрывала и одежду, Барба уселась на свое место, взяла вожжи и чмокнула губами. Карета тронулась и медленно направилась к мосту. Снова повалил снег. Стоя на краю дороги, Фурнье наблюдал, как она перекатывается по неровным бревнам. Сложив руки рупором, он закричал:

— Будьте осторожны! Сразу за мостом дорога идет через опасное болото! Не отклоняйтесь в стороны!.. И постарайтесь миновать Сморгонь! Вчера там был бой.

Взмахом кнута Барба дала знать, что ей понятно, и кибитка погрузилась в снежный водоворот. Когда она полностью исчезла, Фурнье-Сарловез яростно передернул плечами, вытер рукавом что-то блеснувшее на его щеке, затем побежал к лошади и поспешил занять место во главе отряда. Последний мост через Березину остался в одиночестве, затерянный среди занимающейся бури в обществе мертвых. Он доживал свой последний день…

Покрытая снегом дорога на Вильну стала для женщин подлинной голгофой. После купания в Березине Марианну трясло в лихорадке. Представляться больной уже не требовалось: лежа в глубине кареты, закутанная в плащ и покрывала, она с трудом переносила мучительные толчки на ухабах.

А Барба демонстрировала мужество и невероятную выдержку, одна неся груз забот обо всем. Каждый вечер она разжигала костер, варила супы, делала кипящий грог, прогревала большие камни и клала их возле Марианны. Она также чистила скребницей лошадь, кормила и покрывала от ветра попоной. Днем она не отводила глаз от дороги и даже стреляла в волков с изрядным мастерством. Ее поддерживала единственная мысль: в Вильне они остановятся у еврея аптекаря, к тому же и врача…

Прошла ровно неделя после приключения у Студянки, когда среди холмов наконец показалась Вильна. Зажатый в объятиях двух рек с бурными водами, Вилии и Виленки, город был построен вокруг величественного холма, древней гробницы первых литовских князей, который увенчивала цитадель из красного кирпича. Над ней трепетал трехцветный французский флаг с императорским орлом рядом с личным штандартом герцога де Бассано, назначенного Наполеоном губернатором города. Там уже нечего бояться казаков. Город не был поврежден, хорошо снабжался и был солидно защищен.

В обычное время столица Литвы, выросшая на пересеченной местности, с ее белыми стенами, красными крышами, дворцами в стиле итальянского барокко и великолепными церквами являла зрелище многоцветное и радостное, но снег укрыл цвета своим покрывалом. При виде этого красивого города Барба облегченно вздохнула.

— Наконец-то! Теперь полечим вас как следует.

Найдем дом Мойши Шахны и останемся там, пока вы не выздоровеете.

— Нет! — запротестовала Марианна. — Я не хочу оставаться больше чем на два-три дня, пока вы не отдохнете, и поедем дальше…

— Но это безумие! Вы больны, очень больны! Вы что, хотите умереть?

— Я не умру! Но нам надо ехать. Я хочу попасть в Данциг как можно быстрей… вы слышите… как можно быстрей!

Отчаянный приступ кашля потряс ее, и она упала назад, обливаясь потом. Барба поняла, что лучше не настаивать. Она пожала плечами и двинулась на поиски их места назначения.

Дом Мойши Шахны находился недалеко от берега Вилии в предместье Антоколь, рядом с полуразрушенным дворцом Радзивиллов. По сравнению с предыдущими этот дом выглядел довольно красивым. В Вильне еврейская община была многочисленная и богатая. Большинство занимало центральный район города, представлявший собой беспорядочную путаницу извилистых, почерневших улочек и переулков, ограниченных главными улицами: Большой, Немецкой и Доминиканцев, — но некоторые из главарей жили в предместьях, достойных их положения и богатства.

Марианну и Барбу приняли, как в библейские времена. Им не докучали расспросами, хотя всем было ясно, что они не принадлежат к народу Израиля, но письма Соломона решительно обладали могуществом сезама.

