— Отряд! — хмыкнула Соня.— Нас было трое. Мы налетели на них как ураган. Глупый купец завизжал и упал в обморок, а охранники бросились наутек, побросав оружие. Клянусь Белом, из дюжины их осталось только четверо, да и те…

— Вижу, ты все же помнишь купца Арафа.

— Я его вспомнила,— нехотя согласилась Соня.

Она снова отвернулась, предоставив собеседнику приятную возможность лицезреть ее спину и гриву пышных золотых волос. Шон усмехнулся. Он успел заметить, как серые глаза ее потемнели, а темно-рыжие брови сошлись у переносицы. Девушка была юна и не научилась еще скрывать свои чувства. Сейчас она явно сетовала на себя за то, что вдруг разболталась с незнакомцем и открыла ему одну из тайн прошлой жизни. Шон готов был поклясться, что таких тайн у нее накопилось уже немало.

— Знаешь, в моем мешке есть хлеб и два куска сыра… Не пора ли нам с тобой закусить перед дальней дорогой?

Соня пожала плечами, однако отказываться не стала. К хлебу и сыру она добавила кусок солонины, пару луковиц и флягу красного вина, так что трапеза получилась поистине королевская. Одно омрачало настроение путешественника: девушка не проронила и слова с того мгновения, как он разоблачил ее маленькую невинную ложь. В прекрасных глазах ее тлел мрачный огонек, а сам взор был подозрительно кроток. О, Митра! Уж не вознамерилась ли она прикончить его как лишнего свидетеля?

Шон перестал жевать и настороженно посмотрел на Соню, но затем вдруг весело расхохотался. Он — бродяга, боец, наконец, взрослый мужчина испугался девчонки? Да он сейчас подавится мясом от смеха!

Подавиться мясом ему не пришлось — хотя бы потому, что в следующий миг бывалому бродяге и бойцу было вовсе не до смеха. Острие кинжала коснулось его горла, причем Соня преспокойно пила вино из фляги и мечтательно смотрела в синее небо. Вид ее был столь невинен, что Шон заворочал глазами: нет ли здесь кого, кто мог бы держать кинжал на его кадыке? Вокруг не было ни души. Только кабан все еще гулял на том берегу ручья, но он точно был вне всяких подозрений.

Неожиданно рука, сжимавшая рукоять, ослабла; лезвие скользнуло по горлу вниз.

— В твоих черных волосах я вижу белую прядь.— Голос Сони заметно смягчился.

— И что? — смог промычать Шон.

— Откуда ты родом?

— Из Аквилонии.

— А твое прозвище…

— Одинокий Путник.

Наконец она убрала кинжал.

— Вот уж никогда не думала, что доведется встретиться с Одиноким Путником,— примирительно сказала девушка, вытирая лезвие о траву, словно бы оно было в крови.— Если б не эта седая прядь…

— Я с ней родился,— пояснил Шон и снова принялся за мясо. Не стоило обижаться на девчонку. В конце концов, не зарезала же она его.

— Прости,— все же догадалась сказать Соня.— Сначала я подумала, что ты из хаков. Я знаю: они шныряют везде. Я видела их в Туране, в Офире и Шеме… Проклятые немедийцы повсюду рассовали своих шакалов.

— Да,— кивнул он,— это верно. Только одно лишнее слово еще не означает, что перед тобой — хак.

— Я же извинилась.— Соня пожала плечами и попыталась виновато вздохнуть — у нее ничего не вышло. Тогда она отбросила со лба рыжую прядь и засмеялась.— А скажи мне, Одинокий Путник, отчего ты столь усердно прижимаешь ладонь к тому месту, кое другие мужчины так и норовят выставить напоказ?

— Шаровары порвались,— буркнул Шон, принимая из рук девушки кувшин с вином.

— Ты мог бы зашить их.

— У меня нет иглы.

— У меня есть. Вот, возьми.

Соня отогнула кружевной воротничок рубашки и вынула из него длинную иголку, на которую были намотаны белые нитки.

Пока Шон зашивал шаровары, орудуя иглой на удивление ловко, девушка сложила остатки трапезы в свой дорожный мешок, туда же затолкала жилет, затем связала за ушки сапоги и вместе с луком и колчаном закинула их за спину.

— Ты и в самом деле идешь в Асгалун? — с сомнением в голосе спросила она.

— Нет,— честно ответил Одинокий Путник и откусил нитку.— Но мне все равно, куда идти. Поэтому я могу сопровождать тебя в Асгалун.

