Ковыляя из транспортника в ещё больший ад космического скитальца, он чувствовал себя так, словно от него осталось лишь тело, окружающее пустую сердцевину. Такая оцепенелость приносила облегчение.

Это не продлилось долго.

Я очнулся, ощущая мучительную боль, и тут же испытал искушение впасть в отчаяние. Я был подвешен на цепях, которые свисали с потолка, скрытого во мраке над моей головой. Они были обмотаны вокруг плеч моих рук, удерживая их на расстоянии от моего тела, словно я был распят на кресте. В мои бока, плечи и спину как будто тыкали связками кинжалов. Боль была такой свирепой, что поначалу я не отдавал себе отчёта в том, как меня изувечили. Затем, когда сознание прояснилось, я ощутил потери. Мой злой глаз исчез. Как и мои когти.

Моя правая рука.

Я извернулся в цепях — рыча, обращая боль в ярость. Я огляделся оставшимся у меня глазом, выискивая то, чего меня лишили, и заодно осматривая окрестности. Я находился в большом металлическом помещении. Оно имело около дюжины метров по краю и освещалось неровным светом грязных газоразрядных сфер, размещённых по периметру стен. Единственный выход был запечатан массивной железной дверью. На другом конце помещения находился большой металлический стол в окружении инструментов, стиравших разницу между хирургией и пыткой. Свет был тусклым, но не настолько, чтобы я не смог разглядеть на столе перекрывающиеся кровавые пятна. Пол вокруг него лоснился от омерзительных ошмётков. Смердело густо, как на бойне.

Под моими ногами пола не было. Я болтался высоко над круглым стволом колодца. Он имел примерно два метра в диаметре и зиял чернотой огромных глубин. Из мрака летели вверх отголоски хлюпанья и царапанья.

Меня сторожили три орка. Когда они увидели, что я очнулся, один из них отволок дверь и вышел, вновь с грохотом запечатав помещение. Оставшаяся парочка пристально наблюдала за мной, словно бы предостерегая меня своим ворчанием от попыток что-нибудь предпринять. Трудно было ясно мыслить сквозь пелену боли, но я заметил их настороженность. Я изрядно потрудился, чтобы породить в среде орков грозные легенды о себе. И вот свидетельство своего успеха. Я начал раздумывать, как можно использовать этот факт.

Через считанные минуты дверь с грохотом открылась, как будто её пнул ногой великан. Так оно и было. В помещение размашисто прошагал Трака. Он остановился на краю ямы. Наши головы находились почти на одном уровне, и мы обменялись долгим пристальным взглядом. Морда Траки отражала самую сущность его невежественной расы. Это была монструозность войны в самом варварском её аспекте: чистейший зверь, ещё более отталкивающий из-за густой сетки шрамов. Его кожа была дублёным наслоением ран. Некоторые нанёс ему я, и они были незначительными. Единственным существенным ранением было то, которое едва его не угомонило, но вместо этого, следуя велениям извращённой судьбы, привело к его становлению. Верхушка его черепа была адамантиевой. Я не в состоянии представить, что должно было произойти с мозгом под ней, чтобы превратить этого зеленокожего в провозвестника орочьей победы, но когти, которые прооперировали его разум, были запятнаны кровью миллиардов.

Трака внимательно наблюдал за мной. Он делал это спокойно. Он меня изучал. Я внезапно взмок от пота, не имевшего ничего общего с физическим дискомфортом. Единственное, что может быть хуже, чем оказаться лицом к лицу с беснующимся, завывающим орком, — это очутиться лицом к лицу со спокойным. Простота орочьей тактики послужила залогом такого множества человеческих побед. Они пёрли в атаку, пока не умирали, и это было всё. Но орк, который наблюдал и обучался, планировал и вырабатывал стратегии, орк, который размышлял и держал свои мысли при себе, — не могло быть ничего опаснее этого.

Затем тишина была нарушена, и к моему вечному позору, это сделал я.

— Мразь! — завопил я. — Гнев Императора вышибет тебя в варп вместе со всем твоим проклятым родом!

Моя ненависть разорвала языковые узы, и в следующую секунду я вылаивал в адрес этого чудовища нечленораздельное "Рахххххх!" Он продолжал спокойно наблюдать.

Я не остался слеп к иронии этого момента.

Испустив ещё несколько бессвязных воплей бессильной ярости, я достаточно остыл, чтобы заговорить вновь.

— Я тебя убью, — прошипел я. — Даю тебе это обещание.

