А кто деву переубедит? Разве что красавец из Лангедока с черно-рыжими кудрями до плеч, с орлиным профилем и прекрасным голосом…

Ух, дурацкий Ростан со своими дурацкими страстями!! Что мне, его ждать здесь до полуночи?..

Громкие, неожиданно веселые голоса прервали недовольное течение Кретьеновых мыслей. Компания человек в шесть, ввалившаяся в двери, явно представляла из себя здешних завсегдатаев — слишком уж скоро и уверенно окликнул один из ребят кабатчика, называя его по имени, и сильнейший марсельский акцент выдал его с головою — даже не оборачиваясь, Кретьен мог сказать, что это южанин. Впрочем, вся компания того и не скрывала: перекидываясь словечками на окситанском, они хохотали над чем-то своим и, кажется, были по случаю святого Воскресения слегка навеселе.

Кретьен допил свое вино (жидкое и кисловатое) и некоторое время сидел просто так, размышляя, не вырезать ли что-нибудь правдивое про Пииту вдобавок к уже украшающим стол изречениям. Делать было нечего, а тут еще южане расшумелись… Шампанец понимал их язык довольно хорошо после жизни бок о бок с Ростаном, и сейчас они явственно расхваливали вино — наверно, им кабатчик по знакомству предложил что-то получше, чем розовая дрянь, коей он потчевал Кретьена. Потом один из весельчаков затянул песню — весьма немузыкально затянул, и песня к тому же скабрезная — в ней беглый тулузский монах расписывал, не скупясь на выражения, свои предпочтения касательно шлюх. Кретьен слегка покраснел и решил обождать Ростана на улице. Быстро, стараясь выражением лица не выказывать отношения к певческому дару исполнителя, он миновал компанию, занявшую вшестером длиннющий стол, рассчитанный не менее чем на дюжину (сам он сидел в уголке, за столом поменьше) и прикрыл за спиною низкую дверь. Была середина марта, снег в узких улочках почти везде растаял, только иногда грязными пластами-ошметками срывался с крыш; в воздухе упоительно пахло мокрой весной и нечистотами. Кретьен постоял, прислонясь к стене; мимо него прогрохотала телега, и пришлось втиснуться в камень, как статуя-барельеф. Это скорее развлекло, чем огорчило студента — не испортил настроения даже мокрый всплеск из-под колес, осевший брызгами на коленях. Тем более что эту одежку, шерстяную и серую, почти что и не жалко.

— Эй, приятель!

Окликавший будто бы специально коверкал слова своим выговором. Это был высокий, подлинней Кретьена, черноволосый парень с такими широкими бровями, что они казались похожими на отросшие почему-то на лбу усы.

— Это вы ко мне?

— К кому же еще. Куда это ты сбежал? — рука в широком зеленом рукаве упала Кретьену на плечо — будто лучшему другу, вернувшемуся из дальних странствий. — Пошли, малыш, посиди с нами.

— Я не малыш. И — спасибо, не хочется. Я вообще-то друга жду.

— Хо! — черные брови поднялись, их обладателя явственно обуяло горестное изумление — будь оно хоть чуть поменьше, так и за настоящее бы сошло. — Не хочет! С нами не хочет! А почему это ты, франк, от компании отказываешься? Может, тебе не нравится, как наш Понс поет? А может, тебе… еще чего не нравится?

Кретьен созерцал смуглое лицо с тоскливым пониманием. Он встречал такое выражение глаз не в первый раз — взгляд человека, который выпил и теперь ищет, с кем бы ему подраться. Может, его кто обидел, например, очередная Флора-Филида прогнала или он на диспуте провалился — а теперь ищет, куда бы применить свою внезапно взбурлившую силушку… Драться Кретьен не хотел. Он вообще почти никогда не хотел драться, а сейчас особенно; он хотел тихо стоять и ждать Ростана. Внимание оскорбленного в лучших чувствах парня надлежало отвлечь.

— Нет, добрый человек, я ничего не имею против твоих товарищей. Просто не хочу — ни пить, ни ссориться, понимаешь?..

