Такую лепешку привез из Калифорнии И. Г. Вознесенский.
Этнографические предметы, которые входят в состав коллекции № 570, были собраны по заданию Академии наук выдающимся русским исследователем этнографии Северной Америки, зоологом И. Г. Вознесенским в Калифорнии в 1841 г. Задачей коллекционера было приобретение у индейцев серий предметов, которые позволили бы составить представление о характере традиционной культуры коренного населения Калифорнии, а также осуществить систематизацию её форм.
В результате его собирательской деятельности на Американском континенте, сегодня в фондах МАЭ оказались серии этнографических предметов, среди которых выделяются предметы охоты, культа, одежда и украшения.
Лепешка, привезенная И. Г. Вознесенским, имеет красноватый оттенок. При ее изготовлении в тесто добавляли не только золу, которая использовалась вместо соли, но и съедобные коренья, ягоды, листья, орехи, что делало их довольно приятными на вкус. По свидетельству Ф. П. Литке, «…пища же их состоит только в дубовых желудях и рожице, а летом — что даст море. Первые они жгут, подобно как мы кофе, толкут, потом мешают с водой и согревают. Сия сладкая кашица составляет главную их пищу. Место кастрюль заступают тростниковые или травяные корзины, в которые бросают раскаленные каменья. Между сими корзинами и ртом своим не имеют они другого посредника, кроме пальцев, которые они макают в кашицу, потом облизывают и таким образом утоляют свой голод. Хотя сей образ еды и не способен возбуждать в других аппетит, однако же я решился отведать и нашел, что сие кушанье есть не что иное, как горькая, довольно неприятная смесь… Кроме сего едят они всякие раковины и рыбу, но сей последней мало… Все приготовление состояло в том, чтобы их зарыть в горячую золу и, подержав немного, есть со всем: с кожею и с оставшейся на ней золою».[226] Варили каши также из растертых каштанов. Использовали в еду также и траву, вкус которой, по мнению П. Костромитинова, «имеет некоторое сходство с подгорелой, высушенной овсяной мукой».[227] В круг съестных продуктов входило также мясо (в первую очередь оленина, тушки птиц, реже — мясо морских млекопитающих), которое добывали взрослые мужчины. Знаком взрослого мужчины, способного охотиться, обязательно были лук и стрелы.
Таким образом, мы переходим от гастики непосредственно к семиотике тела. Ибо семиотика еды во многом определяет риторику тела — в первую очередь татуировку. Она наносилась индеанкам на подбородок, в углах рта, на плечи. До сих пор в Сан-Франциско встречаются пожилые женщины, которым в молодости во время инициаций наносили татуировки. Нанесение полос на подбородке связано было с тотемной символикой. Любое отверстие в теле человека должно было быть защищено от воздействия злых сил и должно было изображать духа-покровителя. Изображение это делалось с разной степенью стилизации. Особенно важным представлялся рот, через который в организм проникала пища. Ф. П. Литке так описывал их татуировку: «…Некоторые из мужчин имели на груди насечку (tatouge) прямыми линиями и зигзагами, проведенными от одного плеча к другому; также мочки в ушах были проткнуты, а в отверстия были вставлены небольшие кусочки прозрачной части пера; женщины же не имели вовсе никаких украшений».[228] У некоторых индейцев в ушах были серьги, сделанные из костей журавля. Церемониальная раскраска была более многообразной: «В то время как один был занят украшением груди, живота, бедер, другой раскрашивал его спину различными фигурами. Некоторые покрывали все обнаженное тело пушинками, за счет чего такой человек имел вид скорее обезьяноподобного животного, чем человека… Женщины между тем убирали себя в хижинах; все они одеты, как этого требуют приличие и нравственность, раскрашивают себе только лицо и шею, которую стараются по-своему украсить также предметами из раковин, перьев, кораллов и т. п.».[229] В церемониальных ситуациях раскраска тела приобретают дополнительную смысловую нагруженность. Л. Хорис сообщал: «…По воскресеньям в миссиях был праздник… После службы индейцы отправлялись на кладбище и там исполняли военный танец с копьями. Они были расписаны черной, белой и красной красками, украшены перьями и булавками из птичьих перьев в волосах».[230] В другом месте он подчеркивает разнообразие применяемых знаков кодировки тела: Так, в похоронных обрядах в момент погребения родственника, они обязательно расписывали лицо и тело черной и белой красками, что было проявлением траура.[231]
Следуя Ч. Пирсу, знаки классифицируются по трем типам: знаки-изображения (icon), знаки признаки (index) и условные знаки (symbol). Такая классификация основана на соотношении с денотатом — предметом или явлением, который кодируется этими знаками.
