чила такое блестящее развитие "в сильных руках Маркса". И всякий, знающий историю социализма, человек понимает, почему этот автор, вопреки уверению г. Михайловского, именно "упустил из виду теоретическую сторону дела и увлекся соображениями о том, по какой норме должны обмениваться продукты в благоустроенном обществе. Автор примечаний к Миллю смотрел на экономические вопросы с точки зрения утописта. Это было совершенно естественно в его время. Но очень странно, что г. Михайловский не сумел расстаться с этой точкой зрения в семидесятых годах (да не расстался и после, иначе он поправил бы свою ошибку в новом издании своих сочинений), когда легко усвоить, даже из популярных сочинений, более правильный взгляд на вещи. Г. Михайловский не понял того, что говорил о ценности "автор примечаний к Миллю". Это произошло потому, что и он "упустилиз вида теоретическую сторону дела", увлекшись "логическим практическим выводом из нее", т. е. соображением о том, что "всякая ценность должна принадлежать труду". Мы уже знаем, что увлечение практическими выводами всегда вредно отзывалось на теоретических рассуждениях утопистов. А насколько стар "вывод", сбивший с толку г. Михайловского, показывает то обстоятельство, что его делали из теории стоимости Рикардо еще английские утописты двадцатых годов. Но в качестве утописта г. Михайловский не интересуется даже историей утопий.
Другой пример. Г-н В. В. в 1882 г. так объяснял появление своей книги "Судьбы капитализма в России":
"Предлагаемый сборник составлен из статей, печатавшихся в разных журналах. Выпуская их отдельным изданием, мы придали им лишь внешнее единство, несколько иначе расположили материал, выкинули повторения (далеко не все; их очень много осталось в книге В. В.). Содержание их осталось прежнее; новых фактов и аргументов приведено немного; и если, тем не менее, мы решаемся вторично предлагать свои работы вниманию читателя, то делаем это с единственной целью — одновременностью нападения всем арсеналом на его миросозерцание заставить интеллигенцию обратить внимание на поднятый вопрос (картина: г. В. В. "всем арсеналом" нападает на миросозерцание читателя, и устрашенная интеллигенция сдается на капитуляцию, обращает внимание и проч.), вызвать наших ученых и присяжных публицистов капитализма и народничества на изучение закона экономического развития России — основу всех остальных проявлений жизни страны. Без знания этого закона невозможна систематическая и успешная общественная деятельность, а господствующие у нас представления о ближайшем будущем России вряд ли могут быть названы законом (представления… могут быть названы законом?!) и вряд ли способны дать практическому миросозерцанию прочную основу". (Предисловие, стр. 1.)
В 1893 г. тот же г. В. В., успевший уже сделаться "присяжным", хотя, увы! все еще не "ученым", публицистом народничества, оказывается уже далек от мысли о том, что закон экономического развития составляет "основу всех остальных проявлений жизни страны". Теперь он "всем арсеналом" нападает на "миросозерцание" людей, имеющих такое "воззрение", теперь он думает, что в этом "воззрении исторический процесс, вместо производного — человека, обращается в силу производящую, а человек — в его послушное орудие" [39]; теперь он считает социальные отношения "производным духовного мира человека" [40] и чрезвычайно подозрительно относится к учению о законосообразности общественных явлений, противопоставляя ему "научную философию истории профессора истории Н. И. Кареева" (разумейте, языцы и покоряйтесь, яко с нами сам г. профессор!) [41].
Какой, с Божьей помощью, поворот! Что его вызвало? А вот что. В 1882 году г. В. В. искал "закона экономического развития России", воображая, что этот закон будет лишь научным выражением его собственных, г. В. В., "идеалов". Он был даже уверен, что нашел такой "закон", именно "закон" мертворожденности русского капитализма. Но после этого он не даром прожил целых одиннадцать лет. Он должен был, хотя и не вслух, сознаться, что мертворожденный капитализм все более и более развивается. Вышло так, что развитие капитализма стало едва ли не самым неоспоримым "законом экономического развития России". И вот г. В. В. поторопился выворотить наизнанку свою "философию истории": он, искавший "закона", стал говорить, что подобное искание есть совершенно праздное препровождение времени. Русский утопист не прочь опереться на "закон"; но он тотчас же отрекается от него, как Петр от Иисуса, если только "закон" идет в разрез с тем "идеалом", подкреплять который ему надлежит не токмо за страх, но и за совесть. Впрочем, г. В. В. и теперь не навсегда поссорился с "законом". "Естественное стремление к систематизации воззрений должно бы привести русскую интеллигенцию к построению самостоятельной схемы эволюции экономических отношений, соответствующей потребностям и условиям развития нашей страны; и такая работа, без сомнения, будет сделана в недалеком будущем ("Наши направления", стр. 114). "Строя" свою "самостоятельную схему", русская интеллигенция, очевидно, будет предаваться тому же занятию, какому предавался г. В. В. в "Судьбах капитализма", ища "закона". Когда схема будет найдена, — а г. В. В. божится, что ее найдут в самом недалеком будущем, — наш автор столь же торжественно помирится с законосообразностью, как помирился евангельский отец со своим блудным сыном. Забавники! Само собою разумеется, что даже в то время, когда г. В. В. все еще искал "закона", он не отдавал себе ясного отчета в том, какой смысл может иметь это слово в применении к общественным явлениям. Он смотрел на "закон", как смотрели на него утописты двадцатых годов. Только этим и можно объяснить то, что он надеялся открыть закон развития одной страны — России. Но зачем он приписывает свои приемы мысли русским марксистам? Он ошибается, если думает, что они в своем понятии о законосообразности общественных явлений не пошли дальше утопистов? А что он думает, это показывают все его возражения против них. Да и не он один так думает; думает так сам "профессор истории" г. Кареев; думают так все противники "марксизма". Они сначала припишут марксистам утопический взгляд на законосообразность общественных явлений, а там побивают этот взгляд с более или менее сомнительным успехом. Настоящая борьба с ветряными мельницами!
Кстати, об ученом "профессоре истории". Вот в каких выражениях рекомендует он субъективную точку зрения на историческое развитие человечества: "Если в философии истории мы интересуемся вопросом о прогрессе, то этим самым дается выбор существенного содержания науки, ее фактов и их группировки. Но факты не могут быть ни выдуманы, ни поставлены в придуманные отношения (стало быть, ни в выборе, ни в группировке не должно быть ничего произвольного? Стало быть, группировка должна вполне соответствовать объективной действительности? Да! Слушайте!), и изображение хода истории с известной точки зрения останется объективным в смысле верности изображения. Тут является на сцену субъективизм иного рода: творческий синтез может создать целый идеальный мир норм, мир должного, мир истинного и справедливого, с которым будет сравниваться действительная история, т. е. объективное изображение ее хода, сгруппированное известным образом с точки зрения существенных перемен в жизни человечества. На основе этого сравнения возникает оценка исторического процесса, которая, однако, также не должна быть произвольна. Нужно доказать, что сгруппированные факты, как они нам даны, действительно имеют то значение, которое мы им приписываем, ставши на известную точку зрения, принявши известный критерий для их оценки".
