Будильник мягко тронул меня за плечо — безрезультатно. Затряс терпеливо — никакого эффекта. Наконец не выдержал и заревел басом:

— Подъем! Подъем! Подъем!

Я замычал, заворочался в постели, а потом — броском вперед — попытался достать членистую руку. Как всегда, не достал. Реакция машины малость получше. Кибер-будильник убрал руку в паз стены. Одеяло теперь лежало на полу. А я, зацепившись за воздух, в нелепой позе завис над краем кровати.

Привести себя в порядок — дело трех минут. Идти или не идти в столовую? Мотаться по станции взад-вперед было лень. В малюсеньком холодильнике с вечера оставались сок и суфле. Как-нибудь перекантуюсь! Открыл дверцу холодильника, достал банку суфле, нажал ногтем на кнопку. Крышка отлетела в сторону, и в нос ударила удушливая вонь. К горлу подступило. Я брезгливо подцепил банку двумя пальцами и швырнул в распахнувшийся мусорозаборник. Система регенерации воздуха моментально восстановила норму.

Что же это такое? Надо думать, морозильник сработал как нагревательный элемент. Парадокс современной техники. Отнюдь не чудо. Принцип Оккама — святой и вечный. Аминь.

Я нарочито бодрым шагом двинулся в пустынную сейчас столовую. Мерно отмахивал руками: ать-два, ать-два. А на душе скреблись кошки. Инстинкт исследователя требовал не спускать глаз с холодильника, установить по-быстрому анализаторы, всякие там интроскопы и ретротермометры.

Стены и пол коридоров алюминиевого цвета. Так и кажется, что любой шаг должен отдаваться звоном или металлическим лязгом. А мягкая дорожка гасит звуки. Словно идешь по ворсистому ковру. До сих пор никак привыкнуть не могу. Какой-то в этом подвох…

Покрытый люминофором потолок заставляет ускорять шаги. Он гонит меня вперед так, что трудно потом остановиться. Он слишком напоминает мне трассу кольцевых гонок на мотоскуттерах. Включаются запретные рефлексы. Иллюзия возврата в прошлое. Ведь после аварии в Луго надо мной довлеет вето Медконтроля.

Мало кто попадался навстречу, чаще я обгонял сонно бредущие фигуры. Мы живем в разных ритмах. И нам трудно бывает понять друг друга. Мне говорят: «Ты все время идешь на обгон и когда-нибудь врежешься в стену». А я отмалчиваюсь. Не хочу зря тратить слова.

Потом был спуск на третью палубу. Лифт огромный, будто пещера циклопа. В нем затерялись три человека. Мы казались самим себе крохотными песчинками и с каждой секундой становились все меньше и меньше, грозя вовсе исчезнуть. Лифт рассчитан на несчетные толпы, на движение исследовательских смен, но часы «пик» на станции коротки. Остальное время он странно выглядит, даже нелепо.

Остановка. Стена раскололась, и половинки ушли в стороны. Дверь в столовую была, как всегда, распахнута настежь. Изнутри струился ровный, чуть зеленоватый свет, странно обрывающийся на пороге и ничуть не смешивающийся с желтым свечением коридорного люминофора. Ни единого звука не доносилось из залов. Странно. Ночь — ночью, но все же… Я сделал шаг вперед и вдруг ударился коленом. Осторожно пощупал рукой воздух: что-то вроде силового поля. «Мания преследования у меня, что ли?» — подумал с досадой.

— Кибер-уборщик! — позвал севшим голосом.

В стене открылась ниша, и на пол вывалился самоходный ящичек, чем-то похожий на крысу Чучундру. Он в нетерпении помигивал зеленым огоньком, водил из стороны в сторону хоботом анализатора — требовал работы.

— В столовую шагом марш!

Кибер покатился было вперед, но тут же уперся в невидимую стену, засучил лапками. Двигатель его надсадно гудел. Уборщик встал на дыбы, пытаясь взобраться на это непонятное препятствие. Ничего не вышло.

— Отставить! — Мне стало жаль Чучундру.

Вообще-то все это было явное сумасшествие. А времени оставалось в обрез. Не то чтобы со злости, а от раздражения я стукнул кулаком в стену, она упруго отразила удар. «Резина», — подумал я и вызвал дежурного по жилому комплексу.