Знак-изображение воспроизводит в своей материальной структуре структуру денотата — предмета или объекта, который они обозначают. Такое воспроизведение основано на принципе подобия, сходства с отображаемым предметом или явлением. Однако степень сходства может быть различной. Она может быть полной, тождественной обозначаемому, но может быть очень условной. Важно при этом, чтобы обозначаемый предмет можно было узнать. Понятно, что узнать можно лишь то, с чем заранее был знаком. Поэтому многие знаки-изображения, легко декодируемые одним этносом, могут представать как совершенно далекие для других народов, ибо отражаемые предметы или явления могут оказаться для них совершенно незнакомыми. Вот почему наиболее легко декодируемые знаки-изображения могут быть и не расшифрованы «чужаком» и представать как условные, конвенциональные.[232]
Знаки-признаки для обозначения кодируемого объекта дают часть от целого, или его причину или следствие (дым — знак огня, чайка — знак моря и т. п.). Признаками могут быть всевозможные средства выражения эмоций — жесты, мимика, речевые интонации. Они возникают как природные, естественные, но часто в коммуникационных целях они имитируются. При этом они становятся искусственными, нередко отходя от своего прототипа.[233]
Само название условных знаков говорит об их конвенциональности, договоренности, что какие-то определенные обозначения, принятые в том или ином сообществе символизируют какие-то отвлеченные понятия: крест — символ христианства, шестиконечная звезда — знак иудейства и т. п. Использование и понимание таких знаков ограничено обязательным условием — предварительным знанием его значения. «Произвольность знаковых систем по отношению к денотатам имеет принципиальное значение для многих знаковых систем, придавая связи знаков и обозначаемых предметов условный характер в том смысле, что одна и та же предметная область может обозначаться различными система знаков».[234] Вместе с тем произвольность условных знаков по отношению к оригиналу не означает полной произвольности их выбора. Несмотря на то, что связь условных знаков не имеет объективных оснований, так как здесь не обязательны ни сходство знака и предмета (как в знаках-изображениях), ни их соотнесенность по принципу смежности или каузальности (как в знаке-признаке), важен все же принцип «договоренности» между людьми о его значении. И в риторике тела мы видим множество таких именно знаков, наряду со знаками-изображениями и знаками-признаками.
При охоте «индейцы в маскировочном костюме из шкуры оленя с рогами охотились в густой траве на оленей. Они близко подходили к животным и убивали их из лука стрелами».[235] Еще полнее описал индейский маскировочный костюм В. М. Головнин: «Из животных, кроме рыбы и раковин, чаще всего добывают они диких оленей, ибо способ их убивать весьма легок и прост. Индеец привязывает к своей голове голову оленя и покрывается оленьею кожей. В таком одеянии подкрадывается он к стаду сих животных, которым в движениях и прыжках народ сей весьма искусно умеет подражать. Будучи же в стаде, ему нетрудно стрелами убить столько оленей, сколько хочет».[236] Такое внешнее подражание поведению животных отметил и О. Е. Коцебу. «Они (индейцы — С. М.) привязывают к своим головам рога убитых животных, покрываются оленьими шкурами и, став на четвереньки, подкрадываются по высокой траве к стаду, точно подражая тем движениям, которые делает олень, поедая траву. Олень до тех пор продолжает принимать охотников за себе подобных, пока не начнут свистеть, стреляя, и не появятся первые жертвы».[237] Такое подражание, изображение, имитацию поведения животных отмечает во время охоты и Лангсдорф: «Индейцы обладают искусством в высокой траве пастбищ подражать боязливому озиранию и естественной робости движений животных. Это позволяет им приблизиться к оленям с луком и стрелами на расстояние нескольких шагов и убить одного-другого так, что стоящие рядом звери ничего не замечают и не чувствуют угрожающей им опасности».[238] Как нетрудно понять, наяву использование знаков-изображений не только в охотничьем костюме, но и в кинесике и проксемике.