— Франк, — глаза южанина опасно сузились, — а чего ты тогда вообще приперся в наш кабак? Ты чего, не знаешь, что паршивым франкам сюда вход заказан?..

…Франк не знал. Он вообще много чего не знал — например, о постоянных территориальных стычках меж южанами и северянами, и о том, что против иностранцев иногда объединялись и те, и другие, а немцы били окситанцев, а англичан вообще били все… Все это было очень сложной, разветвленной политической системой, и были у каждой национальной группки свои места, свои резиденции, за которые то и дело сражались. И сражались подчас кровопролитно.

Но далекий от политики шампанец имел об этих сложностях очень смутное представление. И уже понимая, что драки, кажется, не избежать, и смутно прикидывая, куда чернобровому товарищу в случае чего вмазать и в какую сторону скрываться, Кретьен ответил самое разумное, что пришло ему в голову:

— Не знаю. Первый раз об этом слышу.

— Ну, так я тебя поучу, — уже на родном языке, на самом-то деле предназначенном для куртуазной поэзии, пообещал новый знакомец и вознамерился стукнуть франка по уху. Но франк давно ожидал чего-то подобного и успел чуть отклониться вбок, так что сам оказался в довольно выгодном положении — рука противника по инерции еще продолжала свое движение, а Кретьен уже ударил его локтем поддых. Дело еще могло бы кончиться благополучно — но у спектакля, как выяснилось, были зрители. Пятеро друзей поверженного гиганта, чьи раскрасневшиеся лица выглядывали из проема двери, немедленно почувствовали могучий прилив рыцарских чувств — желание защитить друга оказалось столь сильным, что они принялись это делать все одновременно.

Да, кажется, я здорово попался, — тоскливо подумал Кретьен, прижатый спиною к стенке, одной рукой прикрывая голову, а другой почти что инстинктивно пытаясь отвечать на удары. Как ни странно, особой ненависти ни к южанам вообще, ни даже к этим конкретным он все равно не испытывал — они вполне могли бы с таким же успехом оказаться уроженцами хоть Франции, хоть Арморики, хоть самой Шампани, а на Кретьеновом месте — бедняга-провансалец, или немец, или кто угодно, чья физиономия в данный момент ребятам не понравилась… Он не размышлял, он просто отбивался как мог, но вскоре все стало очень плохо. Довольно удачный удар по одному из нападающих, маленькому человечку, тому самому, который пел, неожиданно для Кретьена прошел — и это была напрасная победа. Следующим аккордом боя был удар по ногам, да еще кто-то помог падать, добравшись до слишком длинных, непрактично свисающих по сторонам лица волос — и Кретьен оказался на земле, что нежданно пробудило в нем какие-то жутчайшие, долго затираемые воспоминания. Кабатчик вышел наружу посмотреть, что там творится — оказалось, ничего особенного: школяры дерутся. Он вернулся обратно и прикрыл за собою дверь, и кто сам без греха — пусть тот и бросит в него камень…

…Потом положение дел изменилось, и произошло это неведомым для Кретьена образом. Только что все было совсем скверно, и он ясно видел разношенный тупоносый башмак, направленный ему снизу в лицо — но башмак вдруг куда-то подевался, и хотя битва, судя по звукам, несомненно продолжалась, однако через некоторое время он понял, что его больше не бьют. Тогда Кретьен (стоявший, кстати сказать, на четвереньках — на полдороге в очередной попытке подняться) осторожно поднял голову, которую подобно черепахе почти что втянул в плечи во избежание лишенья оной; врагов его почему-то не было рядом. То есть наблюдался один, но уже довольно далеко, и тот направлялся по своим делам — причем довольно быстро. А над Кретьеном возвышался некто, снизу казавшийся в черной одежде огромным, словно темная скала… И этот кто-то протягивал ему руку сверху вниз, и с руки на землю капала кровь.

— Вставай, — коротко сказал — приказал? — нежданный спаситель, и Кретьен от удивления поскользнулся на четвереньках и едва не упал обратно ничком — так силен был его окситанский акцент, такой же точно, как у тех, что нападали.