Мойша Шахна и его жена Эсфирь уделили больной максимум внимания, но, когда молодая женщина через двое суток объявила о своем желании ехать дальше, врач-аптекарь нахмурил брови.

— Вам нельзя это делать, мадам! У вас сильный бронхит. Вам надо лежать в постели и особенно опасаться новой простуды, ибо это может стоить вам жизни.

Однако она настаивала со свойственным больным упрямством. К этому добавилась и боязнь, которую ей теперь внушала эта неизмеримая страна, ее враждебная природа, бесконечные снегопады, небо без солнца и надежды. Она стремилась вновь увидеть море, даже в таком северном порту, как Данциг.

Море было ее другом. Она провела большую часть детства на его английских берегах, и вот уже столько лет с ним связывались ее мечты, надежды и любовь. В ее лихорадочном состоянии Марианне казалось, что болезнь и все невзгоды словно чудом исчезнут, как только она окажется у моря.

Озабоченная Барба никак не могла понять ее непреодолимую жажду к бегству.

— Сделайте для нее все, что вы сможете, — сказала она Мойше. — Со своей стороны, я попытаюсь, представившись слишком усталой, задержать ее на лишних два-три дня. Но я не надеюсь добиться большего.

Действительно, через пять дней, когда жар спал, Марианна отказалась ждать еще.

— Мне нужно в Данциг, — повторяла она. — Я достаточно сильна для этого. Я чувствую, что меня там что-то ждет.

Ценой самой жизни она не смогла бы объяснить эту уверенность, которую Барба относила на счет болезни, но в лихорадочном беспамятстве и сопровождавших его зыбких снах она убедила себя, что судьба ждет ее там, в этом порту, куда она мечтала направиться с Язоном. И прежде всего эта судьба воплощалась в корабле.

Барба, безуспешно пытавшаяся представиться бессильной, впервые получила от хозяйки приказ: на завтрашний день приготовить карету и, когда полька попыталась спорить, услышала, что до Ковно только двадцать лье. Марианна спешила также вручить кузену Соломона драгоценную передачу, ибо в украденных из церкви жемчужинах она суеверно видела причину ее страданий. Кстати, они едва не погибли вместе с ней.

Это требование привело Барбу в отчаяние. Последняя надежда оставалась на врача. Но, к, ее великому удивлению, Мойша больше не горел желанием видеть женщин в своем доме… если только те не захотят остаться одни и рисковать встретиться с любыми неприятностями…

— Я уезжаю, — сказал он. — Я и мои, мы едем в Ригу, где у нас есть дом. Оставаться здесь неблагоразумно, если мы хотим сохранить наше добро… и самих себя.

Поскольку полька удивилась, он сообщил ей последние новости, поступившие с полей боев. Судя по ним, армия Наполеона, разбитая и изголодавшаяся, стекается теперь к Вильне, как к гавани спасения. Передавали также, что на Березине, как раз там, где женщины пересекли реку, произошла битва, более похожая на бойню, когда отступавшие переправлялись через водную преграду. Мосты были разрушены, и без героизма саперных частей, восстановивших их, всю армию могли уничтожить или взять в плен.

— Судя по тому, что я узнал, — продолжал Мойша, — это произошло за день до вашего прибытия сюда.

Теперь Наполеон спешит к Вильне. Его сопровождает голодная, отчаявшаяся толпа, которая обрушится на нас, как туча саранчи. Им нужны жилища, еда — они все разграбят. Особенно нас, евреев, которые, когда грабят или реквизируют, всегда попадают первыми. Поэтому я увезу и моих родных, и самое ценное, пока есть время. В конце концов, не так уж важно, если дом сгорит. Вот почему, — добавил он, — я должен пренебречь законами гостеприимства, спасая свою плоть, и просить вас уехать. Все, что я могу предложить вам, это следовать за нами в Ригу…