— Дежурный на проводе, — тут же раздался по интеркому притворно бодрый голос. — Что стряслось?

Я молчал, не зная, что и сказать. Чувствовал себя этаким глупым Етаро. Потом решился:

— Пытаюсь войти в столовую третьей палубы и не могу. Уборщик тоже не может. Похоже на силовой барьер. Вы в курсе?

— Что за чепуха? — Голос недоуменный, голос человека, постепенно раздражающегося. — Аппаратная тут не при чем. Может, вам все-таки показалось?

Неохота отрывать зад от кресла? Паршивец!

— Нет, не показалось. — На всякий случай снова стукнул. Стена была на месте.

— Тогда что же это такое?

— Понятия не имею. Не в своем ведь мире живем…

И так далее, и тому подобное. Когда на место прибыл техник, я уже успел заступить на дежурство по Большой Машине, мое первое ночное. Спустя несколько минут на пульте загудел зуммер. С экрана смотрело лицо дежурного по жилому комплексу.

— Все в порядке, коллега. Я вам, конечно же, верю, но… Ведь ничего нет. Нет! — и отключился радостный.

Ишь ты, младенчик! Все обошлось, ну и ладушки…

Спасительный сандвич с кефиром не заставил себя долго ждать, но вот приступить к еде довелось нескоро. Пульт был затянут успокаивающей зеленоватой ряской огней индикации. Но спокойствия не было. Показатели приборов прыгали, хоть и далеко от критических рубежей. В эту ночь вне станции постоянно что-то происходило. И кто поручится с полной гарантией, что наши красные черты действительно красны? А не черны, скажем… Очень может быть, что для станции опасны даже небольшие флуктуации Континуума. Или, во всяком случае, причудливое сочетание нескольких докритических флуктуации…

Параметры менялись калейдоскопически. Цифры на экранах терминалов скакали, как стадо взбесившихся мустангов. Я никак не успевал оценить картину в целом. Чувствовал, что бразды правления уходят из рук. А тем временем Мозг Машины флегматичным тоном сообщал:

— Пятая темпоральная составляющая имеет тенденцию к понижению. Нарастает напряженность оболочечного хронополя станции, увеличивается нагрузка на установки внешнего контура защиты. Подключение резерва пока не требуется. За состояние внутреннего времени можно не беспокоиться…

Пятая, значит, понижается, напряженность и нагрузка растут, а беспокоиться не нужно? Взвинченный до полуобморочности я судорожно бил пальцами по сенсорным контактам, перенацеливая охранные механизмы, запуская в ход все новые и новые системы стабилизации поля. Что толку? Голос Мозга уже начинает дрожать:

— Пятая составляющая опасно снизилась! Поле выгибается! Вокруг станции развивается кокон!.. — почти в истерике. И тут же, когда я уже готов был подать сигнал аварийной тревоги, он вдруг снова становится флегматичным: — Положение нормализуется. Напряженность падает. Нагрузка падает. Все хорошо. Все очень хорошо.

Я едва не в изнеможении откидывался на спинку кресла, думал вяло: «Пожалуй, можно перекусить». И тут опять начиналась свистопляска. Небольшая такая, скромная свистоплясочка.

Из коллег поблизости никого не было. От драматического голоса Мозга Машины саднило в ушах. Спина давным-давно взмокла, сто раз успела высохнуть и снова намокнуть. Экраны расплывались в глазах. Я проделал комплекс хатха-йоги для глаз, но это как мертвому припарки.

— Отмечаю прогрессирующую вибрацию второй составляющей. Возможно появление разрывов в оболочном хронополе. Критические напряжения… Необходимо подготовить к действию головной интростабилизатор. Начинаю отсчет: девять, восемь… Складки разглаживаются. Опасность уменьшается. Положение нормализуется…

И так без конца. С ума можно сойти! Если, конечно, уже не сошел. Вот уже два часа я метался у пульта, то вскакивая с кресла, то плюхаясь в него. Наверное, со стороны я напоминал эпилептика.

Наконец я решил разбудить главного техника-смотрителя Большой Машины Жоля Ниденса. Он долго продирал глаза. Половина экрана телекома была заполнена ворохом белья.