Он вернул Соне иголку, поднялся, отряхнул шаровары. Теперь они стояли рядом и смотрели друг другу в глаза. Он — с улыбкой, она — нахмурив брови, испытующе, будто прикидывала, стоит ли брать его с собой. Все, что ей привелось слышать об Одиноком Путнике, неизменно вызывало в ней уважение и даже восхищение. Говорили, он был храбр и силен как лев; говорили, он был умен и благороден как король; в Туране его проклинали и называли возмутителем спокойствия, а в Гиркании о нем слагали песни и легенды. Соня не могла себе представить, что Одинокий Путник может оказаться молодым еще человеком с добрыми, очень темными голубыми глазами и приветливой улыбкой. Но теперь и она улыбнулась.

— Хорошо, идем.

И они зашагали на восток, к Асгалуну.

— Ты осторожна,— говорил Шон, пробираясь впереди Сони сквозь заросли колючих кустов.— И мне это нравится. Конечно, нельзя доверять первому встречному, но точно так же нельзя и…

— …не доверять никому,— со вздохом заключила девушка.— Я знаю. Об этом мне говорили мои родители, мои учителя… Но послушай, Одинокий Путник. Ты бродишь по миру много лет; ты повидал многое и многих — так неужели ты никогда не встречался с предательством? Неужели не случалось тебе в ужасе смотреть на друга, что продал тебя за пару серебряных монет? Неужели не приходилось тебе с горечью в сердце спешно покидать таверну или постоялый двор, потому что среди твоих сотрапезников или собутыльников оказался хак?

— Бывало,— отозвался он.— Бывало всякое. По доносу одного такого парня я полгода просидел в подвале туранской темницы. А другой мой добрый товарищ убежал, когда я дрался с десятком разбойников в горах Кофа… О, боги, да когда же кончатся эти кусты?.. Но мне тридцать семь лет, а тебе — едва ли двадцать. Откуда же тебе знать, девочка, что есть предательство?

— Знаю,— сумрачно ответила Рыжая Соня.

Ручей, вдоль коего они продолжали путь, звенел и переливался под солнцем всеми цветами радуги. Половина дня миновала, и сейчас птицы порхали в синей вышине, весело щебеча; ветер зашевелил ветви деревьев и погнзл волны по мягкой траве; из-за горизонта показались облака, стройной цепочкой бегущие прямо к солнцу.

— И все же могу сказать тебе, что верных друзей у меня было гораздо больше. Увы — часто дороги наши расходились, потому что меня влекло в одну сторону, а моего друга — совсем в другую. До сего дня никто не дошел вместе со мной. Я слышал: кто-то погиб в сражении, кто-то пропал бесследно, а кто-то обзавелся семьей и стал добропорядочным землепашцем либо ремесленником… Фу-у, ну вот мы и вышли на ровное место. Погляди-ка, Соня, какая красота кругом.

— Да ну ее к Нергалу,— отмахнулась девушка.— Лучше расскажи мне, как ты оказался в туранской темнице.

— Простая история. Только начало ее в далеких временах. Думаю, в ту пору ты только училась писать буквы.

— Зато теперь я умею писать на трех языках,— сердито перебила его Соня.— Знаешь, Одинокий Путник, не говори со мной, как с девчонкой. Я тоже прошла немало дорог; я опытный боец; я могу выпить три кувшина вина и остаться в своем уме, я…

— Я понял,— скрывая усмешку, кивнул Шон.— И больше не буду говорить с тобой, как с девчонкой.

— Так что за история? — нетерпеливо спросила девушка, подымаясь на холм высотой в человеческий рост. Судя по всему, она не умела долго обижаться; а еще ее спутник заметил, что она явно не умела обходить препятствия — холм торчал на равнине, как бородавка на ровном месте. Сам Шон не полез на него вслед за Соней, а спокойно обогнул его с правой стороны, потратив шагов на десять меньше, чем она.

— Мне было тогда двадцать пять — возраст зрелого воина, каковым я и являлся. Я служил в наемной армии Шема; я был простым солдатом, что не мешало мне иметь множество друзей.

Мы стояли в Асгалуне. В первой половине дня наш десятник заставлял нас сражаться с чучелами. Мы набрасывались на них, как звери на приманку, рыча и сопя, и в несколько мгновений весь доблестный отряд оказывался в пуху и в соломе, а уж прочихаться мы не могли до самого вечера. Это называлось учениями и впоследствии принесло пользу. Какую? Клянусь, с тех пор я запросто могу распотрошить любое чучело, которое только покажется мне подозрительным…