Никакой реакции. По-прежнему это нервирующее изучение. Не знаю, что он выискивал, и высмотрел ли он в моём лице то, что ему хотелось, но через бесконечно долгое мгновение он отступил назад. Охранник, тот самый, который прежде отлучался за ним, воспринял это как дозволение заняться мной. Он захохотал и рванул меня за левую руку, чуть не выворотив её из плечевого сустава. Трака метнулся размытым пятном, и вот он уже стоял со стражником, бьющимся в захвате его силовых когтей. Орк жалобно подвывал и молотил ногами по воздуху. Трака держал его над ямой. Его глаза, один настоящий, а второй — бионическое устройство наведения, не отрывались от моего лица. Его пасть растянулась в ухмылке, полной звериного вызова. Затем он выронил охранника.

Орк падал и выл. Акустика колодца превращала его крик в  хоровые му́ки. Звук удара был влажным, и донёсся через долгое время. Вой оборвался.

Трака протянул руку над моей головой и взял цепи в свои силовые когти. Он уже не ухмылялся. Взгляд его глаза был пронзительным, оценивающим. В нём присутствовало и что-то сообщническое, что я отвергал со всей ненавистью моего собственного взгляда. Он едва заметно кивнул. Мне? Мне это мерещилось, нет сомнений. Я взмолился Богу-Императору, чтобы я ошибался. Затем я услышал звучный, подводящий черту лязг сомкнувшихся когтей, и цепи разъединились.

Сила, так ужасно тянувшая за плечи моих рук, исчезла, и вместе со свободой пришло головокружение. Я падал во тьму, проживая свои последние секунды, погружаясь в странный покой. Я ничего не мог предпринять. Мне не с чем и не с кем было бороться. Впервые на своей памяти я был избавлен от всякой ответственности. Только в смерти можно забыть о долге, а мне было ниспослано несколько мгновений, чтобы ощутить освобождённость от него. Я вверил свою душу попечению Императора и обмяк. Я погружался в зловещие звуки. В меня бил завывающий ветер. Я видел лишь мрак и ничего более, и по прошествии первых секунд мне начало казаться, что я не падаю, а лечу.

Мне было больно от незавершённых задач. Я надеялся, что буду прощён. Мне подумалось, что бывали смерти и похуже.

Я имел роскошь нескольких долгих секунд, чтобы поразмыслить над этими вещами. И даже сейчас, в те моменты, когда я валюсь с ног от усталости, я иногда вспоминаю эту крошечную толику отдыха с чем-то вроде ностальгии, пока меня не вразумляет стыд.

В тот день не стыд напомнил мне о долге. То был жестокий, но не смертельный удар моего приземления. Я не врезался в металл. Я ударился о жидкость. Это было так больно, словно я влетел в кирпичную стену. Затем жидкость потянула меня вниз и начала душить. До этого я был обмякшим. Сейчас я бился в нечистой мгле. У меня не было ощущения верха и низа, вообще никакого представления о чём-либо, за исключением вселенской боли и перевешивавшего даже её божественного повеления возобновить мою борьбу.

Моя терзаемая болью грудь требовала, чтобы я глотнул воздуха. Вместо него в мои лёгкие полилась грязь. Я судорожно дёрнулся и пробил поверхность затхлой воды. Я выкашлял тину, попавшую в мои лёгкие, и замолотил руками, продвигаясь вперёд. Мои ноги почти сразу же ударились о дно, оскальзываясь на склизкой груде, которая могла быть камнями, а могла и черепами. Эта куча поднималась наклонно вверх. Я не успел пройти и пару-тройку метров, как выбрался из воды и присел, привалившись к изогнутой слизистой стенке колодца. Делая тяжёлые вдохи и выдохи, когтями раздиравшие мои лёгкие, я развернулся кругом, лицом к тьме.

Я почти поддался чувству полной беспомощности. Я был не один в этом месте. Я слышал, как поблизости плещутся и грызутся друг с другом какие-то туши. Но я не мог ничего видеть, я не имел оружия, и у меня была только одна рука. Я овладел собой и начал ждать. Через минуту мой глаз адаптировался, и я увидел, что фосфоресцирующая плесень на стенах испускает слабый свет. Ствол колодца сбросил меня на одном конце какого-то пространства, смахивавшего на большую пещеру. Она простиралась в глубокий мрак передо мной, с изгибом уходя за пределы видимости. Вдоль стен имелись узкие насыпи. Я чувствовал поверхность стены за своей спиной, и это был пористый камень, не металл. Я осознал, где я должен был очутиться: в нижних пределах космического скитальца.