— Помоги мне, — простонал он, борясь с желанием всадить ножик самому себе в кадык. — Помоги мне, Абель, помоги мне, ПОМОГИ, ПОМОГИТЕ МНЕ КТО-НИБУДЬ!

Издалека-далека — из какой-то Страстно-пятничной проповеди отца Киприана — пришел слабый отголосок, слова на безумно древнем языке, слова безо всякого перевода.

«Боже, Боже Мой! Для чего Ты оставил Меня?»[10] Элои, Элои! Ламма савахфани?! — слова Христа на кресте.

Ишь ты, Илию зовет, сказал, почесываясь, усталый римский солдат, стоявший у креста. Посмотрим, как Илия ему ответит. Посмотрим, как…

— И здесь Ты, — прошептал Адам, по-детски раскрывая рот в принятии нового откровения. И здесь, в полной богооставленности, тоже был Господь. И здесь Он тоже оставлял выбор — пребыть ли с Ним. Или…

— Прости меня, — прошептал Адам, целуя своего брата в лоб. Он никак не мог отделаться от мысли, что это — лоб его брата. Он плакал — даже не глазами: плакал всем телом, отказывающимся, сжимающимся, не желающим. Лучше умереть, да, лучше. Но мало ли что лучше для меня…

И Адам, перекрестившись — я в первый раз помолился перед едой — перевернул тело своего брата на бок. Потому что там, на бедрах, оставалось хоть сколько-то плоти.

«Я придумаю такую интенцию… Что все просто обалдеют. Чтобы мы стали очень счастливыми. Чтобы все попали в Рай.»

Двадцать пятого сентября — хотя Адам и не знал, что это двадцать пятое сентября — его подобрал рыболовецкий траулер. Размахивающий тряпкой орущий человек на крохотном каменистом острове был замечен самым бесполезным членом команды — маленьким сыном капитана, который от нечего делать стоял на корме и тренировался в плевках за борт.

— Папа, там дядя прыгает, — сообщил кроткий белоголовый человечек, оборачиваясь к отцу. У мальчика только что провалилась попытка доплюнуть до самого хвоста пенного следа, но он был смиренным парнем и не расстраивался, когда что-то не получалось.

— Молодец, сынок, — отозвался тот, не слушая его. — Пойди займись чем-нибудь в рубке. Не путайся под ногами.

— Папа, а у дяди тряпка. Он ей машет.

— Что ты такое порешь? — воскликнул капитан, наконец сквозь рокот мотора различив сыновние слова. И, приглядевшись в направлении, указанном тонким пальчиком, громко присвистнул.

Адама внесли на борт корабля на руках. Следом за ним втащили еще кое-что — от трупного запаха, распространяемого небольшим свертком, у рыболовов захватывало дух. Ни о чем не расспрашивая ужасного вида доходягу, обросшего, похожего на живой скелет, содержимое тряпичного свертка упаковали в герметический мешок. В процессе упаковки капитана стошнило. Он не мог себя заставить пожать руку спасенному им человеку, когда тот назвал свое имя и протянул ему в знак знакомства огромную ладонь на сплошной кости. Капитан не мог заставить себя даже просто глядеть на него.

— Что он там бормочет, этот…? — спросил он тихонько — и не находя подходящего для «гостя» эпитета — у рыбака, который устраивал Адама в рубке.

— Да чума его знает, — не менее испуганно отозвался тот. Встреча с робинзоном наших дней здорово подкосила всю команду, и пара человек даже помышляла, что никогда не выйдет больше в море, отыскав какую-нибудь сухопутную работу. — Он свихнулся, вот что я вам скажу. Слетел с катушек, как пить дать — и чес-слово, уж это мне не удивительно! То какие-то песенки поет, то вроде как молится, а когда мы его уводили, он встал на карачки, камень поцеловал и говорит: «Ite, missa est». Важно так, как поп с амвона. И плачет все время, как малый ребенок…

И, оглянувшись на рубку, морщинистый рыбак добавил философски:

— А ведь небось красивый парень был… Эх, жизнь, сука ты старая, что ж с людьми делает…

А Адам, попив предложенной воды (и глоток коньяка «для сугреву») лежал в рубке, откинувшись в кресле и опустив веки, и слушал собственные, медленно текущие мысли. Он уже знал, как все будет. Глаза его были слишком старыми, намного старше двадцатидвухлетнего тела, и видели далеко — почти до самого конца. Он уедет на берег, заберет с собой Хелену — и поселится где-нибудь на материке, может, даже в городе, подальше от моря. Лучше поближе к церкви, чтобы было недалеко ходить к обедне каждое воскресенье. И никогда не будет ставить себе на ночь «успокаивающих» кассет с записью морского шума. Никогда. И еще…

У них с Хеленой народятся дети, наверное, много, и все они будут в том числе и дети Абеля. Среди детей, если повезет, родится один остроносый, необычно хилый для своей рослой семейки, и если он, когда подрастет, захочет поступить в семинарию — Адам не будет ему препятствовать. Даже напротив…

Ведь эта месса завершилась, но будут и другие. На жатву постоянно нужны делатели, чтоб непрестанно обновлялись в народе Божьем плоды искупления… Ты хочешь накормить собою мир? Не беспокойся, бедный человек, Тот, Кто мог, уже накормил его. Уже накормил. А мы можем только немного поучаствовать… Соискуплением. Чтобы из всех соделался один народ. Помнишь пословицу — «Ты есть то, что ты ешь»? «Примите и вкусите от Меня все»…

И Адам, закрыв лицо руками, со слезами засмеялся своему новому животворящему знанию.